Сайкин вышел во двор, за руку поздоровался с мужиками, смолившими у крыльца свои папиросы, представился им по имени-отчеству. Лариса осталась в кухне с женщинами. Узнав от мужиков, что выносить гроб решено минут через двадцать, в час дня, Сайкин снова почувствовал на солнцепеке слабость в ногах, уже решил отойти в тень, как на пороге появился мужчина, показавшийся — чертами лица — знакомым. Сразу определив, что это и есть брат покойного, Олег Леонидович, Сайкин под грустным взглядом брата покойного поднялся к нему на две ступеньки вверх, протянул руку и представился по имени, но без отчества, добавив, что он муж Ларисы. Человек хитро прищурился и посмотрел на Сайкина так, будто ему была известна какая-то неприятная тайна. Сайкин подумал, подбирая слова, но, не найдя ничего более подходящего, сказал, не выпуская из своей ладони руку Олега Леонидовича: «Примите мои самые глубокие искренние соболезнования. Какая безвременная смерть». Слова вышли казенные, но Сайкин постарался произнести их с чувством. Хитрые складки на физиономии Олега Леонидовича разгладились, но совсем не исчезли. — Что ж вы на свадьбу-то не пригласили? — спросил он, прищурившись. Сайкин, стараясь угадать, кого именно он должен был пригласить на свою свадьбу, Олега Леонидовича, его покойного брата или их обоих, на минуту задумался. — Так не играли мы еще свадьбу, расписались только, а торжество отложили, — соврал он. — Вот и дооткладывались, — многозначительно сказал Олег Леонидович и закивал головой. — Ладно, потом поговорим, еще успеем. Сейчас полагается пройти к телу. Сайкин вздохнул глубоко, переводя дух перед предстоящей процедурой и изображая нечто вроде скорби. Он заметил, как Лариса от дверей кухни с тревогой наблюдает за ними. От одной мысли, что прямо сейчас придется войти в комнату, где в страшной жаре и духоте лежит покойник, становилось не по себе. — Да, да, сейчас и пойдем к телу, — сказал Сайкин и закурил. — Пойдем через минуту, подождите. Стряхивая пепел подальше от стоящих под рукой мужиков, всем нутром чувствуя рядом присутствие Олега Леонидовича, он думал, что отец Ларисы при жизни оставался для него совершенно чужим, почти незнакомым человеком. Как-то года полтора назад Лариса попросила проводить отца, приехавшего в Москву на встречу бывших фронтовиков-однополчан, на Павелецкий вокзал. Заехав к ней домой, Сайкин помог спустить вниз легкий чемодан, какую-то коробку. Тогда он удивился, как старо выглядел отец еще молодой Ларисы. Геннадий Леонидович из-за деликатности не обременял взрослую дочь своими визитами, а если уж приезжал в гости, надолго не задерживался. Ведя в этой Богом забытой глубинке скучную жизнь вдовца, он сохранил привязанность к путешествиям, поводом для его отъездов из деревни становились встречи с фронтовиками, друзьями по переписке. Но год от года такие встречи выдавались все реже, а друзей со Второго Белорусского становилось все меньше. Душевные пустоты стала заполнять политика, которой вдруг заинтересовался Геннадий Леонидович, отвлекала, как и раньше, от одиночества работа в колхозе. Глава 8 Второй и последний раз Сайкин видел покойного, когда неожиданно, без звонка, приехал к Ларисе в будний день прошлой зимой. Дверь открыл Геннадий Леонидович. Сайкин с букетом цветов и коробкой конфет, купленными по дороге, удивился незнакомому человеку, но тут вспомнил, кто стоит перед ним в полутемной прихожей. Оказалось, Лариса поехала с подругой в какой-то магазин, а ее отец в ожидании телевизионных новостей листал старые газеты. Сайкин, быстро оценив ситуацию, спустился к машине и вытащил из багажника большую бутылку водки, которую всегда держал на непредвиденный случай. Потом они залезли в холодильник, открыли рыбные консервы, Сайкин нарезал колбасы. Сели на кухне, и Геннадий Леонидович, быстро захмелевший с непривычки, рассказывал о простой своей жизни в деревне, о том, что после смерти жены пришлось продать всех коз и корову, оставив только кур, о том, что последние годы скот в колхозе пускают под нож, потом, сбиваясь с мысли, говорил о политике и политиках. «Разве для этих жлобов мы на войне мешками кровь проливали?» — спрашивал Геннадий Леонидович, в его глазах горел злой огонь. Сайкин смеялся. Он, подливая водки, пропускал мимо ушей все беспредметные разговоры, на вопросы отвечал уклончиво или отмалчивался. Наконец, пришла Лариса и забрала недопитую бутылку со стола: «Витя, ведь у отца больное сердце, ему нельзя». В тот вечер он помог уложить Геннадия Леонидовича на тахту и уехал с той мыслью, что старый хрен испортил ему вечер. Докуривая на крыльце сигарету, он вспоминал две беглые встречи с Геннадием Леонидовичем, выхватывал из памяти новые детали, и теперь эти ничего не значащие эпизоды, начинали казаться очень значительными, важными. Олег Леонидович наблюдал за Сайкиным, и в его сощуренных, бесцветных на загорелом лице глазах светилась недобрая насмешка. Сайкин бросил окурок и выразил молчаливую готовность следовать за братом покойного. Они вошли в дощатую пристройку, служившую зимней кухней, миновали сени, комнату с домотканым половиком, где из предметов мебели стояли только холодильник, обеденный стол и разномастные жесткие стулья. По стенам в простых рамках висели застекленные фотографии незнакомых Сайкину людей, мужчин и женщин. На одной из фотографий, самой большой. Сайкин узнал юную Ларису. Не задерживаясь в большой комнате, они прошли дальше, и Сайкин больше не обращал внимания на скудную обстановку, издали почувствовав сладковатый трупный запах, он уперся взглядом в сутулую спину Олега Леонидовича, в темный, кое-как сшитый пиджак и загорелую тонкую шею. Миновали еще совсем маленькую узкую комнату, и Сайкин отметил про себя, что поворачиваться с гробом здесь будет очень неудобно. Сладковатый запах сделался острее, и Сайкин вновь почувствовал слабость в ногах и легкую дурноту. Они свернули в полутемную комнату, посреди которой на письменном столе, покрытом белой простыней, стоял гроб с телом покойного. Олег Леонидович встал у его изголовья по одну сторону, Сайкин зашел с другой стороны. Он вгляделся в лицо Геннадия Леонидовича, заметив на нем странное сочетание мертвенной бледности и глубокого темного загара, уловил, неприятное сходство черт покойного со здравствующим младшим братом. То же удлиненное лицо с высоким лбом, заметными залысинами, хрящеватый нос, всосанные щеки. «Слава Богу, Лариса внешне ничем не напоминает состоящее из одних углов лицо отца», — подумал Сайкин. То и дело украдкой поглядывая на Олега Леонидовича, он сплел пальцы рук за спиной и слегка склонил голову, стараясь своим видом выразить унылую скорбь. Брат покойного, приводивший к телу уже многих любопытствующих сельчан, обделенных событиями внешней жизни, как понял Сайкин, уже успел войти в роль и даже находит в этой роли странное, особенное удовольствие. Олег Леонидович вытянул из кармана безукоризненно белый носовой платок и протер им сухие веки. Сперва выругав себя, что, собираясь на похороны, в спешке забыл такую важную к случаю вещь, как носовой платок, Сайкин, поразмыслив, решил, что его скупая слеза выглядела бы сейчас не то что убедительно, но очень фальшиво. А платок пригодился бы только вытереть выступившую на лбу испарину. Действительно, в комнате стояла давящая жара, в застоявшемся воздухе витал запах мертвецкой, который Сайкин, стараясь дышать ртом, редко и неглубоко, все равно не мог не ощущать. Окна комнаты, наглухо закрытые двойными рамами без форточек, не пропускали ни глотка свежего воздуха. «Человек с острым обонянием давно бы здесь в обморок грохнулся», — подумал Сайкин. Теперь ему казалось, что он уже во всех деталях изучил восковое, чисто выбритое лицо покойного, и Сайкин, сосредоточил внимание на светлой, явно не новой сорочке покойного и коричневом, не в тон синему костюму, галстуке. Поднимая глаза на застывшего с платком в опущенной руке Олега Леонидовича, подумал, что они стоят здесь уже достаточно долго, чтобы соблюсти все приличия, пора бы выйти на свежий воздух, умыться и попросить у Ларисы свежий носовой платок. Но брат покойного продолжал с каменным лицом стоять у изголовья гроба, и Сайкин, чтобы вывести его из оцепенения, сначала в голос повздыхал, потом откашлялся в кулак. Олег Леонидович просмотрел на Сайки с той долей уважения, что заслуживает у взыскательного преподавателя студент, выдержавший трудный экзамен. Брат закивал головой, опустил глаза и мелким старушечьим шагом пошел к двери. Сайкин, вздохнув с наигранной горечью, последовал за ним. Крышка гроба, обитая розовой и черной материей, стояла возле дверного проема. Сайкин пожал плечами. В его голове вдруг закрутилось совершенно неуместное сейчас выражение «почил в бозе», которое мучительно захотелось ввернуть в разговоре с Олегом Леонидовичем. * * * В большой комнате брат остановился возле холодильника, раскрыв его, вынул чуть початую бутылку «Пшеничной», откуда-то из пространства, как фокусник, материализовал две объемистые стеклянные стопки с золочеными краями, поставил все это на холодильник, снова открыл его и вынул несколько перьев зеленого лука. Олег Леонидович быстро и точно до золоченых краев наполнил рюмки и сделал хозяйский приглашающий жест. Сайкин, переведя дух после неприятной процедуры у гроба, с интересом наблюдал за этими манипуляциями, решив, что выпивка сейчас как нельзя кстати. — Помянем покойного, он прожил достойную жизнь, — скорбно сказал Олег Леонидович, и уголки его тонких губ опустились. Сайкин, не найдя, что ответить, лишь вздохнул и, подняв рюмку, не чокаясь, осушил ее одним большим глотком. Олег Леонидович, напротив, пил мелкими глотками, отведя в сторону указательный палец, запрокидывая голову назад. Его острый кадык двигался часто и ровно. Опустив рюмку, он дыхнул на Сайкина таким густым перегаром, что стало ясно: это далеко не первая его порция спиртного за сегодняшний день. Сайкин удивился, как удается этому костлявому мужику выглядеть трезвым после хорошей выпивки в такую-то жару. Зажевав луком водку, Сайкин вытер ладонью влажный лоб, ему показалось, что Олег Леонидович хочет поговорить с ним о чем-то важном, но пока откладывает разговор, выжидая более удобного времени. Они помолчали, Сайкин разглядывал фотографии на белых стенах, хмурые напряженные лица. — А это кто? — спросил он, указав пальцем на изображение совсем молодой девушки, показавшейся чем-то знакомой. — А вы разве не знаете? — вопросом на вопрос ответил Олег Леонидович. — Это Зина. Старшая сестра Ларисы, братова, то есть старшая дочь. — Не знаю, — честно сказал Сайкин. — Она встречалась в городе на станции с одним проводником, а он ее обманул, уехал. — Олег Леонидович почесал кончик носа. — Зина все ждала его, сволоту, а он не вернулся. Ей сказали, что его в Москве на другую линию перевели. Вот она поехала в столицу нашей Родины этого долболоба искать, а его уж и след простыл. Больше в деревню она не возвращалась, устроилась в Москве. Только письма писала, жива, мол, здорова. Отец ей хотел деньгами помочь, она не принимала. Да и сама, видно, на заводе неплохо зарабатывала. Потом учиться собралась в институт вечерний. Но вот уж как восемь лет схоронили Зину. А вам разве Лариса не рассказывала? — Нет, не рассказывала. Сайкин, поразился, вспомнив рассказ Пашкова «Проводник и женщина с яйцами», и долго смотрел на фотографию Зины, с трудом соображая, могла ли она стать прообразом той героини. Недоумевая, могут ли так тесно переплестись судьбы литературных персонажей, живых знакомых людей и его личная судьба, он сопоставлял даты и события и решил, что подобных совпадений в жизни не бывает, а Пашкова в свое время выслали из Москвы вовсе не в Нижнее Поволжье, а в Нечерноземную зону. — Скажите, а при жизни Зина не возила яйца, ну, на станцию? — спросил Сайкин на всякий случай. — Какие яйца? Что-то я не понимаю. — Олег Леонидович вперил в Сайкина свои бесцветные глаза. — Ну, обычные яйца, куриные. Она ими на станции не торговала? — Кур у них всегда много было, но яйцами вроде не торговали. В потребкооперацию — это да, было. А на рынок не ездили. В доме достаток всегда, не бедствовали. А чего вы это спрашиваете? — Да так, что-то вспомнилось из рассказов Ларисы, да, видно, не то вспомнилось, что-то перепутал, — Сайкин, чтобы уйти от этого разговора, решил перевести его в другое русло. — А что это гроб розовый, не нашлось, что ли, другой обивки? — Не нашлось, — сказал Олег Леонидович, и в голосе его слышались нотки искреннего сожаления. — Только такой цвет и оказался. И на том спасибо, у нас не Москва, выбору нет. А так, конечно, жалко, что гроб розовый. Коммуниста хороним. Не невесту. Сайкин слушал вполуха, глядел на портрет Зины, на ее веселое лицо, пухлые, не отцовские щеки и думал, что вот уже второй день Пашков, сам, не ведая того, выводит его из душевного равновесия. Он снова вернулся к своим вычислениям и снова решил, что Зина не может быть той женщиной из рассказа. Олег Леонидович наполнил рюмки и, видя взгляд Сайкина, блуждающий по стенам комнаты, заметил: — Да, чисто жил. Для вдовца, конечно. В порядке и себя содержал и хозяйство какое никакое имею. Он ласково погладил дверцу холодильника, и Сайкин подумал, что добро, нажитое старшим братом, теперь, после его смерти, перейдет, должно быть, к Олегу Леонидовичу. Казалось, Лариса не захочет взять себе ничего из вещей отца. — Выпьем светлую его память. — Олег Леонидович задумался. — Нет, заслуженному фронтовику, прошедшему фронт, полагается умирать от ран, а не от инфарктов. Ему так полагается. Он опрокинул рюмку, показав гостю острый кадык. Сайкин снова рванул одним глотком и зажевал безвкусную водку луком. — Ладно, пока хватит, — сказал Олег Леонидович, поставит почти опорожненную бутылку в холодильник. — А то дел нам еще делать, не переделать. * * * Из окна Сайкин видел, как во двор вошли трое мужиков и один парень в клетчатой рубахе с закатанными рукавами. Остановившись в тени тента, они закурили, а парень подошел к Ларисе, стал говорить ей что-то, показывая рукой то на крыльцо дома, то на дворовые ворота. Лариса кивала и отвечала парню. Тот пошел к воротам, и Сайкин, нагнувшись к окну, видел, как парень открывает засов и распахивает створки ворот, а в открывшемся проеме уже виден автобус, поданный задом. Мимо Сайкина в комнату, где лежал покойник, прошли две женщины, за ними еще одна. Олег Леонидович, прислонившись к Сайкину горячей костлявой грудью и обдавая крепким перегаром, тоже нагнулся к окну, наблюдая движение во дворе. Он заспешил, поглядывая на часы, зачем-то пошел за женщинами в комнату, вернулся оттуда и сказал многозначительно и зловеще: — Время выносить гроб, — пошел на улицу распоряжаться. Когда Сайкин вышел во двор, там уже появилось много новых незнакомых людей, мужчин и женщин. Некоторые из них подходили и здоровались с Сайкиным за руку. Люди во дворе стояли группами по три-четыре человека, переговаривались друг с другом. Так и не почувствовав облегчения после удушливой атмосферы дома здесь, на свежем воздухе, Сайкин закурил, отойдя с солнечной стороны двора в тень, и слушал, как стоящие близко к нему мужики обсуждали, что полагается выносить вперед: гроб с покойным или крышку. Оставаясь не у дел, вне суеты и окружавших его разговоров, он поискал среди этих людей взглядом Ларису, но нигде ее не нашел, из виду потерялся и Олег Леонидович. Зато перед глазами настойчиво мелькал парень в клетчатой рубахе, как оказалось, водитель катафалка. Радуясь, что никто сейчас, когда совсем не хотелось шевелить языком, не лезет к нему с разговорами и расспросами, Сайкин заметил, что сумка, оставленная на лавке у столов, мешает женщинам. Он подошел ближе, расстегнув «молнию», покопался в сумке, ища новую пачку сигарет, но натыкался рукой только на ненужные вещи, захваченные в спешке. Толстый свитер грубой шерсти, занимавший много места, рубашки. Наконец, он нашарил пачку сигарет в твердой упаковке. Он уже засунул обратно свитер, взялся за папку, но тут подошел Олег Леонидович и тронул Сайкина за плечо.