– Не, по немцам не мажу… Да ладно – со всеми бывает… Эта животина такая красивая была – блестящая, в светлых пятнах. А глаза-то какие… – Генка, ты дурак? – Брянцев покрутил пальцем у виска. – Вот какого хрена ты всю округу взбудоражил? А если неприятель близко? – Так нет никого, – Генка вздрогнул. – Все, уходим. – Павел скрипнул зубами. – Поспали, повеселились – теперь валим к чертовой матери. Полминуты на сборы – и вниз. – Да нам бы только подпоясаться, – хохотнул Брянцев. Под горой на пути к звонкому ручью поджидала засада. Грир чертыхался: – Почему русские такие мазилы? Могли бы запастись приличным мясом, а теперь по милости некоторых опять ходить голодными! Ручей манил, и они потеряли бдительность. Затрясся ближайший кустарник. Из него вышла группа людей и направила на беглецов стволы автоматов. Партизаны встали как вкопанные – сработал фактор внезапности. Марсель клацнул зубами. – Оружие на землю! – гаркнул суровый молодчик с прожигающим взглядом. Он был одет в потрепанную тужурку, на поясе в кожаных ножнах покоился кинжал с затейливой рукояткой. Противиться партизаны не стали, опустили карабины на землю – в них все равно ничего не было. Остальные помялись, но тоже избавились от оружия. – Теперь гранаты! – скомандовал второй, худой и жилистый. – И не говорите, что их нет! Медленно, плавно, без резких движений, иначе сразу стреляем! Гранаты тоже вытащили и положили под ноги. Одна покатилась, к ней подскочил человек с ружьем и прижал ее ногой к земле. – А вы кто, собственно?.. – начал издалека Генка. – Молчать! – отрезал здоровяк. – Радуйтесь, что сразу не пристрелили, а решили сперва с вами побеседовать. Обыщите их, парни. Подбежали двое, заставили поднять руки. Обхлопали карманы, стащили с задержанных ранцы и рюкзаки, потом собрали карабины и гранаты. – РОА? – вкрадчиво осведомился старший, недобро прищурившись. – Ну давайте, мужики, колитесь. – Сам ты РОА, – буркнул Брянцев. – Глаза протри, слепошарый… – Молчать! – взвился боец, вскидывая автомат. Остальные тоже забряцали оружием. Их было пятеро, но только двое говорили по-русски. Прочая публика была разношерстной: мрачный тип в брезентовой накидке с англосаксонской физиономией, двое – пожилой и молодой – в выразительных баскских беретах. Пару недель эти люди точно не брились – блестела щетина. Видимо, внешний вид в отряде не был в приоритете. – Ладно, хватит, – вздохнул Павел. – Чего выделываемся, парни? Мы к вам идем. И на упырей Власова мы похожи так же, как вы – на лондонских джентльменов. Мы – все, что осталось от отряда Жака Вермона. Попали в засаду у Соли – еле ноги унесли… Майор Романов, – представился он. – Неделю назад бежал из концлагеря Бирхорст под Фрайбургом. Это капитан Брянцев и старший лейтенант Кривошеев. А это, если тебе интересно, бойцы отряда – Энди Грир, Джузеппе Манчини, Марсель Лерон. По-русски не шарят. – А ты не заливаешь ли? – неуверенно спросил худой и жилистый. – Много всякой публики по этим горам шастает. Бывает, лазутчики вот так и выглядят, как вы. Пригреешь таких, а они тебе потом нож в спину, отряд сдают со всеми потрохами. – Помолчи, Емельян, – поморщился старший. Он смотрел въедливо, все так же с прищуром – явно был не дурак. А то, что подозрительный, – так были, похоже, прецеденты. – Минуточку… Марсель, это ты? – внезапно заговорил по-французски угловатый субъект с заросшим черной щетиной лицом. Он сделал шаг вперед, присмотрелся. Марсель раскрыл от удивления рот и вдруг заулыбался, блеснув зубами. – Андре! – взвизгнул он. – Да тебя в этой щетине и не узнать! Никто опомниться не успел, как эти двое заключили друг друга в объятия, смеясь и обмениваясь шуточными ударами. – Кузен мой, – объяснил Марсель, когда закончились мужские нежности. – Он тоже из Марселя, в одном квартале жили. Наши матери – родные сестры. Я слышал, что он тоже в маки ушел, только не знал куда. – Ладно, – поморщился старший. – Пойдем в отряд. Будем разбираться, что вы за кексы такие. Романов, говоришь? – Партизан помялся, вытер ладонь о штаны и протянул ее Павлу: – Суховей Виталий, капитан Красной Армии. У товарища Истомина вроде начальника разведки. У нас в отряде половина – русские, а остальные… Ну кого бог послал… Это вы там стреляли? На весь лес слышно было, вот Юрий Михайлович нас и отправил выяснить, что за охотники тут объявились. Глава 8 – Контрразведка, говоришь? – наморщил лоб крепко сбитый мужчина с квадратной челюстью, одетый в клетчатый макинтош. – Неслабо тебя занесло, майор… Постой, так ты из НКВД? Особист, значит? – Одичали вы в этой глуши, Юрий Михайлович, – улыбнулся Павел. – Контрразведка с апреля прошлого года является составной частью наркомата обороны. Мы такие же военные, как и все. СМЕРШ – может, слышали? Поиск и обезвреживание шпионов и диверсантов в нашем тылу… Я выполнял секретное задание командования, я об этом уже рассказывал. Подробности майор опустил – кому они интересны? Да и режим секретности никто не отменял. Помимо Истомина, присутствовал его помощник – коренастый субъект среднего роста, в очках, весь заросший бородой. Представился Дунаевым Сан Санычем. У него были внимательные умные глаза, а мысли, благодаря обилию растительности, совершенно нельзя было прочесть. Они сидели под навесом на открытом воздухе. Вокруг шумела партизанская база. Объект, в отличие от базы Вермона, был основательный, и людей здесь обитало больше. База располагалась в лесу, на пологом горном склоне. На утесах несли службу наблюдатели с пулеметами – база охранялась самым серьезным образом. Связные находились в окрестных деревнях, «голубиная почта» исправно работала. Уступы на поверхности горы связывали вырубленные в глине ступени. Растительности хватало, чтобы замаскировать базу с воздуха, плюс использовались маскировочные сети трофейного происхождения. Землянки соединялись ходами. Из оврага, вгрызавшегося в гору, проистекали запахи вкусной здоровой пищи. Люди сновали, как муравьи в муравейнике, – несли службу и занимались хозяйственными делами. Мелькали вездесущие баскские береты, иноземные и славянские лица. – Ладно, верим мы тебе, Павел Сергеевич, – вынес вердикт Истомин. – Для лазутчика, сочинившего такую историю, чересчур затейливо, они попроще работают. И в то, что ты страдал в концлагерях, а потом героически сражался в отряде товарища Вермона, тоже верим… Вермона жалко, сочувствую, что вы потеряли в Соли так много людей… Присоединяйтесь к нашему товариществу, майор. Вы, шестеро, не бог весть какая подмога, но все лучше, чем ничего. Народ обстрелянный, это главное, а национальный состав никого не волнует… Я Истомин Юрий Михайлович, ты уже в курсе. Майор, артиллерист, под Курском контузило – попал в плен, отправили в Локоть. А Локоть, если не знаешь, – это рассадник предателей, у них там целая республика была, сейчас уже нет. Склоняли к сотрудничеству – отказался. Потом менял концлагеря как перчатки: Белоруссия, Польша… Насмотрелся, как с нашими военнопленными обращаются. Бежал из французского Лапьеза, это на севере. Знатный был побег, но бестолковый… Там и русские были, и французы – кого только не было. Рванули всем гуртом за колючку, охрану камнями забили. Они обалдели, даже стрелять не сразу начали. Давно подмечено: если хочешь что-то сделать – делай экспромтом! Потом они опомнились, подтянули солдат из дивизии «Мертвая голова» и давай по лесам беглецов отлавливать и отстреливать! Ушла десятая часть беглецов – нормальный, в общем-то, процент, больше и не бывает. Растворились в лесах, обзавелись оружием и давай на юг прорываться, где теплее, – Истомин усмехнулся. – Я сколотил один отряд – его разгромили, я подался в бега. Снова собрал людей, мы ушли в бургундские горы. По-французски стал немного понимать – жизнь заставила… Местность – Бельфорский коридор, долина, стиснутая горами. Пара полноводных рек, на северо-востоке – Верхнерейнская возвышенность… И в географии, как видишь, поднаторел! Почвы здесь своеобразные, глинистые плесовые грунты. Во время дождей превращаются в кашу, и тогда там, где нет дорог, пройти становится невозможно. Но нам это только на руку, дождь пройдет – можно спать спокойно… Руковожу этим отрядом, считай, с ноября. Имеем громкое название: «Отряд имени Надежды Крупской». Половина бойцов – русские, остальные – с бора по сосенке. Все виновные, в плен попадали, то есть совершили государственное преступление. Вот и искупаем свою вину. Иллюзий не питаем – полностью не искупим, отвечать будем после войны. Но что поделать, судьба такая. И ты, майор, искупать будешь, не надейся. Нахлебаемся еще. – Искупим, Юрий Михайлович, рано об этом думать… Вы тоже военнопленный, Сан Саныч? – обратился он к Дунаеву. – Бог миловал, – хмыкнул бородач. – Я, товарищ майор, вообще по другой части. Эмигрант я. – Белоэмигрант? – нахмурился Павел. – Просто эмигрант, – поправил Дунаев. – В Бресте жил до войны (во французском, разумеется, Бресте). В городе большая русская диаспора была. Родня в семнадцатом покинула мятежную Россию. Отец был статским советником, мать – домохозяйкой. Мне уже исполнилось четырнадцать, но моего мнения не спрашивали – посадили в поезд. Отец сокрушался, что страна потеряна, что произошла разрушительная катастрофа… Бежали через финский Выборг – поезда тогда там еще ходили. Потом Швеция, Польша, Франция. На благоприятный исход Гражданской войны мои родители не надеялись. Отец был уверен, что разрозненное Белое движение не выиграет. Так и случилось. Францию наводнили белоэмигранты. Родитель запил и тихо скончался. Мама тоже зачахла, долго не продержалась. Жил с двоюродной тетушкой. Сам поставил себя на ноги: имею техническое образование, много лет проработал инженером в морском порту. В антисоветских организациях не состоял, если вас это волнует, к политике никаким боком не причастен. – В Советскую Россию не думали вернуться? – Зачем? – Дунаев пожал плечами. – Франция стала моим домом. Правда, язык так толком и не выучил, изъясняюсь коряво… Семью завел… – Он вдруг стушевался, замолчал. – Можешь не продолжать, Сан Саныч, – сказал Истомин. – Каратели погубили семью Сан Саныча – жену и двоих детей. Тогда он осерчал, за оружие взялся, оккупантов ненавидит лютой ненавистью. В Бресте участвовал в террористических атаках, был схвачен – чудом не расстреляли. Судьба забросила в Бургундию. С января он здесь. Грамотный человек, хоть и не военный. Рассуждает здраво, логично, с людьми общий язык находит. Поэтому и стал мне правой рукой. – Уже военный, – проворчал Дунаев. – Жизнь, зараза, заставила. – А я решил, что вы комиссар, – усмехнулся Павел. – В каком-то роде да, – допустил Сан Саныч. – Слежу за состоянием морального духа, воспитываю людей. Забудь про свою старую жизнь, Павел Сергеевич, здесь все иначе. Советская Россия далеко, порядки и нравы другие. Даже Юрий Михайлович смирился, уж на что был фанатичный коммунист!.. Лично у меня с советской властью крупные разногласия, не по душе она мне. И большинству ребят в отряде – тоже, даже русским. Но какая разница, если враг один и он беспощаден, безжалостен? Тут уж не до мировоззрений, надо объединяться, бить фашиста. А устраивать диспуты с дискуссиями и отстаивать свои политические платформы можно и после войны. Если сейчас в этом увязнем, долго не провоюем. Павел молчал. В глубине души он понимал, что мир велик и разнообразен и те, кто придерживается иных взглядов на жизнь, – тоже люди. Но все это было непривычно, попахивало… ревизионизмом… Мимо прошли Марсель и его кузен Андре. Они увлеченно болтали, что-то вспоминали. Марсель украдкой подмигнул Романову. Новые ребята вливались в коллектив. Энди Грир нашел свои родственные души и теперь раскатисто смеялся. Брянцев и Генка Кривошеев тоже стали своими, по-свойски матерились и посмеивались. Дунаев был прав: люди плевали на то, каких взглядов придерживались их товарищи. Показался Генка. Он тащил охапку дров и заговаривал зубы двум миловидным девчатам – отнюдь не француженкам. Девчата заливисто смеялись. Генка чуть не гарцевал: на такое приятное общество он не рассчитывал. – Все смешалось в доме Облонских, – хмыкнул Истомин. – Видишь этих девчат? Вообще, их четверо, но твоему бойцу и с двумя не справиться. Девчонки из Белоруссии – Галка, Снежана, Милка и Светка. Школу окончили в Витебске еще до войны, потом одна в институт поступила, а другие на ткацкую фабрику устроились. Девчата как девчата, самые обычные, веселые. Эвакуироваться не успели, жили в оккупации. Потом немцы их в Германию на принудительные работы погнали. Пережили, намучились, бежали. Озлобились и – не поверишь – сколотили собственную боевую группу из молодых баб. Мужиков принципиально не брали. Обучились военному делу, всяким хитростям. Действовали дерзко, авантюрно. Выдавали себя за француженок, шли на танцы в какой-нибудь немецкий клуб, там знакомились с офицерами, а ночью вырезали всех, кого могли достать, – ни одной твари в живых не оставили. К немцам, бывало, подкатят – веселые такие, доверчивые, щебечут, – а они уши развесят, бдительность потеряют… Девчонки набрасываются и убивают их к чертовой матери. Ножами владеют, как потомственные мясники… А в целом обычные девчата, смешливые, поболтать любят, повеселиться… Когда мы встретились, у них были проблемы – потеряли двух и еще больше озлобились. Да и немцы стали осторожнее относиться к девчонкам, желающим познакомиться… Галка у них старшая, согласилась перевести своих воительниц в наш отряд. Они тут сами по себе, приказы обсуждают, но все делают по-своему. И не прижмешь – гражданская бабская публика! Так что ты скажи своему бойцу, чтобы поосторожнее был с ними. Убить не убьют, но посрамить могут. – Есть несколько человек из Русской освободительной армии Власова, – сказал Сан Саныч. – Сами пришли, принесли оружие и кое-какие военные сведения. Сказали, что осознали свою вину и готовы ее искупить. Юрий Михайлович, понятно, встал на дыбы, но я его уговорил попробовать. И ничего, нормально воюют бывшие предатели вашей социалистической Родины! Один, правда, погиб, но двое полностью влились в коллектив, стали здесь своими. Мы тут, видишь ли, сгоряча не рубим и идейными установками не связаны. – Ага, порой диву даешься, – покачал головой Истомин. – Есть такое чудо – Еврейская боевая организация. Не всех евреев фрицы ликвидировали, многие ушли в леса и горы и сколотили группы. Немцев мочат без жалости, камня на камне после себя не оставляют. Так вот, четверо из одной такой группы к нам перебрались после того, как их разгромили, Моисей Гальц у них за главного. – Про княжну не забудь, – улыбнулся Дунаев. – Ах да, – вспомнил Истомин. – Самая настоящая русская эмигрантская княжна, Елизавета Юрьевна из рода Урусовых, слышал про такой дворянский род? Сами они из ногайцев, но это когда было – обрусели давно. Сколько их постреляли в революцию и Гражданскую войну, этих Урусовых, но ничего, живучи и плодовиты, живут и размножаются. Папенька Елизаветы Юрьевны был генерал-лейтенантом, членом Государственного совета, дядюшка – гофмейстером, то бишь управляющим монаршего двора. Представляешь, какие люди? А их дщерь, так сказать, партизанит, помогает раненых выхаживать, на кухне возится. Вся родня, считай, на том свете – шталмейстеры, конезаводчики, вице-губернаторы… Кто-то сам скончался, кому-то немцы помогли – одна осталась сиротинушка. Замужем была за каким-то французом, пока его немцы не повесили. С детьми не сложилось. Фашисты пытались лапу на нее наложить – все-таки натуральная княгиня, ярая противница советской власти! Но бежала наша дражайшая Елизавета Юрьевна из Парижа (подпольщики помогли), мыкалась два года в Тулузе и Дижоне, потом к нам пришла. – Княгиня-белоэмигрантка – не перебор ли? – на всякий случай спросил Павел. – Да нет, все штатно, – отмахнулся Дунаев. – Она еще мелкой была, когда ее на теплоход в Севастополе погрузили и свезли на чужбину. За свои поступки отвечать не может… Не страшная она, обычная баба. От немцев натерпелась, как и мы все, точно не предаст… Совсем мы вас запутали, Павел Сергеевич? – Есть немного, – признался Павел. – Нам без разницы, где фашистов бить, – пожал плечами Истомин. – Перейдем к делу, майор? В свое командование тебя не возьму, но консультироваться буду, не возражаешь? Не так уж много у нас офицеров. За последние две недели мы провели три боевые операции – могли бы больше, но хоть так. Приходится совершать глубокие рейды, чтобы фашисты не вычислили местоположение базы. До Бельфора не дошли, но окрестности разворошили. Взяли материальный склад в деревне Венжу, перебили полтора десятка местных полицаев. Все ценное забрали, остальное сожгли. Правда, пришлось все попрятать по лесам – разве дотащишь такую кучу? Там и продукты, и обмундирование, и лекарства… Сожгли колонну грузовиков за мостом на Соне: перекрыли дорогу в оба конца, прошлись свинцом, а потом подожгли из трофейных гранатометов – в качестве чистовой обработки, так сказать. Немцы подкрепление прислали, да наших уже след простыл. А в третий раз вообще все удачно сложилось. Оккупанты давно на наш отряд зуб точат, да не знают, где мы сидим, вот мы и подкинули им ложные координаты базы – якобы она в лесу под Шаро. Колонна вошла в дубраву – там мы их и заперли. Захватили у них в тылу минометную батарею – та уже пристреляна была – и накрыли эту ложную базу. Немцы оттуда бежали, угорелые, понять не могли, почему свои по ним садят. Батарею мы, понятно, увезти не смогли, отстреляли боезапас и все взорвали. – Лихо работаете, – оценил Павел. – В центре тоже довольны, – крякнул Истомин. – Не удивляйся, у нас даже есть рация. В объединенном штабе партизанских отрядов знают о нашем существовании. Позывные уходят в эфир на определенной частоте, и в Москве их ловят. Составляем сводки и донесения, регулярно их отправляем. В Москве имеются специалисты и аппаратура, они выявляют наши сигналы. – Да у вас тут просто Смоленщина, – засмеялся майор. – Завтра в Конте должна прибыть рота дивизии СС «Шарлемань». Сведения достоверные, источнику можно доверять. Факт возмутительный, эта деревня уже несколько месяцев находится под нашим присмотром. Если эсэсовцы в ней обоснуются, полетят головы сельчан. Мы планируем их остановить. План пока сырой, надеюсь, примешь участие в его разработке. – Я готов. – Сейчас иди спать – вижу, что не выспался, с петухами тебя подняли. Вечерком подходи, порешаем вопрос. За бойцов своих не волнуйся, они уже освоились на новом месте.