Сухой умер мгновенно, даже не поняв, чья рука держала оружие. Пуля, выбив правый глаз, сломала затылочную кость и ушла куда-то в пространство. Глава 20 В дачном поселке в этот утренний субботний час тишину перекрывал лишь собачий лай за высокими сплошными заборами и дальний шум поездов. На станции продавали разливное молоко из бочки. Редкие прохожие, женщины, старухи с бидонами или банками в авоськах торопились на привокзальную площадь и возвращались по домам. Иногда проходили улицей редкие дачники с утренних электричек, и опять никого. Вот прошел дядька в потрепанном внизу, будто искусанном собаками, дубленом полушубке, шапке с опущенными ушами и застиранном почти добела рюкзаком на широких лямках. Он бросил короткий взгляд на «Жигули», стоящие на заснеженной обочине почти вплотную к забору, увидел в салоне троих мужчин и, понурый, потащил дальше свою ношу. Пешеход, видимо, решил, что машине с пассажирами нечего стоять в таком неподходящем месте, пройдя сотню метров, оглянулся, чтобы запомнить номер, побрел дальше, осторожно выставляя вперед ноги. — Иди, иди, мужик, не оборачивайся, — сказал Семен Дворецкий через ветровое стекло, от нечего делать наблюдавший за редкими прохожими. Сайкин на заднем сиденье постарался сесть так, чтобы вытянуть слегка занемевшие от долгого сидения ноги, но ничего путного не получилось. Он приоткрыл стекло и почувствовал морозный воздух, проникший в салон. Голова была тяжелой, тело казалось большим и непослушным. Сайкин потянулся, разводя в стороны согнутые в локтях руки. — Эта машина не создана для того, чтобы сидеть в ней часами. — Да уж, совсем не для этого она создана, — отозвался с водительского места Юра. — Здесь для полного счастья не хватает стереосистемы, телевизора, холодильника, двуспальной койки и еще много чего. — Теплого сортира и двухместной ванной, — продолжил Сайкин. Из своей спортивной сумки он вытащил двухлитровый китайский термос, бутерброды с вареной колбасой и сыром, завернутые в полупрозрачную вощеную бумагу. Этот сверток и термос с чаем вручил ему сегодня утром Пашков, проводив до порога. «Вы, как мать родная, — сказал ему Сайкин, отправляя термос в сумку. — Надеюсь, напиток не содержит цианистого калия?» За термосом он бросил бутерброды. «Ваши утренние остроты, как я заметил, всегда с могильным душком, — ответил Пашков. — А чай без калия, но с мятой, той самой, что растет на подоконнике». Сайкин вспомнил рахитичное растение, тянущее тонкие стебли из ночного горшка на окне. Он пожал руку Пашкова так, будто расставался с ним на годы. «Все-таки у вас крупные неприятности», — сказал Пашков, отвечая на рукопожатие. «Что, руки дрожат?» — спросил Сайкин. «Не в этом дело, — Пашков оставался серьезным. — Просто я знаю вас достаточно хорошо, чтобы это понять. Не представляю даже, что вы затеваете, но, как говорится, ни пуха, ни пера. Дверь захлопнулась, но Сайкину показалось, Пашков не отходит, стоит с той стороны и смотрит на него в глазок. Сайкин обернулся и послал в сторону двери воздушный поцелуй. Отвинтив металлический колпачок термоса, Сайкин плеснул в него чаю. По салону поплыл запах мяты. — Не обманул старик, действительно с травой чай, — Сайкин, обжигая губы, опустошил колпачок и налил еще. — А вот ты, Семен, так и не научился нормальный чай заваривать. Все заварку жалеешь. Вот попробуй, возьми за образец. Он передал на переднее сиденье Дворецкому термос и пустой колпачок. — Ничего особенного, аптекой пахнет, — Семен хлебнул чаю. — Чай с травой, стариковская радость. Не желаешь испить? — спросил он Юру, вертящего ручку настройки приемника. — Не хочу, — ответил тот. — Ты что, похоронный марш ищешь? — спросил Семен. Юра выключит приемник. Стал слышен свист ветра. Семен шумно пил чай. Сайкин жевал уже второй бутерброд, вновь переживая вчерашний приступ аппетита. От станции прошла женщина в старом мужском пальто с каракулевым воротником. Снег поскрипывал под ее белыми валенками. — Пустую банку несет, — отметил Семен. — Молоко на станции уже кончилось. Он полез в бардачок, вытащил оттуда граненый стакан и, протерев его носовым платком, до половины наполнил чаем и передал Сайкину. Вдалеке внезапно затявкала собака и так же внезапно оборвала лай. — Вы убьете его? — спросил Юра. Сайкин промолчал. Он жевал бутерброд и разглядывал калитку в сплошном заборе на противоположной стороне улицы. На дверце была приколочена жестяная табличка, когда-то сорванная с трансформаторной будки. На черном фоне белел человеческий череп, надвое пересеченный красной молнией. „Опасно для жизни. Высокое напряжение“, — предупреждала табличка. Сайкин распахнул дверь и сплюнул на снег застрявшие в зубах чаинки. Ветер бросил в салон горсть снежинок. Хлопнув дверцей, Сайкин предложил оставшиеся бутерброды и передал Юре похудевший сверток. Тот кончиками пальцев стучал по баранке. — Вы его убьете? — повторил он. — Ну что ты задаешь дурацкие вопросы? — рот Семена был занят бутербродом. — Так убьете? — Нет, конечно, передадим привет от матери Терезы, — Семен вытер губы. — И по домам. Сайкин жалел, что взял с собой парня. За рулем мог сидеть и Семен. Юра задавал вопросы, проявляя беспокойство, он оказался человеком не на своем месте. Когда, миновав кольцевую, они нашли подходящее место, чтобы сменить на машине номера, так, на всякий случай, Юра начал волноваться и лезть со своими вопросами. „Веди себя как мужчина, — сказал Сайкин. Его раздражал этот неуместный сейчас праздный интерес. — Твое дело только сидеть за баранкой и глядеть на дорогу. Всего-то“. Юра замолчал на время, и Сайкин подумал, что он еще мальчишка, не годный для взрослых дел. Сидеть бы ему сейчас с девочкой у телевизора. Но что делать, обратно парня не отправишь. Значит, придется терпеть его общество. Сайкин посмотрел на часы — скоро полдень. Он допил чай и передал пустой стакан Семену. Мобильный телефон молчал. Последнего звонка, звонка от Еремина можно ждать, а можно и не ждать. Так или иначе, дело почти сделано. Им, Сайкиным, хотела полакомиться целая компания, ничего не получилось. Трапезу отменили в последний момент, а едоков самих отпустили на фарш. „Превратности судьбы, — сказал себе Сайкин и зевнул во весь рот. — Осталось довести дело до логического конца. Задача простая. Настолько простая, что поручать ее посторонним людям не имеет смысла“. Из телефонных переговоров с Ереминым Сайкин понял, что все идет гладко, но в дело вмешалось одно непредвиденное обстоятельство. * * * В машине Грищенко, когда ее остановили на выезде из пансионата „Березовая роща“, каким-то образом оказался посторонний человек. По документам некий Василий Сухой. Очевидно, попросил Грищенко подбросить его до города. „Кто знает, за каким поворотом ждут неприятности или вот такая драматическая развязка, как с этим Сухим, будь он трижды неладен“, — думал Сайкин. Сам черт угораздил этого Сухого влезть в машину, сам себе подписал приговор». Да, Еремину ничего другого и не оставалось, только прибрать этого типа. Случай неприятный, более чем неприятный. Но останься Сухой жив, события сегодняшнего утра могли пойти совсем по другим рельсам. Сейчас решение Еремина избавиться от свидетеля кажется единственно верным. Возможно, со временем в голову придут другие варианты, позволяющие оставить этого случайного человека в живых. Но это все потом, когда уже ничего не изменить, не исправить. — Фамилия Сухой никому не знакома? — вслух спросил Сайкин. — Может, слышали, Сухой? Семен, не поворачиваясь, пожал плечами. — Что-то знакомое, — сказал Юра. — У меня память хорошая на имена. Точно, слышал эту фамилию. Может, потом вспомню. А что, это важно? — Не особенно важно, — сказал Сайкин. — Можешь не стараться. Действительно, ну какая разница, каким был этот человек при жизни, женат или разведен, имел много детей или остался бездетен, пил запоем или был убежденным трезвенником, какая разница, какими болезнями он болел. Это теперь не имеет теперь значения. Лучше не знать никаких подробностей, никаких обстоятельств его жизни. Теперь у господина Сухого не будет даже своей могилы. Такое жестокое наказание — и без вины. Только за то, что имел глупость сесть не в ту машину. Сайкин смотрел, как мимо них в сторону станции прошел, опираясь на палку, старик, свободной рукой держа тонкий поводок. Беспородная собачонка, трусившая краем дороги с их стороны, остановилась, понюхала покрышку «Жигулей» и задрала лапу. Старик, недовольный остановкой, дернул поводок, и собака, оторвавшись от своего дела, последовала за ним. Проводив взглядом старика с собакой, Сайкин вытащил из спортивной сумки пистолет. Держа его стволом вниз, он передернул затвор и поднял предохранитель. Юра обернулся на звук. — Если вы не собираетесь его убивать, зачем же пистолет? Сайкину надоели глупые вопросы, ему захотелось ответить резкостью, но он сдержался. Он заметил, как испуганно смотрит на него, засовывающего пистолет за брючный ремень. Сайкин усмехнулся в лицо парню. — Ты уже, наверное, догадался, что моя фирма занимается не гуманитарными проектами, это не филиал православной церкви. В общем, нас хотели скушать, а вышло наоборот. Если тебе это не по душе, можешь уйти сейчас же и добраться до города электричкой. И я тебя пойму. Я тоже был идеалистом со сладким зефиром вместо мозгов. Просто это молодость. В эту пору жизнь кажется лучше, чем она есть на самом деле. Так что можешь уходить. Вернешься, когда подрастешь. — Теперь жизнь кажется хуже, чем она есть на самом деле? — Юра не двинулся с места. — Теперь нет иллюзий, — сказал Сайкин. — Жизнь просто такая, какая она есть. Ни лучше, ни хуже, — Сайкин поправил пистолет под ремнем, ствол больно упирался в ногу. — Так ты уходишь? — Остаюсь, — Юра ударил ладонями по коленям, словно выразил свою решимость. Сайкин рассеянно смотрел на пустую дорогу впереди. Ему почему-то вспомнился рассказ Пашкова, название которого сейчас выскочило из головы. Герою рассказа, неисправимому идеалисту, его более опытные товарищи рассказывали такие гадости, в которые он отказывался верить. Он считал, что такого просто не бывает. Но его заставили убедиться, что бывает и не такое. Так, о невесте главного героя никто не сказал доброго слова, чаще всего ее называли шлюхой. Жених утверждал, что она не такая. В конце концов, оказывалось, что она именно такая. Все иллюзии разлетелись по ветру. «То ли он слишком неотесанный, то ли слишком романтичный, этот Юра, — думал Сайкин. — Как тот парень из рассказа. Пора бы уж ему расставаться со своими добродетелями. И чем раньше, тем лучше». Тихий, почти неслышный гудок телефона заставил Сайкина встрепенуться. Он поднес трубку к уху, испытывая легкое волнение. Семен и Юра переглянулись. — Кажись, наше ожидание кончается, — сказал Семен почти шепотом и выплеснул через опущенное стекло остатки чая на снег. Звонил Еремин. Сайкин, слушая его голос, механически кивал головой и говорил в трубку «да» при каждом удобном случае. На его лице блуждала не выражавшая радости странная улыбка. Сказав «да» в последний раз, он дал отбой, положил трубку и свел кисти рук. Суставы слегка хрустнули. — Все, больше ждать нечего, пора навестить нашего друга. — Сайкин потянул ручку двери. — Пошли, Семен. — Ни пуха, ни пера, — сказал Юра. Сайкин ответил «к черту», вылез наружу, не рассчитав силы, сильно хлопнул дверцей. Семен обошел машину и остановился рядом. Морозец бодрил, просинь на сером небе становилась шире. Потоптавшись на месте, Сайкин пристроил поудобнее пистолет, откашлялся, прочищая горло. Не застегивая пальто и пиджак, он пересек дорогу, по узкой, занесенной за ночь снегом тропке подошел вплотную к двухметровому сплошному забору и толк-пул калитку с надписью «Опасно для жизни» и черепом, надвое расколотым красной молнией. — Он случаем злую собаку не держит? — спросил Семен. — У меня брюки новые, дорогие. На заказ шиты. — Люди, которые вешают такие таблички, — Сайкин показал на расколотый череп, — как правило, собак не держат. У них с чувством юмора совсем плохи дела. Он толкнул незапертую калитку. Ржавые петли издали жалобный писк. Отсюда, от калитки, хорошо просматривался просторный рубленый лом с верандой в сторону дороги, крытый шифером. Кирпичная труба выпускала белый дым, в безветрии он плавал над крышей и долго не мог растаять в воздухе. Сайкин не заметил садовых деревьев, только несколько старых берез, сосны. Семен прикрыл калитку, и она ответила стоном на самой тонкой ноте. Тропа от калитки к крыльцу на веранде поз тонким слоем снега обнесена сугробами, видно, с вечера здесь поработали лопатой. На снегу, утоптанном у веранды, лежали кусочки коры, мелкие щепки.