Соня не терпела полутонов и не желала мириться с ролью любовницы. Она хотела свадьбу – роскошную и громкую, такую, которая станет главным событием в культурной тусовке. Она взялась за дело с таким энтузиазмом и энергией, что в ее возрасте выглядело несколько неуместным. Правда, вслух об этом никто не отважился бы сказать. Соня проводила дни в походах по салонам свадебной красоты, в выборе зала для проведения торжества, в дегустации блюд для праздничного стола, в заказе пригласительных открыток и еще массе неотложных и важных дел, которые сопровождают предсвадебную суету. Леонид покорно оплачивал счета, удивляясь своей безвольной уступчивости. Наталья никогда не допустила бы таких огромных трат. В ней не было этой капризной требовательности, этого стремления к показухе и роскоши. Наталья не позволяла себе затмить его. На фоне Сони он чувствовал, что все больше теряется, становится ее беззвучной тенью, послушным кошельком на крепких натруженных ногах. Соня хотела многого. Рестораны, шумные вечеринки, посещение модных салонов, выходы в свет для знакомства с нужными людьми – все попадало в орбиту ее желаний… А он чувствовал, что это больше не доставляет ему удовольствия, что ему хочется покоя. Он чувствовал это каждой клеткой своего тела, каждую минуту: и когда просыпался по утрам с тяжелой чугунной головой, когда разгонял кровь по застывшим за ночь членам, когда разминал затекшие руки и задубевшие ноги, когда с трудом и величайшей осторожностью вставал с кровати, и каждый шаг отдавался острой болью в пятках, истончившихся и стершихся за долгие годы… Он старел. Время, которое раньше тянулось нескончаемо долго, мучительно медленно, теперь ускорилось так, что ускользало из его рук. Всего несколько лет назад он был еще полон сил, полон желания и амбиций, теперь же хотел только одного: покоя. Он много лет живет на свете. За эти годы он любил многих, многие любили его. Сейчас, спустя целую жизнь, то, что когда-то рвало душу, мучило, заставляло страдать, кажется таким далеким и пустым. Скольких людей он забыл, сколько забыло его… И к чему он пришел на старости лет? К суете и позору? Отчаяние стало еще глубже после одного случая, вскоре приключившегося с ним, – случая незначительного, даже почти незаметного. Однажды, оказавшись в пустом зале – то ли что-то нужно было забрать, то ли просто потянуло, на сцене, – увидел он старичка-осветителя, худенького, носатого, со смешной прической – торчащими, как у вороны Каркуши, волосами на плешивой голове. Старичок, умело высветив свою худосочную фигуру на сцене, с выражением декламировал сонет Шекспира «Когда твое чело избороздят…». Старик был уверен, что он в зале один и никто его не видит. Он активно жестикулировал, с чувством картаво выкрикивал рифмы, размахивал руками и топал ногой в такт. Леонид уселся в зале, долго смотрел на него… И в этом нелепом, умилительном старичке почудилось ему что-то оскорбительное и насмешливое, как будто это была карикатура на него, такого талантливого, успешного, знаменитого. Как будто насмешка над ним – вот, посмотри на себя со стороны. Думаешь, ты величина? Думаешь, ты чего-то стоишь? Взгляни на себя, ты, кривляка, жалкий клоун! На что ты потратил свою жизнь? На пшик, который исчезает сразу же после того, как опускается занавес? Он неловко поднялся, сбив осветителя с такта, отчего тот смутился. Повисла неловкая пауза. Оба надолго замолчали, глядя друг другу в глаза. Наконец Леонид нашелся – ударил в ладоши раз, другой, третий… Его аплодисменты, одинокие в пустом зале, звучали гулко, издевательски. Старичок смутился еще больше, сжался весь, испугался, пробормотал что-то и убежал за кулисы. Через мгновение свет погас. * * * И Леонид снова ушел, аккуратно закрыв за собой дверь. – Ребенка не брошу, – сказал он на прощание. – Буду навещать, деньги давать. Соня думала о том, что ей не нужно было ни его денег, ни жалких ошметок его внимания. Она подошла к дочери, взяла ее на руки, прижала крепко-накрепко и уткнулась носом в ее пахнущие шампунем мягкие волосы. Все-таки он дал ей то, о чем она мечтала: ощущение семьи. Леонид Ночь. Трещат сверчки и мигает испорченный фонарь. Такси подъехало. Вышел Леонид. Он был пьян. Наталья подошла к двери, увидела его в глазок и решила не открывать. Но он стучал настойчиво, сильно, будто хотел сказать что-то важное. Она сомневалась, колебалась, мучилась, но открыла. – Привет, – тихо сказал он и вмиг протрезвел. – Привет. – Пустишь? – спросил он, проклиная себя за глупость. – Проходи. Он вдохнул запах. Это был не тот привычный аромат лимона, который так любила Наталья, а новый: запах лекарств, пыли, плесени. Запах одиночества. Кое-где заметил паутину, липкие пятна на полу, комки грязи по углам. Свет бра, полутьма; чувство неловкости и стыда. – Я вот тут пришел… Пришел… – промямлил Леонид. Наталья со всклокоченными волосами и скорбным видом стояла возле. Его поразило, как она постарела. Седые волосы, морщины, отросшие неопрятные ногти… Господи, как же она опустилась! Из дальней комнаты послышались голоса. Вышли Аманда с Лилечкой. Женское горе сплотило Наталью с дочерью, разница стерлась. Они были потерянными, неуспешными женщинами, сломленными под натиском мужского мира, смирившимися с его несправедливостью. Они опустили головы, готовые к удару, и смотрят на него таким взглядом, будто просят прощения. Эти женщины, которым нужны поддержка, помощь, защита… И он в этом виноват! Он приучил их зависеть от него, он сломал их. Аманда с Лилечкой внимательно посмотрели на него. Аманда кинулась к Наталье, поцеловала в щеку. Та не пошевелилась. Девочка вернулась к матери, потянула ее за руку. Через секунду они скрылись. Он растерялся. Долго глядел невидящим взглядом, ковырял в носу, а в голове было пусто. Наконец, когда пауза совсем уж затянулась, заговорил. – В общем, прости меня, – произнес он почти твердо, сам не понимая – он еще дико пьян или протрезвел и бредит. Сколько времени прошло с тех пор, как он бросил ее? Она уже давно не считала. Может, месяц, а может, год. Все это время она пролежала в спальне с задернутыми шторами и приглушенным светом ночника. День и ночь смешались в одну нескончаемую тьму. Изредка до нее доносились какие-то звуки из другого мира, который, наверное, существовал где-то там, снаружи, но она перестала обращать на него внимание. Она лежала и лежала – без мыслей, без чувств. Ее поглотила спасительная мгла. – Об этом не может быть и речи! – Наталья припустила в голос жестокости. – Нас больше ничего не связывает. – Перестань говорить банальности, – огрызнулся Леонид и на минуту испугался, что начнется новый припадок, – ты же знаешь, что мне сейчас очень тяжело. Он снял с себя рубашку, которая провоняла потом и алкоголем, и неловко опустился на диван. Наталья увидела его оплывшее, рыхлое тело. Он погрузился в мягкие подушки дивана, расслабился и утонул, а она увидела на его носке, там, где пятка, большую дырку. Он закрыл глаза, раскрыл рот и испустил звук, свидетельствующий о полной расслабленности. И вдруг Наталья, которая, казалось, давно потеряла человеческие эмоции, рассердилась. Она испытала гнев, который шел из глубин ее израненной души. Что он о себе думает? Почему он позволяет себе так вести себя с ней? Он считает, что может вот так просто выкинуть ее из жизни, а потом вернуться, как будто ничего и не было? Нет, она этого не позволит. Она не доставит ему такого удовольствия. Что он о себе понимает? Заявляется посреди ночи, усаживается на ее диван, как будто вернулся после тяжелого трудового дня. Нет, она этого не потерпит. Никогда! – Тебе тяжело? С чего это? А как же твоя красотка, с которой ты так страстно обнимался? Ребеночка, говорят, с ней прижил! – язвительно выдала она. – Перестань, кривляние тебе не идет. Боже мой, как я запутался… Это тупик, – заплакал он, и снова стало непонятно – пьяный он или уже нет. Он слез с дивана и подполз к ней, все еще стоявшей в проеме комнаты. Она молчала. – Это тупик… Выхода нет в этой чертовой жизни… Нет выхода… – Она молча плакала, выпуская из своего тела горькие слезы отчаяния и боли. – Ну что, что ты стоишь? Ты опять ничего не понимаешь? Ты никогда ничего не понимала… Все – тупик. Жизнь – тупик… Он гладил ее ноги, а она плакала – от унижения, от обиды, от разочарования… Она так старалась защититься от суровости жизни, построить свой мир, в котором все будет хорошо, в котором не будет страдания и несчастья, – и все ее усилия оказались напрасны. Она пыталась влезть в раковину, закрыться в ней, заслониться от жизни, чтобы не получить удара. Она боялась жить, и жизнь жестоко наказала ее. – Зачем ты пришел, Леня? Зачем ты мучаешь меня? – Мне плохо. Мне стыдно. Мне тяжело. Они еще долго стояли так – прижавшись друг другу, не говоря не слова. Наконец он с трудом поднялся и поковылял к мини-бару. Вынул бутылку виски, налил, выпил. Налил еще раз, протянул жене. Она выпила. Леонид посмотрел на нее осоловелым взглядом. – Прости меня. Я устал. И опять плюхнулся на диван. Она села рядом, на самый краешек. – Ты сломал мне жизнь, – проговорила она тихо и серьезно. – Я ненавижу тебя за это! Ненавижу! – Она все больше распалялась. Недавняя апатия сменилась яростью. Теперь она кричала: – Ненавижу! Как я все это ненавижу! Я всю жизнь только и делаю, что жду тебя!.. И у тебя хватает наглости уходить к своим бабам! А потом возвращаться как ни в чем не бывало… Ненавижу! Как я все это ненавижу! Как я тебя ненавижу… – Она зарыдала, но не по-кликушески, как раньше, а совсем по-женски, горько. Вдруг часы, каждые полчаса отбивавшие ритм колоколом, забили, и новый удар впивался в голову, как удар молотка по гвоздю. – Я выброшу эти дурацкие часы! – закричал Леонид. Одним прыжком он добрался до часов, открыл дверцу и выдернул язык колокольчика. Тот упал со слабым писком и замер. – Я устал, – хриплым голосом повторил Леонид, – я устал. Я хочу домой. – У нас нет дома. Уже давно… – Я хочу быть с тобой. Опять. Как прежде… – Наталья молчала. – Ну хочешь, я на колени перед тобой встану? – Хочу… – подумав, ответила она. Леонид грузно опустился на пол, встал на колени рядом с ней – скрюченной, скукоженной – и долго так стоял, не зная, что сказать. Не зная, как посмотреть в глаза. Не зная, как простить. Пусто. Каждый – для себя. Каждый – о своем. Каждый – о другом. Глупо. Оба – одиноки. Оба – потеряны. Оба – без смысла. Леонид не выдержал первым – уронил голову на ее колени и заплакал снова. Наталья положила руку на его шею, на воротничок. – Поверь мне, прошу тебя, – прошептал он. Она не ответила. Смотрела на него. Как будто в первый раз увидела гадкую бородавку с четырьмя длинными волосами, красную, жирную, сытую, довольную… И родную… Заметила, что в его темно-каштановых волосах появилась седина. На висках, на затылке, по всей голове были разбросаны яркие седые волосы. Она впервые заметила их – и ужаснулась. – Помнишь танка? Я тебе присылала: В глубинах сердец Подземные воды бегут Кипящим ключом. Молчанье любви без слов Сильней, чем слова любви. – Это про нас, правда? – Правда.