* * * Машина развернулась на пятачке возле вагончика, и из нее выбрался мужчина в белой сорочке с закатанными по локоть рукавами. Парень, сидевший на бочке, встал и раздавил башмаком окурок. Все трое повернулись в сторону хозяина, чего-то ожидая. Из металлической будки выбрался, почесывая плешь, механик. Рудольф Евгеньевич пожал руки всем по очереди, начиная с плешивого механика. Роскошная черная шевелюра хозяина колыхалась и блестела на солнце. Одной рукой он приглаживал непокорные вьющиеся волосы, на пальце другой крутил ключи с брелоком на длинной цепочке. Сделав отрицательный жест, Рудольф Евгеньевич отстранил от себя пачку сигарет, протянутую одним из парней, и поднял руки вверх, словно призывая Бога в свидетели. Все смеялись. — Он курить недавно бросил, — сказал Герман, но ему никто не ответил. Дворецкий полез в бардачок и вытащил оттуда пару тонких водительских перчаток в дырочку. Он натянул перчатки и пошевелил вытянутыми пальцами. — Нет, в таких перчатках только с любимой девушкой кататься, — он расстегнул кнопочки на запястьях и аккуратно стянул перчатки с рук. — Слишком тонкие. Свернув перчатки трубочкой, он положил их на прежнее место. Семен засунул руку под сиденье и вытащил оттуда пистолет, протер его тряпкой и сунул за пояс под куртку, предварительно поставив на предохранитель. — Значит, насчет «Опеля» ты не уверен? — еще раз спросил он у Германа, испугавшегося при виде оружия. — Не робей, ты же в Америку скоро едешь, там у каждого ствол есть, а то и два, — он повернулся к Пете. — Пошли. Тот ничего не ответил, распахнул дверцу, взял завернутый в черный пластиковый пакет автомат и, помахивая им, пошел к задней машине. Оттуда вылезали два незнакомых Герману парня в спортивных костюмах. — Пересядь на мое место, сиди тихо и не вылезай, чтобы ни случилось, — сказал Дворецкий. — Когда все кончится, подашь машину к воротам. Понял? Больше ничего не делай. Ну, можешь радио включить, чтобы не было скучно. Семен вылез из машины и тихо притворил дверь, оставив ключи в замке зажигания. Парни в спортивных костюмах подошли к Семену, и он сказал им несколько слов, показывая пальцем на автостоянку. Потом он махнул рукой, давая знак задней машине трогаться. Герман повернул голову и увидел, как «Жигули», резко взяв с места, рванулись вперед, промчавшись по прямой, повернули к воротам стоянки. На повороте визгнули покрышки, секунда — и машина уже въехала в открытые настежь ворота, едва не протаранив белые «Жигули» Рудольфа Евгеньевича. Люди, стоящие на площадке, разом обернулись и, не двигаясь, смотрели, как задняя дверца подъехавшей машины открылась и из нее неожиданно резво для своей плотной комплекции выскочил Петя, сбрасывая с автомата себе под ноги пластиковый мешок. — Не двигаться! — коротко рявкнул он и больше не сказал ни слова. Петя без малейшего видимого усилия, будто автомат ничего не весил, держал его одной рукой, другая рука уперлась в крышу автомобиля. Люди под дулом автомата стояли тесно, плотной группой, достаточно было одной очереди, чтобы положить всех наповал. Преимущество Петиной позиции было еще и в том, что в поле его периферического зрения попадала палатка и строительный вагончик. Люди стояли, не произнося ни единого слова и, как следует, не понимая, что же происходит. Петино появление, этот автомат — все это было так неожиданно, что они еще не успели испугаться. Рудольф Евгеньевич Матецкий, человек отнюдь не робкого десятка, ясного практического ума, оценил ситуацию скорее других. В голове хозяина стоянки и мысли не мелькнуло, что этот бугай с автоматом намерен изрешетить его пулями. В машине Матецкого, в бардачке, лежал пистолет «ТТ» с полной обоймой, в вагончике, за вешалкой, стоял армейский карабин, но, взвесив все шансы за пару секунд, он решил, что воспользоваться оружием, скорее всего не удастся. Рудольф Евгеньевич умел договориться с кем угодно, он знал цену себе, знал цену людям. Сейчас он видел, как плешивого механика прошиб крупный пот, и это обстоятельство его даже слегка позабавило. «Тебе-то чего бояться, сучий рот», — подумал Матецкий, стараясь быстро уразуметь, что от него может потребовать этот верзила с автоматом, но разумного объяснения в голову не приходило. Еще Матецкий подумал, что охрана, которой он щедро платит, даром ест его хлеб, если любой встречный поперечный может вот так запросто с автоматом наперевес войти на его территорию и трясти оружием у него перед носом. «Скорее всего, этот ублюдок хочет угнать машину», — подумал Матецкий, но сразу же отверг эту абсурдную мысль. Таким способом машины не угоняют. Нет, подчиненные не увидят его страха, этого удовольствия он им не доставит, решил Рудольф Евгеньевич. — Что вам, собственно, угодно? — спросил Матецкий нарочито спокойным голосом. — Угодно, — отозвался Петя, как эхо. «Главное не ронять достоинства, — подумал Матецкий. — Достойное поведение остужает самые горячие головы». Рудольф Евгеньевич откашлялся в кулак, ему мучительно захотелось объяснить этому дегенерату в спортивном костюме, что он платит решительно всем, кому нужно и должно платить человеку его положения, и поэтому он вправе рассчитывать на собственную безопасность. Но Рудольф Евгеньевич удержал себя от этого объяснения, которое могло быть расценено подчиненными как проявление трусости, и смолчал. Да, любые его слова расценят, как слабость, как унизительную слабость. И он молчал, машинально поглаживая волнистые темные волосы. Кажется, и эти ротозеи охранники начинали приходить в себя после первого испуга. Только плешивый механик стоял столбом, потея, с полуоткрытым ртом и вылезшими из орбит глазами. Матецкий выругал про себя механика последними словами. И тут он заметил, что через ворота автостоянки вошли и направились прямиком к нему трое незнакомых людей. Первым вышагивал черноусый мужик в короткой куртке и темных очках, за ним следовали два парня в спортивных костюмах. «Сейчас начнется», — подумал Матецкий, но не смог продолжить свою мысль. Он увидел в руках парней в спортивных костюмах обрезки металлических труб. Рудольф Евгеньевич взглянул в лицо усатого мужика и понял, что настоящие неприятности только начинаются. Этот мужик в куртке шел медленно, на ходу он снял темные очки, сложил и убрал их во внутренний карман. «Ничего еще не потеряно, договориться можно с кем угодно, — убеждал себя Рудольф Евгеньевич, стараясь побороть нахлынувшее волнение. — В своем районе бояться некого. Главное, сохранять достоинство». Мужчина в куртке подошел почти вплотную к Матецкому и, скаля безупречно белые зубы, весело спросил: — Рудольф Евгеньевич, я не ошибаюсь? — Он самый, — ответил Матецкий, чувствуя, что правая коленка начинает предательски дрожать. — Говорят, у вас тут большая неприятность произошла, — неторопливо продолжал усатый. — Две фирменные машины угнали. Такая неприятность, — Мужчина покачал головой, и улыбка на его лице сменилась горестной гримасой. — Говорят, во всем мальчик виноват, сторож. Германом, кажется, зовут. Недосмотрел, значит, прозевал. Да, вот уж эта молодежь. — Ну, я бы не сказал, что виноват один только Герман, хотя и его вина здесь, безусловно, есть, — сказал Матецкий, начиная что-то соображать. «Значит, вот оно в чем дело, ну, тогда проще, проще договориться будет. Это многое меняет. Тут и волноваться не стоит», — говорил себе Матецкий. — Собственно, может статься, машины и найдутся, не иголки ведь, — он постарался дружески улыбнуться. — Но вы предъявляете имущественные претензии своему сторожу, — сказал усатый. — А может, я ошибаюсь? — Претензии предъявляю не я, а хозяева машин, это, во-первых, — Матецкий натужно улыбался. — Во-вторых, претензии можно будет снять. Ну, и меня понять можно. Я был расстроен, вышел из себя, вспылил. В душе Рудольфа Евгеньевича крепла надежда, что дело можно закончить миром. — Можно снять претензии, все претензии. В конце концов, Герман молодой еще человек, всякое бывает, какой с него спрос. — Это, конечно, с него спрос невелик, — покладисто согласился усатый мужик и съездил Рудольфу Евгеньевичу в ухо. Удар оказался не очень сильным, и Матецкий устоял на ногах, однако ему показалось, что в голове что-то лопнуло и левое ухо перестало слышать. Но слух моментально вернулся, до Матецкого донеслась трель телефонного звонка из вагончика. «Телефон, вот мое спасение», — тупо подумал Матецкий и тут получил второй удар в то же ухо, — и снова устоял на ногах. Рудольф Евгеньевич потрогал ухо и увидел на пальцах кровь. — Я так не люблю вымогателей, меня от них просто тошнит. С этими словами усатый мужик вытащил из-за пояса пистолет и с силой ткнул Матецкого дулом в рыхлый живот. Рудольф Евгеньевич вскрикнул от боли и согнулся пополам. Семен поднял согнутую руку до уровня плеча и ударил локтем по затылку Матецкого. В ту же секунду охранник в джинсовой куртке бросился к двери вагончика, но даже не успел дотянуться до ручки. Он получил обрезком металлической трубы вдоль спины и растянулся на асфальте, потеряв сознание от нестерпимой боли. Заместитель Матецкого, Семен Аркадьевич Бережной, задом пятился к металлической будке, чувствуя, что приходит и его черед. Он плохо соображал, что же происходит, он видел только лицо своего хозяина, окровавленное лицо стоящего на коленях человека, на это страшное уже нечеловеческое лицо сыпались все новые удары. К Бережному подошел парень в спортивной куртке и о чем-то его спросил, но Семен Аркадьевич от волнения вдруг перестал понимать значение слов. — Ты понял? — переспросил парень в спортивной одежде. Бережной замотал головой и зачем-то показал парню полированные железяками мозолистые ладони. Парень сдернул с запястья Бережного золотые швейцарские часы, грохнул их об асфальт и растоптал каблуком ботинка. Семен Аркадьевич посмотрел на жалкие останки часов и получил такой сокрушительный удар в зубы, что свет в его глазах мгновенно погас, а рот наполнился кровью и какими-то острыми осколками. Он сделал шаг вперед, потом обратно и через секунду ощутил щекой шероховатость асфальта. * * * Герман наблюдал за происходящим через лобовое стекло машины. Сперва, пересев в водительское кресло, он смотрел внимательно, испытывая все возрастающее возбуждение. Потом вдруг начались легкие приступы тошноты. Достав бутылку газированной воды из спортивной сумки с заднего сиденья, он выпил ее содержимое в несколько больших глотков и выбросил пустую посудину через окно на газон. Теперь Герману казалось, что события на стоянке разворачиваются долго, бесконечно долго, будто перед ним крутят замедленное кино. Вот из будки выволокли за волосы третьего охранника стоянки. «Вот, — сказал себе Герман, — оказалось, что в будке отсиживался этот третий». Охранника волокли по асфальту, и он истошно кричал. Вот он попытался встать на ноги и получил в лицо ботинком. Потом его оставили, но охранник все-таки поднялся и даже попытался лягнуть парня в спортивном костюме в пах. После этого охранник больше не вставал. Разлетелось окно вагончика, и на улицу вылетел телефонный аппарат на обрезанном коротком шнуре. Германа начинала бить крупная дрожь. Он отвернулся в сторону и стал наблюдать, как толстый шмель заблудился в желтых листьях боярышника, он лезет куда-то вверх, скользит, срывается и снова лезет, расправляя крылышки. Герман чувствовал, будто кто-то тонкими сильными пальцами сжимает его желудок, делает больно, а потом ослабляет хватку. «Боже мой, когда же все это кончится? — спрашивал себя Герман. — Всему должен быть конец. Но когда же кончится это?» Герман потерял из виду шмеля и повернулся к стоянке. Он увидел Рудольфа Евгеньевича на коленях перед Семеном. Сзади стоял Петя и держал Матецкого за волосы. Эта голова моталась из стороны в сторону. Пуговицы белой окровавленной сорочки, вылезшей из брюк, отлетели, на плече лежал полу оторванный воротник, желтела исцарапанная грудь. Семен отвел руку в сторону и ударил Рудольфа Евгеньевича кулаком в лицо. Голова качнулась, будто Петя сзади дернул ее за волосы. Семен отвел руку назад и снова ударил. Герман перестал узнавать лицо хозяина стоянки, потерявшее все человеческие черты. Внутри все дрожало от ужаса. Герман хотел вылезти из машины и крикнуть им, чтобы немедленно, сейчас же прекратили все это, но не мог пошевелить и пальцем. «Боже мой, надо отсюда уезжать. Немедленно уезжать. Немедленно», — надрывался внутри его чей-то голос. Теперь Герман видел, как Семен бил Рудольфа Евгеньевича по окровавленным щекам. Когда Матецкий открыл глаза, Семен разжал ему челюсти и вставил глубоко в рот дуло пистолета. Герман подумал, что вот сейчас он станет свидетелем убийства. Испытывая приступы тошноты, он глубоко задышал, казалось, еще минута — и обморок. Но выстрела не последовало. Семен убрал пистолет за брючный ремень. А в это время двое парней в спортивных костюмах крушили обрезками металлических труб стекла автомобилей Матецкого, срывали капоты, долбили двигатели, стояки и, утомившись, резали в куски обивку салонов и резину. Они передохнули полминуты и начали курочить белые «Жигули» Матецкого. Герман чувствовал, как кровь толчками пульсирует в висках. Он наклонил голову к рулю и сжал виски ладонями. «Ну вот, наверное, все уже кончилось», — подумал он и снова поднял голову. Плешивый механик, опустив руки, неподвижно стоял возле вагончика и смотрел на покалеченные машины. Герману показалось, он плакал. Рудольф Евгеньевич, стоя на коленях, медленно шевелил разбитыми в кровь губами. Петя, держа его за волосы двумя руками, чему-то улыбался. Герман видел, как Семен расстегнул брюки и помочился в это заплаканное окровавленное лицо. Тяжело дыша, Герман толкнул дверцу, и вся тяжесть его желудка выплеснулась рвотой на бордюрный камень. Перед глазами расцвели яркие круги. Он немного пришел в себя, вытер мокрый рот ладонью и сквозь эти круги разглядел Семена и Петю, уже стоявших возле ворот стоянки и махавших ему руками. Парни в спортивных костюмах уже уехали. Герман сглотнул плотный комок, задышал, нащупал пальцами ключи в зажигании и тронул машину. — Жалеешь их? — спросил Семен, заняв водительское место. — Напрасно. Ни тебя, ни отца твоего они бы не пожалели. Я ведь не садист. Мне эта грязная работа тоже не в кайф. Просто с такими иначе нельзя. Они бы от твоей семьи не отмотались, пока до капли не выдоили. А вообще, Гера, меньше болтай, про Америку и всякое такое. …На следующий день Вячеслав Дмитриевич позвонил старшему брату. — Герман рассказал мне, что люди твоего Сайкина вытворяли там, на стоянке, — сказал он. — После этого парень просто заболел. Не знаю, как тебе, а мне страшно. Послушай, если еще не поздно, брось все к чертовой матери, порви с этим Сайкиным навсегда. В конце концов, подари ему всю свою макулатуру, все, что там написал. И порви с ним. Этот Сайкин куда страшнее, чем я думал. Да, у Германа был нервный срыв, истерика. — Парень просто слишком впечатлительный, — сказал Пашков. — У него тонкая нервная организация. — Дурак ты, — ответил брат.