Линда погружается в кресло и вдыхает аромат роскошного салона из тончайшей кожи «Оксфорд»: сиденья цвета верблюжьей шкуры, простеганные двойной строчкой, белая приборная панель со вставками из дерева и металла. – Какую музыку предпочитаешь? – сразу же спрашивает Томмазо. Дисплей бортового компьютера загорается желтым светом, и появляется надпись «музыка». – Хмм… посмотрим, удастся ли тебе меня удивить. Выбери сам, – предлагает Линда. Томмазо начинает листать длиннющий плейлист до буквы «С», и Линда с ужасом видит лишь классические произведения. – «Coldplay» подойдут? – Да, мне они нравятся, – быстро отзывается Линда, облегченно переводя дух. Она такого не ожидала. Салон наполняется нотами «Paradise». Томмазо, не дожидаясь, пока она попросит, прибавляет громкость. Линде это приятно, она улыбается и начинает подпевать, опережая Coldplay. Поглядывает на Томмазо, чтобы не дать застать себя врасплох: он сосредоточен, взгляд устремлен на дорогу. У него элегантный профиль, белая кожа, ухоженные светлые, чуть вьющиеся волосы, гладко выбрит, на правой щеке, на уровне нижней губы – маленькая родинка. Можно сказать, он – образец классической, идеальной красоты, а это не совсем та красота, которая нравится Линде. Но она готова признать, что перед его обаянием трудно устоять. Внезапно музыка стихает, и в тишине салона раздается звонок. Томмазо нажимает кнопку на правой стороне руля и отвечает: – Надин? – В его голосе легкое удивление. Из динамиков доносится глубокий и мягкий женский голос с арабско-французскими певучими нотками: – Mon amour[2], ты далеко? Ты ведь помнишь, ужин у губернатора… Мысли Томмазо мгновенно переключаются, и он вспоминает, что должен присутствовать на официальном вечере. – Ну конечно, помню, – говорит он так уверенно, что Надин не может усомниться. Но Линда, сидящая рядом, невольно улавливает в его голосе нетерпеливые нотки. – А ты где, родная? – Только что вышла от парикмахера, – отвечает Надин. Возможно, укладка удалась или еще по какой-то причине, но по голосу похоже, что она явно довольна. – Хорошо. Жду тебя дома. Нам нужно быть у Баллана к девяти. Не опаздывай, прошу тебя… Это произнесено медовым, нарочито вежливым тоном, но в нем явно слышится приказ. Когда Надин так говорит, перечить ей нельзя. – Конечно, дорогая. Увидимся. – À bientôt. Bisou![3] Томмазо завершает разговор, и в салоне вновь звучит Coldplay. – Жена? – спрашивает Линда. Томмазо качает головой. – Подруга. Мы не женаты, хотя все равно что супруги. – А, – только и произносит Линда несколько удивленно. – У меня сегодня вечером важный ужин, а я чуть не забыл. Не знаю, что со мной творится, – объясняет Томмазо, слегка улыбаясь тонкими губами. – Нечто среднее между дружеским ужином и рабочей встречей. – А кем ты работаешь? – спрашивает Линда. – Я дипломатический агент. – Это как? Линда смотрит на него с любопытством: наверное, это одна из суперпрофессий, требующих особой квалификации. Она смутно представляет эту деятельность. – Я работаю в «Фарнезине», – продолжает Томмазо. Он говорит общими фразами – может, думает, что она все равно не поймет детали? – Значит, часто ездишь за границу? – спрашивает Линда и тут же сама понимает, что это, наверное, самое банальное, что могло прийти ей в голову. Представление о мире у нее довольно стереотипное, сложившееся по американским фильмам об агенте 007: комнаты со звукоизоляцией, оружие с глушителем, частные самолеты, портфели, набитые деньгами… В общем, государственная тайна, которую надо защищать ценой собственной жизни: такая вот работа под прикрытием, для которой, как ей кажется, Томмазо идеально подходит. – В общем-то, да, я подолгу живу за пределами Италии, – отвечает Томмазо. – Уже лет двадцать катаюсь по свету. – А чем ты занимаешься? – не унимается Линда. – Ну, смотря, какие задания мне поручают. Линда показывает ему развилку, метрах в ста: – Вот, туда. Потом – направо, – объясняет она и добавляет: – Прости, я тебя перебила. Ты рассказывал о заданиях. – Ну да, разные миссии, которые обычно длятся около двух лет, – поясняет Томмазо, – я работаю в сфере экономической и финансовой дипломатии. Все, что касается сотрудничества с другими странами и участия в программах развития международных отношений. – Хм-м… не совсем понятно, и что: никаких пистолетов и чемоданчиков с долларами? – Да нет… я работаю в сфере экономических отношений и стараюсь предотвращать возможные проблемы между Италией и другими странами и делать все, чтобы сохранить дружеские отношения. В общем, чтобы никто не делал никому мелких неприятностей. Томмазо улыбается, потом смотрит на дорогу и снижает скорость. – На перекрестке – куда? – Вон туда. Мы почти приехали. Дорога идет между виноградниками. Слева на холме – разрушенная средневековая башня. Чуть впереди, на плато, прямо из скалы бьет источник. – Ага, возле таблички поверни, – направляет его Линда. Томмазо только успевает прочесть надпись: «Маршрут № 1: к подножью Кансильо». – Теперь осторожнее – дорогу развезло, – предупреждает Линда. Несколько сотен метров по виноградникам и оливковым рощам, и появляется Голубой дом. Кажется, будто он парит между небом и землей. Томмазо снижает скорость. – Ты здесь живешь? – спрашивает он, потрясенный окружающим видом. – Да. Этот дом принадлежал моим бабушке и дедушке. – Потрясающее место, – Томмазо останавливает машину посреди дороги. – Можешь парковаться, где хочешь. Хоть между теми двумя олеандрами. – Вообще-то мне уже пора… – Томмазо в нерешительности наклоняет голову, и все же что-то его удерживает. – Кажется, я уже опаздываю на ужин. – Позволь хотя бы предложить тебе аперитив – надо же мне хоть как-то тебя отблагодарить… – глаза Линды вызывающе блестят. – Ну хорошо, – сдается Томмазо. Отпускает руль и выключает двигатель. – Но только на десять минут, не больше. Потом мне надо бежать. Они выходят из внедорожника. Линда опережает его, в одной руке ключи, через плечо переброшена куртка. Ветер шелестит листвой деревьев, и от его порывов волосы Линды развеваются и лезут в глаза. Томмазо смотрит на поросшие деревьями холмы, будто находится в месте, затерянном во времени и пространстве, которого не найти на картах навигатора. – Входи, – приглашает Линда. Томмазо идет за ней, на мгновение задержав взгляд на мраморной табличке на двери с фамилией Оттавиани, написанной синими буквами. Все здесь кажется ему оригинальным, не похожим на вещи, к которым он привык. Подняв голову, Томмазо видит солнечные часы. – Эти часы здесь, сколько я себя помню, – поясняет Линда, повернувшись к нему. – Их нарисовала Урсула, подруга моей бабушки, австрийка, в сороковых годах. Но честно признаюсь, я даже не разбираюсь в них. Томмазо смотрит на нее так, будто хорошо знает, как ими пользоваться, но не подает вида. – Nulla dies sine linea, – читает он вслух надпись на табличке справа от часов. – Ни дня без строчки, – переводит Линда. – Это из Плиния Старшего.