— Это задание. Их прислала Нелл. Она нашла две коробки семейных фотографий, но ничего не подписано. Ни имен, ни дат. Она не имеет понятия, кто эти люди, и мои братья тоже. Нужно подписывать все фотографии. Ты можешь знать, кто есть кто, но остальные — нет. — Ты знаешь кого-нибудь? — Нескольких. — Он взял фотографию, на которую я смотрела, и поднес поближе к свету. Я смотрела через его плечо. Женщине на фотографии, наверное, было двадцать с чем-то. У нее было широкое мягкое лицо и волосы собраны в узел. На ней была белая хлопчатобумажная блузка, юбка до середины икры, темные чулки и темные туфли без каблуков, с бантикми. Рядом стояла восьмилетняя девочка с мрачным лицом, в матроске и высоких шнурованных ботинках. — По-моему, это фото младшей сестры моей матери, Августы, сделанное в Топеке, штат Канзас, в 1915 году. Девочку звали Ребекка Росс, если память не подводит. Она и ее мать умерли во время эпидемии гриппа в 1918 году. Он взял другую фотографию. — Это моя мама с моим дедушкой Тилманном. Удивительно, что Нелл их не узнала, правда, у нее ухудшается зрение. Теперь, когда я подумал, я не уверен, что это имеет значение. Ни у кого из нас нет детей, так что, когда нас не станет, не будет никакой разницы, кто эти люди. — Это печально. Почему бы тебе не положить их в альбом и не отдать мне? Я притворюсь, что они мои. Как его звали? — Клаус. А мою маму — Гудрун. Человеку, уставившемуся прямо в камеру, было, наверное, под восемьдесят, а его дочери, на вид, пятьдесят. Я спросила: — Что за фамилия — Тилманн? Немецкая? Я почему-то думала, что вы все шведы или финны. — О, нет, мы не скандинавы. По-моему, они слишком мрачные. Тилманны хорошей немецкой породы. Упрямые, властные, энергичные и требовательные. Кто-то сказал бы невозможные, но это зависит от интерпретации. Долгожительство передается по наследству, и никогда не слушай того, кто против. Я читал эти статьи о людях, которые дожили до ста. Они все заявляют, что это потому, что они курили, или не курили, ели йогурт, принимали витамины или ложку уксуса в день. Это чушь. За исключением войн и несчастных случаев, ты живешь долго, потому что произошел от людей, которые жили долго. Моя мать прожила сто три года, и я думаю, что мы пятеро проживем столько же. — Ты точно находишься в хорошей форме. Сколько Нелл, девяносто шесть? А тебе исполнится восемьдесят шесть в день святого Валентина. Генри кивнул, сделав движение, как будто собирался постучать по дереву. — Мы здоровы, в основном, хотя мы все уменьшаемся, в какой-то степени. Мы говорили об этом и решили, что уменьшение — это естественный путь, чтобы гарантировать, что ты не займешь много места в гробу. Ты также делаешься легче. Как будто набираешь воздух в свои кости. Чтобы твой гроб было легче выносить. И, конечно, твои органы чувств отключаются. Ты делаешься слеп, как летучая мышь и слух слабеет. Чарли говорит, что последнее время чувствует, как будто его голова накрыта подушкой. Состарившись, ты можешь перестать волноваться о своем достоинстве. Любой, кто говорит о достоинстве для стариков, никогда не имел с ними дела. Ты можешь сохранить мужество, но должен отказаться от тщеславия. Мы все носим памперсы. Ну, я не ношу, но я самый младший в семье. Все остальные протекают всякий раз, когда кашляют, или хохочут слишком сильно. Нелл говорит, что одна из причин, по которой ей не хватает Вильяма, с тех пор, как он переехал сюда, это то, что они не могут играть в бридж как раньше. Вынуждены играть втроем, что не доставляет такого удовольствия. Льюис подумывал пригласить пожить с ними двоюродную сестру, но Нелл не будет терпеть присутствия другой женщины в доме. Она говорит, что ее братья принадлежат ей уже шестьдесят лет, и она не намерена этого менять. Нелл говорит, что когда она «уйдет», они могут делать, что захотят, в зависимости от того, кто останется. — Не могу поверить, что они до сих пор хотят проводить зимы в Мичигане. Почему бы им всем не переехать сюда? Вы сможете играть в любой бридж, какой захотите. — Разговор об этом был. Посмотрим. У Нелл есть дамский кулинарный кружок, и она не хочет их бросать. Генри положил фотографию и уселся. — А как твои дела? Я тут мило поболтал с твоим другом Дицем. Он сказал, что ты взялась за новую работу. — Вообще-то я ее уже закончила. Одна из тех быстрых, которые вспоминаешь с удовольствием, когда появляется что-то трудное. Я рассказала о поисках Гая Малека. Генри покачал головой. — Что же будет? Ты думаешь, он получит свою долю наследства? — Кто знает? Я не всегда бываю в курсе, чем все кончается, но Таша думает, что они смогут что-то сделать. — Сколько Диц пробудет здесь? Я думал пригласить вас на ужин. — Наверное недолго. Он едет в Санта-Круз повидаться с сыновьями. — Ладно, скажешь мне, если он еще будет здесь в субботу, и я приготовлю что-нибудь вкусненькое. Мы пригласим Вильяма с Рози и Мозу Ловенштейн, если она свободна. Когда я вернулась домой, Диц спал, сидя в трусах в кресле, и слегка похрапывал. Телевизор был включен с приглушенным звуком и показывал подводные нападения акул. Больную ногу он положил на край дивана, одеяло накинул на плечи. Полурастаявший пакет со льдом сполз на пол. Я положила его в морозилку, достала другой и осторожно поместила на колено Дицу, не разбудив его. Колено распухло, голая кожа выглядела бледной и уязвимой. Я оставила его как есть, зная, что он проснется задолго до утра. Диц спит урывками, как дикое животное, и я знаю из прошлого опыта, что он редко проводит ночь, не вставая минимум дважды. Я сняла туфли и поднялась по винтовой лесенке. Посмотрела на Дица сверху. Его лицо во сне казалось незнакомым, как будто вылепленным из глины. Я редко видела его расслабленным. Он был беспокойным по натуре, вечно в движении, его черты оживлены одной только силой нервной энергии. Даже пока я смотрела, он заворочался, просыпаясь, дернулся вправо. Я видела, как он поморщился, потянувшись к пакету со льдом, который балансировал на его больном колене. Я отошла от перил и отправилась в ванную, где вымыла лицо и почистила зубы. Несомненно, из-за близости всего этого тестостерона, я почувствовала сексуальное мурлыканье где-то в позвоночнике. Взяла футболку большого размера, висевшую на крючке в ванной. Обычно я сплю голышом, но это казалось плохой идеей. Готовая ко сну, я выключила свет и скользнула под одеяло. Протянула руку и включила будильник, глядя, как часы перескочили с 23.04 на 23.05. Я слышала, как внизу Диц встал и отправился на кухню. Дверца холодильника открылась и закрылась. Он взял стакан и налил себе что-то — вино, апельсиновый сок или молоко, во всяком случае, что-то жидкое. Я слышала, как он подвинул табуретку и зашуршал газетой. Интересно, о чем он думает, интересно, что бы случилось, если б я услышала, как он поднимается по лестнице. Может быть, мне нужно накинуть халат и спуститься к нему, отбросив осторожность, и черт с ними, с последствиями, но это не в моей натуре. Столь долгое пребывание в одиночестве сделало меня осторожной с мужчинами. Я уставилась в плексигласовое окошко над моей кроватью, раздумывая о том, чем я рискую, спустившись к нему. Страсть никогда не длится долго, а что длится? Если вы можете иметь все, но на короткое время, будет ли любовная лихорадка стоить будущей боли? Я чувствовала, как проваливаюсь в сон, как будто меня тянет камнями. Не проснулась до 5.59. Я натянула спортивный костюм, готовясь к обычной пробежке. Когда я выходила, Диц был в душе, но я заметила, с внезапной болью, что он был в процессе упаковки вещей. Его чемодан стоял раскрытым возле дивана, который Диц сложил. Одеяло было сложено в углу дивана, а простыни он положил около стиральной машины. Может быть, он считал, что его исход уменьшит шансы моего привыкания к нему. Я отметила, что не испытывая никаких чувств при его появлении, теперь страдала от жгучего чувства потери при его отъезде. Он был со мной всего два дня, и я уже мучаюсь, так что я, наверное, поступила правильно, не заходя слишком далеко. Я соблюдала целибат так долго, что мне еще один год без секса? Я издала непроизвольный звук, который мог быть всхлипом, если бы я позволяла себе такие вещи. Я тихо закрыла за собой дверь и сделала глубокий вдох, как будто влажный утренний воздух мог погасить огонь в моей груди. Проходя через калитку, остановилась для растяжки, сохраняя голову пустой. За последние несколько лет, работая частным детективом, я развила хорошую способность по погашению собственных чувств. Как для всех других, работающих в «помогающих» профессиях — врачей и медсестер, полицейских, социальных работников, отключение эмоций иногда единственный путь функционировать перед лицом смерти, во всех ее гнусных вариациях. Обычно мое отключение требует несколько минут сосредоточенности, но сейчас я и глазом моргнуть не успела. Энтузиасты психического здоровья уверяют нас, что лучше всего находиться в контакте со своими чувствами, но, конечно, они не имеют в виду чувства противные и неприятные. Сама пробежка была неудовлетворительной. Рассвет был закрыт облаками, небо сплошь серое, без единого проблеска зари. В конце концов, дневной свет пробился сквозь тьму, но все это выглядело как старая выцветшая черно-белая фотография. Я все время сбивалась с шага и так и не достигла нужного темпа. Воздух был таким холодным, что я даже не вспотела как надо. Я старательно отсчитывала километры, гордясь, что делаю это, несмотря ни на что. Иногда только дисциплина помогает справляться с жизненными неурядицами. Я прошла полквартала до дома, осторожно отгоняя любые неаккуратные сентименты. Когда я вошла, Диц сидел за столом. Он поставил кофейник и приготовил мою миску для хлопьев. Его миска была уже вымыта и сушилась на подставке. Его чемодан, полностью застегнутый, ждал у двери, вместе с чехлом для костюмов. Через открытую дверь в ванную я видела, что он забрал оттуда все свои вещи. Запах мыла смешался с запахом одеколона, влажный мужской запах, пронизывающий все. — Я подумал, что будет легче, если я уеду. — Конечно, нет проблем. Надеюсь, ты не делаешь это из-за меня. — Нет, нет. Ты меня знаешь. Я не могу оставаться на месте. В любом случае, у тебя, наверное, полно работы. — О, куча. Ты едешь в Санта-Круз? — В конце концов, да. Поеду вдоль побережья, может быть, проведу денек в Камбрии. С этим коленом мне нужно делать перерывы в любом случае. Выходить размяться каждый час. Держать его в тепле и покое. — Во сколько ты уезжаешь? — Когда ты будешь уходить на работу. — Прекрасно. Я сейчас приму душ и можешь ехать. — Не спеши. Я никуда не тороплюсь. — Вижу, — ответила я и поднялась наверх. В этот раз он не спрашивал, не сержусь ли я. Это было хорошо, потому что, по правде, я была в бешенстве. Под бешенством была старая знакомая боль. Почему все меня бросают? Что я им сделала? Я прошла через утренние процедуры с возможной эффективностью, оделась и съела свои хлопья, не прерываясь на чтение газеты. Чтобы продемонстрировать свое безразличие к его внезапному отъезду, я достала чистые простыни и попросила Дица помочь снова застелить диван. Я надеялась, что впечатление будет такое, что другой мужчина займет это место как только он уедет. Мы почти не говорили, только то, что относилось к делу. — Где другая наволочка? Вроде этого. Когда диван был застелен, Диц отнес свой чемодан в машину и вернулся за чехлом. Я проводила его до машины, и мы обменялись одним из этих неискренних поцелуев, со звуковым эффектом. Чмок! Он завел свой «Порш», и я старательно помахала, когда он с ревом умчался по улице. Засранец, подумала я. Я отправилась в офис, игнорируя слабую тенденцию разреветься без причины. День разверзался передо мной, как карстовая воронка на дороге. Я чувствовала то же самое, когда он уезжал раньше. Как такое могло случиться со мной, с моим редкостным мужеством и независимостью? Я разложила несколько кругов пасьянса, оплатила пару счетов и подвела баланс в чековой книжке. Тоска шевелилась у меня внутри, как желудочная боль. Когда перед обедом зазвонил телефон, я схватила трубку с абсурдным чувством благодарности. — Кинси, это Донован. Как дела? — Хорошо, а как у вас? — Нормально. Послушайте, мы получили ваше сообщение и хотели поблагодарить за прекрасно сделанную работу. Таша должна была улететь в Сан-Франциско сегодня утром, но она сказала, что не думает, что вы будете возражать, чтобы предоставить нам информацию лично. Сможете вы заехать к нам выпить сегодня, ближе к вечеру? — Да, конечно смогу. Я собиралась напечатать свой отчет и отправить по почте, но могу доложить лично, если вы предпочитаете. — Большое спасибо. Думаю, Беннет и Джек тоже захотят присутствовать. Тогда, если у них будут вопросы, вы сможете все рассказать всем нам одновременно и не тратить время на повторение. В пять тридцать будет удобно? — Подойдет. — Хорошо. Ждем вас с нетерпением. Положив трубку, я пожала плечами. Не имею ничего против личного доклада, если только я не окажусь вовлечена в семейную драму. За исключением Гая, я совсем не была в восторге от братьев Малеков. Я поверила, что Гай изменился в лучшую сторону, так что, возможно, я смогу помочь ему и убедить в этом остальных. Это не мое дело, как распределятся деньги, но если возникнут вопросы «заслуживает» ли Гай чего-то, у меня точно найдется ответ. Кроме того, после отъезда Дица, мне все равно нечем заняться. Я не пошла обедать и провела время за уборкой своего офиса. У Лонни Кингмана была команда уборщиков, которые еженедельно, по пятницам, обслуживали все помещения, но уборка оказывала на меня терапевтическое воздействие. Я даже провела двадцать минут, вытирая пыль с искусственного фикуса, который кто-то однажды принял за настоящий. Пространство, которое я занимала, раньше было конференц-залом, с присоединенным большим туалетом и душем. Я нашла пластмассовое ведро, губки, средства для чистки, щетку для мытья унитаза и швабру и развлекалась, уничтожая воображаемых микробов. Мой метод борьбы с депрессией заключается в занятии чем-нибудь настолько противным и отвратительным, что реальность покажется приятной в сравнении. К трем часам я пропахла потом и хлоркой и забыла, почему была такой несчастной. Ну, вообще-то, помнила, но мне было наплевать. Продезинфецировав помещение, я заперла дверь, разделась и приняла душ. Оделась в те же джинсы и чистую водолазку из запаса, который держала на случай неожиданных путешествий. Что за жизнь без зубной щетки и чистых трусов? Напечатала официальную версию своего общения с Гаем Малеком, один экземпляр положила в офисную папку, другой — в сумку. Третий адресовала Таше Ховард в ее офис в Сан-Франциско. Конец. Фенито. Сделано, сделано, сделано. Это последняя работа, которую я делаю для нее. В 5.25, одетая в свой лучший (и единственный) твидовый блейзер, я въехала в ворота резиденции Малеков. Уже почти стемнело, зима укорачивала дни. Мои фары осветили заброшенную арку в оштукатуренной стене, окружавшей территорию. Вдоль края стены шли три ряда ржавой колючей проволоки, установленной много лет назад, а сейчас порванной во многих местах и выглядевшей совершенно неэффективно. Кто знает, чьего вторжения ожидали тогда? Холодный ветер усилился, темные верхушки деревьев закачались, шепча о невиданных вещах. В доме горел свет, два окна наверху светились бледно-желтым, тогда как первый этаж был темным. Домработница не озаботилась включить наружный свет. Я припарковала машину и прошла к затененному портику, который скрывал главный вход. Позвонила и стала ждать, скрестив руки для тепла. Наружный свет наконец зажегся, и Мирна приоткрыла дверь. — Здравствуйте, Мирна. Кинси Миллоун. Я была здесь позавчера. Донован пригласил меня.