Я видела, что он хотел задать другие вопросы, но, наверное, решил что, чем меньше сказано, тем лучше. Он сменил тему. — Сходим куда-нибудь поесть? — Что ты предлагаешь? — Что-нибудь, куда можно дойти пешком и не нужно специально одеваться. Я посмотрела на него, со странным чувством протеста. — Как поживает старый друг? Диц подавил улыбку. — Нормально. Так вот что тебя раздражает? — Нет. Не знаю. Кажется, я была в депрессии неделями и только что это поняла. Еще я нервничаю из-за работы. Я работаю на мою двоюродную сестру Ташу, чего, наверное, не надо было делать. — Двоюродная сестра? Это что-то новенькое. Откуда она взялась? — Боже, как ты отстал. — Бери куртку и пошли. Расскажешь мне все за ужином. Мы прошли пешком от дома до ресторана на волнорезе, три длинных квартала, почти не разговаривая. Вечер был очень холодным, и огни вдоль залива были похожи на остатки рождественских декораций. Через мягкий шум прибоя слышалось позвякивание буйка, крошечный звук, смешивающийся с мягким похлопыванием воды о катера и яхты в затоне. Многие суда были освещены, и случайные промельки жизни на борту напомнили мне о трейлер-парке, сообществе маленьких пространств, казавшихся снаружи такими уютными. Походка Дица была стремительной. Голова опущена, руки в карманах, каблуки стучат по тротуару. Я поспевала за ним, вспоминая все, что знала о нем. Его детство было странным. Он рассказывал, что родился в фургоне, на дороге, недалеко от Детройта. Его мать рожала, а отец был слишком нетерпелив, чтобы искать больницу. Его отец был забиякой и скандалистом, который работал на нефтяных вышках и перевозил свою семью из города в город, когда стукнет в голову. Бабушка Дица, мать его матери, путешествовала вместе с ними, в любых транспортных средствах — грузовике, фургоне, легковушке. Все, уже бывшие в употреблении, и готовые к тому, чтобы сломаться, или быть проданными, если не хватало денег. Диц учился по старым учебникам, пока его мать с бабушкой пили пиво и выбрасывали в окно пустые банки. Мы с ним разделяли нелюбовь к официальному обучению. Из-за ничтожного опыта общения с официальными институтами, Диц мало подчинялся дисциплине. Он не столько выступал против правил и законов, сколько их игнорировал, считая, что они к нему не относятся. Мне нравилось его бунтарство. Но, в то же время, я была осторожной. Я была за осторожность и контроль. Диц был за анархию. Мы дошли до ресторана «Пароход-бродяга», тесное душное помещение, в которое надо было подняться по узкой деревянной лесенке. Кто-то пытался придать месту морской колорит, но публику привлекали, главным образом, свежевыловленные сырые устрицы, жареные креветки, похлебка из моллюсков и домашний хлеб. У входа был бар, полный напитков, но большинство клиентов предпочитали пиво. Воздух был насыщен запахом хмеля и сигаретного дыма. Среди громкой музыки, взрывов смеха и разговоров, шум, казалось, можно было потрогать. Диц обвел глазами комнату в поисках места, потом открыл боковую дверь и нашел нам столик на веранде, с видом на бухту. Снаружи было тише, и холодный воздух компенсировался красным сиянием прикрепленных к стене пропановых обогревателей. Соленый запах океана казался здесь сильнее, чем внизу. Я сделала глубокий вдох, втягивая его в легкие, как эфир. У него был такой же успокаивающий эффект, и я расслабилась. — Будешь шардонне? — С удовольствием. Я сидела за столом, пока Диц пошел назад, в бар. Наблюдала через окно, как он разговаривает с барменом. Ожидая заказа, он нетерпеливо оглядывался вокруг. Подошел к музыкальному автомату и изучил список пластинок. Диц был из тех людей, которые ходят туда-сюда и барабанят пальцами, внутренняя энергия постоянно вырывается пузырями на поверхность. Я редко видела его читающим книгу, потому что он не мог сидеть спокойно так долго. Когда он все-таки читал, он был недосягаем, полностью поглощен, пока не закончит. Он любил состязания. Он любил оружие. Он любил машины. Он любил инструменты. Он любил взбираться на скалы. Его основной позицией было: «Для чего себя беречь?» Моей основной позицией было: «Давайте не будем принимать поспешных решений». Диц побрел обратно к стойке и стоял там, звеня мелочью в кармане. Бармен поставил на стойку кружку пива и бокал вина. Диц расплатился и вернулся на веранду, принеся за собой запах сигаретного дыма. Он сказал: — Обслуживание медленное. Надеюсь, хотя бы, еда будет хорошая. Мы чокнулись, хотя я не была уверена, за что мы пьем. Я открыла меню. Есть не очень хотелось. Может быть, салат или суп. Я обычно по вечерам много не ем. — Я звонил мальчикам. — И как они? Я никогда не видела его сыновей, но он говорил о них с любовью. — Хорошо. У мальчиков все прекрасно. Четырнадцатого Нику исполняется двадцать один. Он на последнем курсе в Санта Круз, но он только что поменял специальность, так что, наверное, проучится еще год. Грэму девятнадцать, он на втором курсе. Они снимают квартиру вместе с другими ребятами. Они умницы. Им нравится учиться, и они знают, чего хотят. Больше, чем я когда-либо. Наоми сделала прекрасную работу, без особенной моей помощи. Я их поддерживал, но проводил с ними не так уж много времени. Меня мучает совесть, но ты же знаешь, какой я. Я катящийся камень. Ничего не могу с этим поделать. Я никогда не смогу остепениться, купить дом и работать с девяти до пяти. — Где Наоми? — В Сан-Франциско. Она выучилась на юриста. Я оплатил обучение — это у меня хорошо получается — но всю тяжелую работу сделала она. Мальчики сказали, что она выходит замуж за какого-то адвоката. — Хорошо для нее. — Как насчет тебя? Чем ты занималась? — Ничем особенным. В основном, работой. Я не беру отпусков, так что не была в местах, не связанных с подтверждением земельного права или с проверкой биографии. Со мной просто обхохочешься. — Тебе надо научиться играть. — Мне надо научиться многим вещам. Из-за столика в углу веранды подошла официантка. — Вы готовы сделать заказ? Ей было около тридцати, золотистая блондинка, коротко остриженная, со скобками на зубах. На ней были шорты и майка, как будто был август, а не 8 января. — Дайте нам минутку, — попросил Диц. В конце концов мы разделили большую миску мидий на пару в остром томатном бульоне. На второе Диц ел слабоподжаренный стейк, а я — салат «цезарь». Мы оба ели, как будто наперегонки. Когда-то мы так же занимались любовью, словно это состязание, чтобы увидеть, кто придет первым. — Рассажи мне про депрессию, — попросил Диц, отодвинув тарелку. Я отмахнулась, — Забудь об этом. Не люблю сидеть и жалеть себя. — Давай. Тебе можно. — Я знаю, что можно, но зачем? Я даже не смогу тебе объяснить, в чем дело. Может, у меня упал уровень серотонина. — Несомненно, а что еще? — Думаю, все как обычно. То-есть, иногда я не понимаю, что мы делаем на этой планете. Читаю газеты, и все безнадежно. Бедность и болезни, вся лапша, которую тебе вешают на уши политики, чтобы их избрали. Потом появляется озоновая дыра и исчезают тропические леса. И что мне со всем этим делать? Я понимаю, что не в моей власти решать мировые проблемы, но хочется верить, что где-то существует скрытый порядок. — Удачи. — Ага, удачи. В любом случае, я ищу ответы. Большую часть времени я воспринимаю жизнь, как она есть. Делаю то, что делаю и, кажется, что это имеет смысл. Но иногда я теряю направление. Знаю, что звучит глупо, но это правда. — Почему ты думаешь, что существуют какие-то ответы? Ты стараешься, как можешь. — Из чего бы это ни состояло. — В этом и загвоздка. — Он улыбнулся. — Как насчет работы? Что тебя беспокоит? — Я всегда психую перед началом дела. Когда-нибудь я его провалю, и мне не нравятся такие мысли. Это вроде боязни публичных выступлений. — Откуда взялась двоюродная сестра? Я думал, у тебя никого нет. — Я сама думала. Выяснилось, что у меня в Ломпоке куча двоюродных сестер. Я бы предпочла не иметь с ними дела, но они все время объявляются. Я слишком стара, чтобы иметь дело с какими-либо «узами». — Врунишка, — сказал Диц ласково, но продолжать тему не стал. Подошла официантка. Мы отказались от десерта и кофе. Диц попросил счет, который она достала из пачки, прикрепленной к пояснице. Несколько секунд у нее ушло на подсчет. Желтые носки и высокие черные кроссовки придавали ее одежде некоторый класс. Она положила счет на стол, лицом вниз, немножко ближе к Дицу, чем ко мне. Возможно, это была ее тактика, на случай, если бы мы были парой, которая поменялась ролями. Она сказала: — Я могу забрать это, когда захотите, — и повернулась, чтобы отнести кетчуп на другой столик. Должно быть, она обладала метаболизмом, как у птички — у нее даже не появились мурашки от холода. Диц мельком взглянул на чек, моментально проверив сумму. Достал кошелек, вытащил пару купюр и засунул под свою тарелку. — Готова? — Как только скажешь. Домой мы шли долго. Кажется, легче разговаривать в темноте, не глядя друг на друга. Разговор был поверхностным. Я мастер подбирать слова так, чтобы держать людей на расстоянии. Когда мы пришли домой, я позаботилась, чтобы у Дица было все необходимое — простыни, две подушки, запасное одеяло, маленький будильник и свежее полотенце — все жизненные удовольствия, кроме меня. Я оставила его внизу и поднялась по винтовой лесенке. Добравшись до верха, я наклонилась через перила. — Если у тебя болит колено, я не думаю, что ты будешь бегать со мной утром. — Боюсь, что нет, извини. Придется пропустить.