– Приветствуем, сударь, в вашем лице хищный капиталистический мир, – оскалился Кривошеев. – Чертовски рады, что вы еще с нами. Генка ни слова не разумел по-английски, как и этот «черт» – по-русски. Но на войне все прекрасно понимают друг друга. Британец со вздохом похлопал Генку по плечу и отвернулся. За Гриром перелез Джузеппе Манчини – безмолвный, скорбящий, с расцарапанной щекой. Он привалился к откосу и уставился в небо. – Макаронник, все понятно, – ухмыльнулся Брянцев. – А там кто шевелится слева от тебя, майор?.. А-а-а, лягушатник… В канаву сполз молодой Марсель Лерон – в разорванной одежде, весь окровавленный, с болтающимся на ремне пустым подсумком. Павел помог ему спуститься. – Тебя не убили, Марсель? – А что, похоже, что меня убили? – огрызнулся парень. – Кровь не моя – Филиппа Готье. Он за мной бежал, а ему затылок прострелили. А я как раз обернулся. – Паренька вырвало, он долго и надрывно кашлял, держась за горло. Люди подавленно молчали. Из всего отряда уцелело шестеро. В наличии несколько гранат и ни одного патрона. Люди угрюмо смотрели, как немецкие солдаты с чувством выполненного долга возвращаются в Соли. Шевелиться не хотелось. – Можем в поле выйти, – пробормотал Генка. – «Маслят» пособираем – у кого-нибудь наверняка найдем. – В поле не пойдем, опасно, – отрезал Павел. – Если засекут, то второй раз точно не повезет. Выждать надо, пусть фрицы в деревне успокоятся. – Поль, я не понимаю, о чем ты говоришь, – пожаловался Грир. – Мы можем выйти в поле, собрать оружие… – Да идите вы лесом! – отмахнулся Романов. – Умные какие!.. Хотя делайте что хотите – я вам не командир. Успокаиваться оккупанты не желали. Уже достаточно рассвело. В Соли гремели выстрелы. Ветер донес крики. Павел напрягся – происходило что-то неприятное. Беспокойство усилилось, когда на городской дороге показались люди. Это были деревенские жители – едва одетые мужчины и женщины, уличенные фашистами в связях с партизанами. Кучку гражданских охраняли эсэсовцы, гнавшие людей прикладами. Кто-то возмутился и за это получил двойную порцию. Завыла женщина на утробной заупокойной ноте. Волосы на голове зашевелились, Павел вцепился ногтями в дерн, грязный пот хлынул со лба – он узнал Бернара Дюссо! Мужчина прихрамывал – видимо, ему перебили ногу, – но передвигался самостоятельно и постоянно оглядывался. Ком вырос в горле – за ним брели Рене и Мирабель, толком не одетые, в ночных сорочках, только платки набросили на плечи, чтобы не замерзнуть. Рене держала на руках младенца, спотыкалась. Старшая дочь обнимала ее за плечи. Это точно были они, на зрение майор не жаловался. Дурные предчувствия усилились. Кучка людей приближалась к околице. Солдаты покрикивали – их голоса отчетливо разносились в утреннем воздухе. Люди жались друг к другу. Женщина продолжала завывать. В поле их не повели, развернули к оврагу. Люди стояли на краю и растерянно озирались. Половина из них не имела отношения к партизанам. Бернар обнял своих женщин, что-то им сказал. Процедура не затянулась – несколько солдат выстроились в шеренгу и открыли автоматный огонь. Кто-то падал в овраг, кто-то – с краю. Мирабель пошатнулась, взмыли в небо распущенные волосы, подкосились ноги. В отличие от своих родителей, она не упала в овраг, а осталась лежать на краю. Солдаты невозмутимо вешали автоматы на плечи. Приблизилась кучка людей в штатском с повязками на рукавах – местные полицаи. Стали добивать раненых из карабинов. Трое встали на краю обрыва и открыли огонь по тем, кто лежал внизу. Павел сполз на дно канавы. Стучали зубы. Когда он стал таким чувствительным?.. Мирабель льнула к нему, пушистые волосы щекотали лоб, на губах еще сохранялся вкус ее поцелуев. Он был бессилен что-то изменить и ненавидел себя, проклинал… Эти французы тоже хороши – ведь он предлагал Бернару бежать вместе! Но французская самоуверенность заткнет за пояс даже самоуверенность русскую. – Павел, ты в порядке? – опустился на колени Кривошеев. – Знал кого-то из них? – Знал… Надо идти туда, Генка! – вдруг заволновался Павел. – Вдруг они еще живы? Мы должны проверить… – Уймись, – поморщился партизан. – Сам же видел, как их добивали… Слушай, это та девчонка? – осенило Генку. – Ну в ночнушке, с распущенными волосами… Вот черт, понимаю, друг… Самое страшное, что Генка действительно понимал. И все понимали, познали на своей шкуре, что такое потеря близких. На его глазах умерла на перевернутой шлюпке Нина Ушакова, теперь эта забавная французская девчонка, доставившая ему столько прекрасных минут… Он застонал, погрузил лицо в ладони. Но через десять минут майор уже был в норме. Люди сидели кучкой на дне канавы. У Грира сохранилась пачка «народных» французских папирос, она пошла по кругу – люди давились кашлем, но курить не бросали. Один Марсель не курил, сидел в стороне и тоскливо смотрел на товарищей. – Некурящий? – повернул к нему голову Павел. Парнишка кивнул. – Бывает. – Ты откуда родом, парень? – Из Марселя. Наверное, стоило улыбнуться: Труффальдино был родом из Бергамо, Тартарен – из Тараскона, а Марсель – из Марселя. – Что делать будем, господа? – спросил Грир. – Что он спросил? – встрепенулся Кривошеев. – Ладно, буду вашим переводчиком, – вздохнул Павел и покосился на Джузеппе: – А ты прости, я по-вашему ни бельмеса – как-то не успел. В общем, так, товарищи… или господа – мне уже без разницы. Покойный Вермон вел нас к горе Манжино, в окрестности деревни Конте. Не вижу причин менять маршрут, как шли, так и пойдем. Только в Соли по понятным причинам уже не будем возвращаться. Кто-нибудь знает, где эта гора? Сказанное пришлось продублировать. – Там, – кивнул Марсель, – за холмами, отсюда не видно. Гора возвышается над местностью, Конте расположена у ее подножия. До нее миль восемь, а то и больше. Лес пройдем, а дальше придется по скалам карабкаться. Есть проходимые участки, есть не очень, часть пути придется проделать в обход. – Голодные пойдем? – насупился Генка. – Голодные, – кивнул Павел. – Подножным кормом питаться будем. Все, что осталось, сейчас съедим, а дальше… Вообще, иди к черту, Генка, со своими дурацкими вопросами! – То есть ты теперь командир? – насторожился Брянцев. – Не напрашиваюсь, – фыркнул Павел. – Командуй, если хочешь. – Ну уж нет, – опомнился летчик. – Берешь на себя этот груз – значит, тащи. – Тогда уходим. Отказников нет? Он повторил вопрос на других языках и обвел взглядом присутствующих. Все молчали, смотрели в землю. События прошедшей ночи опустошили людей. – Оружие берем с собой, неважно, что патронов нет. – У меня один есть, – смутился Генка. – В карман заранее убрал, чтобы оставить себе… – Никаких «себе», – нахмурился Павел. – Все людям! Надеюсь, не надо объяснять каким?.. Время тянуть не будем, достаточно сидели. По команде рвем с горы в ту сторону, – он кивнул на противоположный склон. – Двести метров до леса, справимся. Но бежим так, чтобы холм был на одной линии с деревней, улавливаете мысль? В лесу перекусим. До леса добежали без приключений, углубились в чащу на пару сотен метров. На привале по-братски разделили остатки еды – плотный серый хлеб с ароматом растительной приправы и тягучий деревенский сыр, ко вкусу которого непросто было привыкнуть. Неподалеку протекал ручей – напились воды до отвала, наполнили фляжки. – Жить можно, господа-товарищи, – деловито заключил Брянцев. – Правда, недолго. А дальше было то, чего все и ждали. Лес закончился, потянулись страшноватые скалы. Поначалу люди находили проходы, карабкались на камни. Джузеппе ободрал колено – пришлось залечивать. Итальянец морщился от боли, а Брянцев его бинтовал и приговаривал, сдерживая смех: «У зайки боли, у лисички боли…» Группа партизан застряла в скалах, скорость упала почти до нуля, перед глазами вздымались страшные зубцы. Многие участки приходилось обходить. Вскарабкавшись на травянистый склон, выпали в изнеможении в сосновом лесу на вершине, где очень некстати обнаружили, что кончилось курево. «Будем вести здоровый образ жизни», – пошутил майор. С обратной стороны холма открывался безрадостный вид на северо-запад. Сперва скалы тянулись непрерывной грядой, потом стали появляться вкрапления зеленых массивов. За массивами возвышенности подросли, а следом показалась несимметричная гора – зубчатая и лысая на макушке. – Это и есть гора Манжино, – просветил товарищей Марсель. – Справа под ней – деревня Конте, довольно крупная, с собственной управой. Вермон говорил, что отряд дислоцируется в трех милях от Конте, там удобная для обороны местность. В деревне карателей нет, немцы не любят туда приезжать. – К любой деревне ведет дорога, – резонно заметил Павел. – Уверен, что в этой местности есть и другие населенные пункты и все они связаны дорогами. Есть ли смысл топтать горы, если можно пойти по дороге? – Не уверен, Поль. – Марсель задумался. – Про дороги мне неизвестно. Вермон знал, я – нет… В любом случае нацисты могут не контролировать отдельные деревни, но дороги всегда охраняют, ставят там скрытые посты и прячут снайперов. Солдаты дивизии «Шарлемань» не любят макизаров и никогда не берут их в плен. С мирными жителями тоже не церемонятся. Если нас засекут на дороге, догадайся сам, чем это закончится. Лучше идти по горам. Пусть медленно, но будем живы. В рассуждениях парня имелся резон. Несколько раз замирали, Павел прикладывал палец к губам – шли военные колонны. А один раз отчетливо услышали гул самолета. Путь измотал, партизаны едва тащились. Таяли силы, люди все чаще делали привалы. Альпинистов-скалолазов в группе не нашлось, опасные кручи обходили стороной. День прошел незаметно, а по ощущениям одолели не больше пяти верст. До темноты еще пытались идти, втянулись в седловину между холмами. – Странно все это, – пыхтел, волоча ноги, Кривошеев. – Партизаны не ходят по этим горам – делать им, что ли, больше нечего? Сидят в глуши и сами себя охраняют? У них есть вполне проходимые тропы, есть дороги и все необходимые коммуникации, чтобы быстро оказываться там, где нужно. А мы плутаем, как заблудившиеся пионеры, и я уже не понимаю, где мы находимся! – Ты прав, – согласился Павел. – Пройденное нами расстояние можно преодолеть быстрее. Тем не менее они уже приближались к горе, она доминировала над местностью. По курсу нарисовался крутой провал – пришлось взобраться на небольшой кряж и тащиться по ветру. Людей качало. К темноте добрались до хвойного бора, оставалось лишь преодолеть травянистый склон. На него взобрались, как на Эверест, а потом попадали без сил в пушистую траву. Сгустилась темнота, продвигаться дальше стало невозможно. Люди засыпали мертвым сном прямо под открытым небом. Наверху дул ветер, трепал кроны сосен, но внизу было тепло и комфортно. По телу ползали насекомые, иногда кусали, но это было меньшее из зол. Сон навалился мертвецкий, без видений. Последнее, что запомнилось, – сонное бормотание Кривошеева: дескать, на пост он не пойдет – страшно. К утру стал донимать холод. Павел повертелся, насилу снова уснул. В полумраке выросла Мирабель в длинной сорочке, подошла и пристально посмотрела майору в глаза. Она пахла по-особенному, даже во сне он различал аромат ее тела. Он пытался ей что-то сказать, тянул руки, желая обнять, но девушка была лишь видением, и он обнимал пустоту. Только глаза – бездонные озера – продолжали внимательно на него смотреть. Он очнулся от хлопнувшего неподалеку выстрела. Подлетел, машинально выхватил из подсумка последнюю гранату, схватился за кольцо. В голове еще витал расплывающийся девичий лик. Утреннее солнце, восходившее над кряжем, резало глаза. Травка переливалась, шумел сосновый лес. Люди вскакивали, озирались. Энди Грир по примеру майора тоже извлек гранату, но ума хватило не выдергивать чеку. Итальянец что-то бормотал, протирая глаза, – картинка после этой процедуры действительно менялась. Угрюмо озирался Брянцев. Подскочил Марсель, стал бегать кругами между деревьями. В компании отсутствовал только Генка Кривошеев, а ведь именно у него оставался последний патрон. – Ну сейчас он у меня получит. – Брянцев насупился, сжал кулаки. Стреляли со стороны склона. Возбужденные люди высыпали на косогор. – Эй, без паники, это я! Раздвинулись ветки кустарника, и из них вылупилась сконфуженная физиономия Генки. Павел облегченно вздохнул, выругался. Генка подошел со смущенной миной, таща карабин. – Все в порядке, народ, – он застенчиво опустил глаза. – Просто проснулся, пошел за кусты по большой нужде… – С карабином? – уточнил Романов. – Точно, – кивнул боец. – А как иначе? Вдруг там немцы?.. Только сел, смотрю – олень! Или, может, косуля, кто их разберет. Красивая такая, совсем рядом, кору с дерева обгладывает. У меня аж сердце упало, слюнки потекли – так есть захотелось!.. – Дальше можешь не рассказывать, – проворчал Павел. – Ты потратил последний патрон, который берег для себя. Косуля где? – Нет ее, – Генка стушевался. – Промазал. Она резвая оказалась, услышала, как я затвор спускаю, и как даст стрекача – только копыта засверкали. Через бурелом перемахнула – и в заросли. – Тьфу ты, – сплюнул Брянцев. – По немцам так же мажешь?