– Что он сделал? – К нам домой пришло письмо на имя Гвиневры. – Рука Эстер снова потянулась к шее. Она взялась за свой золотой крестик. – Я узнала обратный адрес. Векслер прислал форму заявки для тех, кто хочет стать волонтером на ферме. В форму были заранее внесены данные Гвиневры и наш адрес. – Это все? – спросила Андреа. Она не поверила, что Дин Векслер может действовать так тонко. – Еще в конверте были фотографии Гвиневры. Кто-то следил за ней по дороге от школы до дома. Одна из фотографий была сделана через открытые шторы ее спальни. Андреа услышала отчаяние в ее голосе. – И что вы сделали? – Я снова запаниковала, – призналась Эстер. – Первый раз меня ничему не научил. Вместо того чтобы наконец во всеуслышание сказать правду, я стала манипулировать системой. Все было, как вы сказали. Я сама написала эти угрозы. Я знала, что Департамент безопасности судебных органов предоставит мне охрану. Андреа мягко поправила ее рассказ, потому что судья не упомянула, что отказалась от первых предложений приставить к ней охрану. – Вы хотели Байбла. – Леонард – хороший человек, – сказала Эстер. – Я слишком долго в своей жизни боялась плохих людей. Своего мужа. Векслера. Моих собственных людей. Я всегда жила в страхе что-то потерять – всегда именно потери. Эмили видела мой страх и называла его трусостью. Конечно, она была права. Я не питаю иллюзий по поводу того, что на том свете мне не придется страдать за грехи. Я лишь хотела провести короткий остаток своей жизни с теми, кто меня любит. – А когда вас не станет? – спросила Андреа, потому что у судьи явно был план. Эстер покачала головой, но сказала: – Я должна извиниться за то, что недооценивала вас. Леонард сказал мне, что в вас есть искра гениальности. Андреа не приняла комплимент. Слишком много женщин сейчас страдали от рук Дина Векслера. – Судья, что у вас в чемодане? 26 ноября, 1981 Эмили села за стол рядом с бабушкой. Они чистили тыквенные семечки для ежегодного сбора Вонов в честь Дня благодарения, хотя в этом году вместо пятидесяти человек, пьющих коктейли в парадной гостиной, и еще двадцати, собравшихся в гостевой комнате перед телевизором, чтобы посмотреть футбол, на празднике будет всего четыре человека. Причем один из них вряд ли будет до конца понимать, кто его окружает. Бабушка сказала Эмили: – Мой отец научил меня, как это делать. Он любил тыквенные семечки. – Каким он был? – спросила Эмили, хотя уже и сама могла рассказать эту историю. – Ну, он был не очень высоким. – Бабушка начала с описания волос своего отца: они были мягкими и тонкими – к его большому разочарованию, потому что он хотел прическу, как у Кларка Гейбла. Когда она перешла к его любви к галантерее, Эмили позволила себе выключиться. Она смотрела, как двигаются ее руки, очищая семечки от шелухи. Эстер уже подсушила их в духовке. Большинство людей лущили их по одной, как арахис, но бабушка всегда настаивала, что лучше сделать всю работу сразу, чтобы потом насладиться в полной мере. Они почти заполнили миску. – Папа говорил, что нужно делать вот так. – Бабушка показала ей, как аккуратно надавить на семечко, пока скорлупа не треснет. Внутри была зеленая мякоть. – Но пока их нельзя есть. Нужно складывать все в миску. – Хорошая идея, – согласилась Эмили. Она потянулась за еще одной горстью семечек, но резкий спазм в спине заставил ее громко вскрикнуть. Она удержалась от того, чтобы сложиться пополам, и вместо этого откинулась на стуле, чтобы растянуть мышцы. – О, – забеспокоилась бабушка. – Ты в порядке, милая? Эмили была не в порядке. Она втянула воздух сквозь зубы. Она не знала наверняка, с чем были связаны судороги в мышцах: с беременностью, с тем, что она таскала тяжелый рюкзак с книгами, или с тем, что она не могла спать по ночам, нервничая из-за школы. – Рановато для мышечных судорог. – Эстер вышла из кладовки. Она поставила банку квашеной капусты на стол и стала кулаком разминать спину Эмили. – Потерпи чуть-чуть. Эмили не хотела ничего терпеть. Она просто хотела, чтобы это закончилось. – Лучше? – спросила Эстер. Эмили кивнула, потому что судорога прошла. Она прислонилась головой к бедру матери и закрыла глаза. Эстер прижала ее к себе и погладила по волосам. Это было что-то новое для них обеих. Раньше бабушка всегда вытирала ей слезы и целовала разбитые коленки. Эстер только гоняла ее по словарю и готовила к выступлениям в команде по дебатам. Беременность Эмили будто раскрыла в Эстер материнский инстинкт, о существовании которого никто из них не подозревал. Или, может, бабушкина деменция оставила брешь, которую раньше Эстер никогда не считала нужным заполнить. – Дорогая, – обратилась к Эмили бабушка. – Ты еще слишком юна для ребенка. Эмили рассмеялась. – Это точно. Бабушка посмотрела на нее с недоумением, но тоже рассмеялась. Эстер прижалась губами к макушке Эмили. – Ладно. Пойду приготовлю ужин. Твой отец скоро вернется из клуба. Эмили наблюдала, как мать ходит по кухне. Технически Эстер не готовила ужин. Она просто подогревала то, что уже приготовил их повар, очень ценивший кухню Мэриленда. Тарталетки с крабами. Вареная кукуруза. Паштет из мидий и устриц. Клюквенный соус. Зеленая фасоль с томатами. Запеченная ветчина. Ветчина была самым ярким свидетельством изменений в их жизни. Обычно Эмили отталкивал вид жирного розового мяса, томящегося в собственном соку. Его форма слишком напоминала настоящую свинью. Кусок ветчины, который Эстер достала из холодильника сейчас, был совсем небольшим и напоминал скорее буханку хлеба. И все-таки его было достаточно, чтобы накормить четырех человек. Никто не сказал бы это вслух, но в отмене праздника была виновата Эмили. У ее первородного греха были далеко идущие последствия, выходящие за рамки сокращенного списка гостей на вечеринке. Назначение Эстер на место судьи висело на волоске. Она постоянно была на телефоне, договаривалась о бесконечных встречах в Вашингтоне и из кожи вон лезла, чтобы доказать, что она все еще достойна пожизненного назначения. Давление было огромным, хотя ее мать никогда не говорила об этом прямо. Каждый вечер они с Франклином вели напряженные разговоры, которые всегда прерывались, едва Эмили входила в комнату. По ночам она слышала их приглушенные голоса за стеной спальни, когда Франклин вышагивал по скрипучему полу, а Эстер сидела за своим столом и выстраивала стратегию. Последняя неделя прошла особенно плохо. Эмили прочитала в «Вашингтон Пост Джорнал» редакторскую колонку, в которой спрашивалось, не пренебрегает ли Эстер Вон своими материнскими обязанностями из-за политических амбиций. Во время завтрака Франклин оставил на столе раскрытую газету, чтобы Эмили могла ее увидеть. Эмили встала из-за стола. Внезапно на нее снова напала плаксивость. На кухне не нашлось салфеток, так что она высморкалась в бумажное полотенце. Улыбка Эстер показала, что она видела слезы Эмили и что с этим ничего нельзя было поделать. Эмили спросила ее: – Я могу чем-нибудь помочь? – В холодильнике снаружи заварной пудинг. Не могла бы ты… – Боже, – Бабушка смотрела на них обеих. – Пожалуй, пойду вздремну в своей комнате. Эмили видела, что бабушка понятия не имеет, кто стоит напротив нее на кухне. К счастью, бабушка жила в этом доме достаточно долго, и обстановка была ей знакома. Она быстро прошла по коридору, напевая себе под нос «Янки Дудл». Поднимаясь по лестнице, она маршировала в такт. Эстер и Эмили обменялись веселыми взглядами. С самого утра ее мать была в необычайно хорошем настроении. Эмили иногда задумывалась, действительно ли ее беременность смогла их сблизить. Трудно было сказать точно. Иногда казалось, что их отношения переходят на какой-то новый уровень. А иногда все было по-старому – и Эстер отчитывала Эмили за включенный на полную мощность обогреватель или брошенное на пол полотенце. – Пудинг? – напомнила ей Эстер. – Точно. – Эмили знала, что не может свалить свою забывчивость на беременность. Она постоянно отвлекалась, потому что фокусироваться на «здесь и сейчас» было слишком угнетающе. В гараже было холодно, как в берлоге белого медведя, как шутила бабушка. Эмили не стала возвращаться в дом за пальто. Сейчас ей было жарко. Но, конечно, она замерзла, едва дойдя до дальнего конца гаража. Эмили дрожала, открывая холодильник. Спасибо бабушке, теперь она напевала «Янки Дудл» – это была одна из тех надоедливых песен, которые могут прилипнуть к тебе на целый день в любой момент. Она вспомнила, как читала «Маленьких мужчин» Луизы Мэй Олкотт из дополнительного списка литературы в шестом классе. Эмиль и Франц пошли на мельницу и раздобыли достаточно муки, чтобы вся семья могла есть заварные пудинги и кукурузный хлеб еще несколько месяцев. Эмили получила от учителя звездочку за то, что срифмовала этот сюжет с текстом песни. Теперь она не получала звездочки от учителей. Эмили подверглась суровому остракизму в школе. Даже уборщики отворачивались, когда она проходила мимо. Ее беременность будто создала вокруг нее силовое поле. Чем больше распространялись мерзкие слухи, тем больше людей отдалялись от нее. Учителя неодобрительно качали головами. Кто-то вырезал огромную дыру в ее майке для физкультуры. На ее парте в классе вырезали слово «ШЛЮХА». Прямо перед выходными на День благодарения какой-то идиот прилепил большую прокладку к ее шкафчику, красным маркером нарисовал на ней кровь, обвел ее черным цветом, чтобы было похоже на открытку, и написал внизу: ВОТ БЫ У ТЕБЯ ЭТО БЫЛО. Эмили подозревала, что если не за всеми гадостями, то как минимум за историей с прокладкой стоит Рики. Почему-то самым жестоким издевательствам она подвергалась со стороны клики. Слухи, который распускал Блейк о наркотической и алкогольной зависимости Эмили, зажили собственной жизнью. Она была уже не просто наркоманкой, а еще и барыгой. Не просто любительницей травки, но героиновым торчком. Рики выдумывала одну ложь за другой и рассказывала всем, кто готов был слушать, что видела, как Эмили отсасывала нескольким парням за спортзалом. Потом, естественно, несколько школьников заявили, что она делала это именно с ними. Нардо был предсказуемо жесток, отпуская ехидные замечания каждый раз, когда она могла его услышать. Однажды он назвал ее «вульгарной». А в другой раз – «грязной сукой». А в один из дней, когда Эмили было особо паршиво, – «жирной тварью». Клэй полностью ее игнорировал, и это было гораздо больнее, чем злобные выпады Нардо. По мнению Клэя, Эмили не существовало. Когда он встречал ее в столовой или на улице, это производило на него не большее впечатление, чем встреча с телефонной будкой или почтовым ящиком. Были и другие. Мелоди Брикел улыбалась каждый раз, когда видела Эмили, но эти улыбки только напоминали ей о том, что было безвозвратно утеряно. Дин Векслер потребовал, чтобы Эмили перевели из его класса. Поскольку учебный год уже подходил к концу, Эмили вынуждена была устроить импровизированный класс для себя одной в библиотеке. А еще был Сыр – то есть Джек, как она теперь его называла. Джек изо всех сил избегал ее в школе. Он почти не разговаривал с ней на переменах и всегда был занят после учебы. Он ссылался на то, что отец заставляет его помогать в участке. Оправдание было слабым. Джек много раз говорил, что не собирается поступать в полицейскую академию штата в этом году. Он хотел уехать из города сразу после выпуска из школы. Эмили понимала, что именно ее загадочная беременность была источником напряжения между ними. Она так и не спросила Джека, ходил ли он на вечеринку. Она говорила себе, что не хочет попасться в ловушку Нардо, но на самом деле часть ее боялась возможного ответа.