– Пап, это все, конечно, просто… Не могу слов подобрать. Я потрясена, конечно. Но скажи, пожалуйста, почему же ты молчал столько лет? – Для этого есть две причины, – нерешительно заговорил академик. – Во-первых, я не думал, что для вас это важно. Света хмыкнула, но он продолжил: – А во-вторых, твоя мама считала, что эта информация повредит твоему браку. – Что? – Света вскинулась так резко, что Михаил Степанович машинально отшатнулся от дочери. – Когда ты нашел это письмо, сколько мне было? Пятнадцать? – Шестнадцать. Но тогда я не мог никому об этом рассказать. А когда уже сам все осознал, обдумал, набрался сил – у тебя уже был Пьер, и твоя мама мне настрого запретила говорить о моем, как она выразилась, сомнительном происхождении. Она боялась, что твой жених от тебя откажется. Света невесело рассмеялась: – О да. Это вполне в мамином стиле. Сама по себе я никто, Пьер на мне женился только из-за мамы-певицы и папы-академика. Михаил Степанович поймал ее руку и крепко сжал дочкину ладонь своими сильными длинными пальцами. – Твоя мама так никогда не думала. – И, увидев ее горькую усмешку, добавил уже более уверенно: – И я, зная тебя, абсолютно – ты слышишь? – абсолютно уверен, что Пьер ценит и любит именно тебя. Света предпочла ничего не отвечать, только жестом упрямого теленка боднула отца в плечо низко склоненной головой. Как в детстве. И глубоко вздохнула, прежде чем задать следующий вопрос: – Ну хорошо. А почему сегодня ты решил рассказать? – Потому что мы наконец все собрались в нашем доме. Потому что я не верю, что твой брак с Пьером может рухнуть из-за какой-то старой тайны. И потому что я хочу, наконец, чтобы в моей семье все было открыто, честно и по-доброму. Чтобы все, кто мне дорог, общались между собой. Любили друг друга. Поддерживали. Чтобы мы снова стали семьей. Дочь ничего не отвечала, опустив голову и уставившись на мелкие серо-бежевые камушки, которыми была усыпана земля перед приютившей их скамейкой. – Света, большинство людей на этом свете живут не так, как хотели бы, а так, как получается. А получается очень по-разному. Иногда понять чужое счастье крайне сложно. И тогда нужно просто поверить, что человек сам знает, как ему хорошо. И не судить. – Его голос снова задрожал, и рука с измятым и влажным платком потянулась к лицу. – Скажу честно, я не смог понять Лидочку. Почему она не рассказала мне, когда не стало мамы. Ведь у нас оставалось еще почти двадцать лет жизни бок о бок. Но раз она так решила, значит, для нее так было лучше. Он снова откашлялся и наконец, полностью взяв себя в руки, заговорил с прежней уверенностью, как будто проговаривая давно выученный текст лекции: – Не надо судить нас с Альбиной за наше счастье. Да, у нас большая разница в возрасте. У нас нет и не будет детей. Но она глубокий, по-своему очень несчастный человек. И несмотря на то, что наш союз не укладывается в общепринятые нормы, у нас с ней все по-настоящему. Просто поверь и прими. Светлана придвинулась к отцу поближе, прижалась к нему и, снова уткнувшись в отцовскую руку лбом, совершенно по-детски засопела в его темно-синий пиджак: – Пап, я так тебя люблю. Я постараюсь. – Хорошо. Письмо читать будешь? – Пока нет. – Света смотрела на зажатый между его пальцами потертый листок и чувствовала, что, прикоснувшись к нему, начнет плакать и не сможет остановиться. – Потом обязательно почитаю. А пока мне нужно просто все это попробовать уместить в своей бедной голове. Спасибо, пап, что рассказал. Для меня это очень важно. Отец и дочь поднялись со скамейки и неторопливо двинулись к выходу со школьного двора. – Па, ты счастлив с ней, да? – Да. – А разве так бывает? – Бывает, дочь! Бывает. – Михаил Степанович улыбнулся с мечтательным выражением человека, который добрался до вершины, сбросил груз и, чувствуя, как ноют утомленные мышцы, не торопясь осматривает затянутую дымкой панораму. – Я был очень счастлив с твоей мамой. Она была восхитительная женщина и родила мне сына и дочь. Потом я состарился и привык быть один. Думал, так будет всегда, – наука, знаешь ли, отличная соперница любви… Но тут появилась Аля… И оказалось, что счастье может быть не таким, как ты его себе придумал, или спланировал, или назначил… Совсем другим – но от этого не менее настоящим. Мимо них прошла небольшая компания ребят – по виду младшие школьники. Оживленно переговариваясь, они направились к спортивной площадке, и Михаил Степанович, перехватив взгляд, который бросила на детей Светлана, спросил: – А что же Пьер, как он переносит разлуку? Скоро приедет навестить тебя? – Сейчас никак, у него очень много работы. В этих комиссиях Евросоюза все гораздо сложнее, чем даже когда у тебя свой бизнес. – Скучает, поди, бедняга! Значит, ты в сентябре закроешь дом на ключик и вернешься в Брюссель? – Ох, пап, не знаю… А ты что, хочешь сюда переехать? – Нет-нет. Нам очень удобно в Москве, рядом с университетом. Но ко мне тут обратились друзья с одним предложением, – начал было Михаил Степанович, но Светлана, ускоряя шаг по направлению к калитке, уже не могла сдерживать нетерпения и перебила отца: – Па, давай потом продолжим, ладно? Прости, но сегодня так много дел… О, а вот это к нам! – И махнула рукой в сторону подъезжающей машины. Глава 21 Стол на веранде был накрыт белоснежной скатертью, уставлен хрусталем и фарфором, и Марина, с удовольствием глядя на получившийся натюрморт, сказала: – Вот чего за границей особенно не хватает – так это наших застолий, классических, домашних. – Вы давно живете за границей? – поинтересовалась Альбина. Ее симпатия к интересной седовласой даме, с первых секунд знакомства ловко бросившей ей спасательный круг светской беседы, укреплялась с каждой минутой. – Двадцать лет, почти треть жизни уже, – отозвалась Марина. – И муж иностранец? – Нет, муж наш, из Питера. – Как интересно! А как вы познакомились? – Я приехала в Питер с подругой, на пару дней, погулять по музеям. А вечером пришли в какой-то модный в те времена английский паб на Невском и познакомились. – Марина неспешно раскладывала у каждого прибора сложенные уголком салфетки. – Он инженер, в то время уже жил в Праге и работал в большой пивоваренной компании. В Питер приехал повидать своих и в командировку, он тогда консультировал на «Балтике». Ну и как-то закрутилось. Надя слушала рассказ матери и наблюдала, как Альбина внимательно ловит каждое слово. Это Маринино качество – рассказывать самые простые истории так, что от них невозможно оторваться, – она помнила с детства. «То ли в голосе дело, то ли в том, как она при этом смотрит, но вот правда же – Шахерезада», – думала Надя. – Знаете, я вас слушаю и думаю, что туристы вас, наверно, обожают. У вас голос какой-то завораживающий, слушала бы и слушала, – озвучила Надины мысли Альбина. – Да? Спасибо, – Марина смеялась. – Мне это много раз говорили. И друзья, и туристы. Я, наверно, и мужа свои ми сказками завлекла. Он у меня молчаливый товарищ, а слушать мою болтовню очень любит. А как вы познакомились с Михаилом Степановичем? – О, очень просто. Я писала научную работу и обратилась к нему за консультацией, потому что в его области разбираюсь плохо. Потом попросила его еще об одной консультации. Потом пригласила в рецензенты. А теперь вот живем вместе, уже около десяти лет. Только в нашей паре Шахерезада – это он. – Альбина стояла у старого буфета, сложив руки на груди, и говорила негромко, с легкой улыбкой. – Мне кажется, там, где собираются симпатичные друг другу люди, истории никогда не заканчиваются. Правда, Надя? – Марина повернулась к дочери, но та не успела ответить, потому что по двору мелькнули несколько фигур, на крыльце раздался топот, и в отворившуюся дверь разом вошли Светлана, за ней – Михаил Степанович, художник Митя в тесной черной футболке, открывающей сложно татуированные мускулистые руки, Вадим и Маша. – О, как здорово! Вы все разом! А Лешка где? – Леша машину закрывает и несет сумку, – ответила Маша. – Они с Майей Васильевной сейчас придут. * * * Новоприбывшие разбрелись осматривать дом, отстал только Леша. Пользуясь тем, что его пышноволосая подружка Маша внимательно слушает рассказы художника Мити о повседневной жизни пансиона, он потянул Светлану в сторону и, почти прижав ее к стене коридора, сказал: – Нам надо поговорить. – Леш, ты с ума сошел? Что за тайны? – Светлана смотрела на него строго, хмуря темные брови, на ее щеках загорелся нервный румянец. – Ты прекрасно знаешь, о чем я. Свет, я не могу больше. Я от тебя с ума схожу. Скажи, что у нас все будет. – У нас ничего не будет, – прошипела она возмущенно, стараясь, чтобы ее не услышали ни с веранды, ни из гостиной, куда переместилась импровизированная экскурсия. – Никогда ничего не будет. Леша схватил ее за руку, и она вздрогнула. Электричество в них, что ли, в этих двадцатилетних парнях с их тонкой гладкой кожей, с этими горящими глазами. От одного прикосновения в жар бросает. – Леша, ты немедленно отпустишь мою руку и больше никогда ко мне не прикоснешься, – тихо и яростно отчеканила Светлана. – Никогда, ты понял? – Это из-за Маши, да? – Он тоже старался говорить тихо, но напряжение между ними было такое, что каждую секунду казалось: вот сейчас сорвется на крик. – Свет, она мне не нужна совсем. Просто глупая девчонка. Я люблю тебя. Я на все готов. Я хочу, чтобы ты стала моей женой. – Леша! Ты меня на двадцать лет моложе! Ты сын моей подруги! Ты сошел с ума, и у тебя это пройдет. Понимаешь? Это помешательство! Леша снова коснулся ее руки, и Света чуть не вскрикнула. «Да что же это со мной, в самом деле?» – Паника уже мешала дышать. – Ребята? – возникший в коридоре Митя посмотрел на них с интересом.