А затем… Что за? Упаковки нижнего белья разных размеров и самая большая пара кроссовок, которые я когда-либо видела. Я не понимаю. Я не большой знаток по дикой местности или чему-нибудь в таком роде, но зачем нам столько нижнего белья? Кроссовки четырнадцатого размера в Эдеме подойдут, может, двум людям. Логан бросил мне металлическую консервную банку. Я посмотрела на ее бок, там было написано «базилик». Я схватила несколько других банок, и в каждой из них был какой-нибудь вид приправы. Чабрец. Розмарин. Мята. Я потеряла равновесие. У меня уходили недели на то, чтобы вырастить эти травы на подоконнике. Мне приходилось попрошайничать, и умолять, и подкупать, чтобы получить их семена от моих инструкторов по курсу Ручного Приготовления. И вот они, каждая трава, которую я могла представить, аккуратно запакованная в маленькие консервные банки. Готовые к использованию. — Я знал, что ты обрадуешься специям, — сказал он, улыбаясь, словно маленький мальчик, подаривший свой первый Рождественский подарок. Его улыбка, будто свеча для моего сердца, медленно, но уверенно отогревающая его. И я не могла просить о лучшем подарке. Я предпочту карри и куркуму браслету из бриллиантов в любых пространстве и времени. — Я потрясена, — здесь достаточно консервов, чтобы обеспечивать исследовательскую работу во время аспирантуры в течение года. — Но зачем все эти травы здесь? — Рюкзаки — удобный способ доставить вещи в Хармони, — сказал он, чувствуя себя комфортно теперь, когда мы говорим об информации и фактах. Если бы только все наши взаимоотношения могли состоять из потоков данных. — У них нет никаких современных технологий, и им не так просто попасть обратно в цивилизованный мир, когда у них подходят к концу припасы. Так что один из способов, каким они могут получить вещи — это с помощью людей, подобных нам, которые доставят их. Я провела пальцем по консервной банке. — Так у них нет цифровой связи? Как Подполье узнает, что паковать? — О, эм, — и улыбка, и ощущение комфорта исчезли, словно пламя, которое окунули в воду. — Я не уверен. У них должны быть какие-то их способы. А может они угадывают. Я не знаю. Угадывают про обувь четырнадцатого размера? Не думаю. Я наблюдала, как он складывал консервы в пирамидку. Он что-то скрывает. Но что? — Ты сказал, что они ждут нас, — медленно сказала я. — Как они узнали о нас, если мы не можем с ними связаться? — Я такое сказал? — Его лицо в данный момент ярко красное. — Я, должно быть, оговорился. У меня нет никакого реального способа связаться с Хармони. Я знаю только то, что мне говорили родители. Он, несомненно, не хочет об этом говорить. Я должна оставить эту тему. Но если бы я не спросила, почему он перестал со мной разговаривать, он бы так никогда и не признался. Я бы по-прежнему считала, что он объявил мне бойкот, потому что я ему не нравилась. — О чем ты мне не говоришь? — спросила я. — Ни о чем! Ситуация сложная, вот и все, — он встал и осторожно отошел от меня. С каждым шагом он все меньше был тем парнем с лодки и все больше становился тем, кто игнорировал меня в течение пяти лет. — Я не могу обсуждать это сейчас. Попытайся держать свой разум открытым. Я смотрела, как он уходит. Попытайся держать свой разум открытым. К чему? К нашей дружбе? Я готова быть открытой к ней. Я бы забыла о пяти годах тишины. Я бы простила его за все его секреты. Если бы только он доверял мне так, как раньше. Часом позже я перекинула через плечо флягу из нержавеющей стали и направилась к реке, чтобы наполнить ее. Подвернув штаны, я зашла в воду так, что вода достигла колен. Солнце скрылось за горизонтом, и вокруг оранжевого зарева растеклась пурпурная полоса на фоне дымчатых облаков. Я сделала глубокий вдох и задержала дыхание. Мне нравилось солнце, даже когда его не видно. Логан дал мне все это, и я не могла бы быть более благодарной, чем сейчас. Так что, может, он и прав. Может, мне стоило бы держать свой разум открытым. По моей коже пробежался легкий ветерок, заставив волосы на обратной стороне шеи встать дыбом. Я отвинтила крышку и погрузила флягу в воду. Открытый разум. Я покатала эту идею во рту, в голове. Что это значит? Как это работает? Твое будущее раскинулось перед тобой. Открытое. Бесконечное количество возможностей. Открытых. Пути, уходящие во всевозможных направлениях. Открытые. Напор чего-то пошел через меня. Я ощущала его везде — в порезах на ногах, в боли в пояснице, в пальцах, держащих флягу в воде. Что за? Я уже получила свое воспоминание из будущего. Предполагается, что оно только одно. Правильно? Так почему я чувствую этот напор? Почему я чувствую себя, словно я скоро получу другое воспоминание? Другое воспоминание. ОТКРОЙСЯ. Я свернулась клубочком на коленях у моей матери, сжимая руками набивную собачку. У собаки фиолетовая шерсть и зеленый круг вокруг одного из ее широких, грустных глаз. Она пахнет смесью арахисового масла и черствых крекеров, но когда я вжимаю подбородок в ее тело, она окутывает меня мягкостью, лишь слегка покрытой ворсинками. Мое тело странное. Не согласованное. Словно я надела чужую кожу. — Почему ей нужно было уйти? — спросила я. — Куда она пошла? Я не знаю, кто такая «она». Я не знаю, почему я расстроена. Все, что мне известно — что внутри меня есть пропасть, настолько большая, что вряд ли ее когда-нибудь что-нибудь заполнит. Моя мама гладит мои волосы. Они заправлены за уши и заканчиваются чуть ниже подбородка. Я должна быть молода, настолько молода, чтобы иметь такую короткую прическу. — Я не знаю, крошка. Почему она не знает? Моя мама всегда все знает. Даже когда она сочиняет их сама, у нее всегда есть ответы. — Она обещала, — сказала я. — Она обещала, что останется на всю ночь. Она обещала, что всегда будет рядом, но она покинула меня. Она ушла. — Иногда люди не могут сдержать своих обещаний. — Но я скучаю по ней, — я зажала между зубами ухо моей набивной собачки. Когда я выплюнула его, ухо обвисло, полинялое и влажное. — Она мне нужна. — Мне тоже, крошка. Мне тоже. Я дернулась. Фляга упала в воду, и я ринулась за ней. Что это было? Должно быть, я заснула. Но сон не растаял, как происходит со сновидениями. Я могла услышать голос моей мамы, почувствовать ее руки вокруг себя. Я могла унюхать запах мягкой шкуры Принцессы, этот задержавшийся запах послеобеденного перекуса. Подождите минуточку — Принцесса? Принцесса? Принцесса не является моей набивной собачкой. Она принадлежит Джессе. Моя голова закружилась, и я выбралась на берег. Если собака принадлежит моей сестре, то это должно касаться и видения. Но как такое может быть? Как ее воспоминание попало в мою голову? Я споткнулась о камень и растянулась в грязи. Фляга упала на землю. Вода полилась наружу, по моим пальцам. Она обещала, что останется на всю ночь, сказала моя сестра. Она обещала, что останется навсегда, но она покинула меня. Она ушла. — Келли? — Логан материализовался передо мной. — Что ты делаешь с этой водой? Я посмотрела вниз и поняла, что крепко схватила горсть камушков. Я разжала кулак, и камни высыпались, оставив крохотные порезы по всей моей ладони. Слезы угрожали брызнуть у меня из глаз, и не из-за маленьких ранок. Неважно, как тяжело я старалась быть сильной. Я не смогла удержать слова в себе. — Последней вещью, которую я сказала своей сестре, была ложь. Она попросила меня остаться с ней на ночь, и я сказала, что останусь, несмотря на то, что у меня не было намерения так поступить, — может мое сердце разбиваться дальше? Действительно, может ли оно? — Зачем мне нужно было ей врать? Зачем? Он потянулся ко мне руками, словно хотел помочь мне подняться, но затем снова засунул руки в карманы. — Ты великолепная сестра, Келли. Любой может это увидеть. Я потерлась лицом о синтетическую ткань моего рукава. Посмотрим, как хорошо она впитывает влагу. — Были ли все наши с ней отношения обманом? Была ли моя любовь к ней только ложью? — Конечно, нет. Она много значит для тебя. Любой может это увидеть. Я одернула рукав и прямо посмотрела на него. — Логан, я убила ее. В моем воспоминании о будущем, Джесса была на больничной койке в здании АпИТ, и я воткнула иглу в ее сердце. Я убила свою младшую сестренку. Как я могу ее любить? И если я не люблю ее, то разве могу полюбить кого-то другого? Я ждала, что его лицо исказится от ужаса, от бессознательного омерзения, когда мои слова дойдут до него. Я миллион раз представляла выражение его лица. То, на котором будет написано, что я само зло. То, на котором будет написано его отвращение. То, которое, яснее чем любые слова, скажет мне, насколько я отвратительна. Но оно не пришло. Вместо этого он слегка коснулся кончиками пальцев моей руки. Это было легчайшее прикосновение, и все же оно зажгло мое тело от макушки до пяток, опалив мои ноги в шероховатой земле. — Какую ужасную ношу тебе приходится нести. Я смотрела на его руку, на длинные, натруженные пальцы, которые могли бы с легкостью привести его к карьере концертирующего пианиста. — Ты не считаешь, что я чудовище? — Единственное чудовище здесь — это твое воспоминание о будущем. Оно отняло у тебя твое спокойствие и заставило сомневаться в том, кто ты есть. Я знаю, кто ты, Келли, и ты наполнена любовью. Мои колени стали мягкими, как речная грязь у меня под ногами. — Спасибо тебе, — прошептала я. — За что? — За то, что не осудил меня. — Как ты можешь осудить чьи-то будущие действия, не зная обстоятельств? — спросил он. Действительно, как. Но вслух я этого не произнесла. Я не могла. Потому что я не была уверена в том, что он настолько же искренен, как звучит. Может, он одарен способностью точно знать, что говорить и когда. Может, его слова значат не больше, чем смех, который вырывался из него пять лет назад. А может, только может, он все тот же мальчик, которого я помню.