– У нас есть несколько комплектов эсэсовской формы, помнишь, Юрий Михайлович? – напомнил Сан Саныч. – Взяли в Винжу и на всякий случай решили присвоить – вдруг маскарад замыслим? Сейчас самое время устроить этот маскарад. Нужно несколько человек, знакомых с французским языком, – необязательно французов. Пусть с акцентом говорят – неважно, в дивизии всяких национальностей намешано. – Это вы по адресу, – хмыкнул Романов. – Я тоже могу принять участие, – сказал Дунаев. – Примешь, примешь, – проворчал Истомин. – Только бороду сбрей. Посмотри, на кого ты похож, – натуральный Робинзон! Сколько тебя помню, ты вообще не подстригался. …Павел блуждал по партизанской базе, испытывая безотчетное беспокойство. Нарастал дискомфорт. Такое чувство, будто ему хотели сказать нечто важное, но потом передумали. Он курил под развесистым деревом, снова и снова проигрывая в голове состоявшуюся беседу, и гадал, с чем связано это беспокойство. Может, напрягло известие про рацию, находящуюся в распоряжении командира? Рация – тема интересная. Семь месяцев после гибели «Глазго» о нем не было ни слуху ни духу. Известие о нападении на конвой не могло не дойти до командования. В Лондон Романов и члены его группы не прибыли. Подозревать их в измене – крайне глупо. Группа по праву считается погибшей, а задание – невыполненным. В Лондон могли отправить других, но когда? Сколько воды утекло? Что вообще произошло?.. История про несостоявшуюся командировку поросла быльем, вспоминалось далеко не все. Он жив, имеет возможность (хотя бы теоретическую) связаться со своим начальством. Даже, возможно, лично с товарищем Абакумовым. Дать сигнал, что он жив и находится во Франции. Он обязан это сделать! Не получится – другое дело, но предпринять попытку он должен… Хотя надо ли? Кому теперь интересен, выражаясь фигурально, «сбитый летчик»? Павел маялся, не в состоянии найти себе место. Было что-то еще, и это тоже не давало покоя. Партизаны с интересом на него посматривали – все-таки не простой смертный, а целый майор! Бывшие военнослужащие Красной Армии знакомиться не лезли, наблюдали с опаской. Слухи расползались, как в любом другом общественном месте. Бойцы перешептывались – только контрразведчика им здесь не хватало! То, что парень сам отсидел в плену, во внимание не принимали. Эти люди не были похожи на советских солдат. Одеты по гражданке, с независимостью во взглядах, даже с некой вальяжностью, неторопливостью… Прошел мужчина ярко выраженной семитской наружности с пулеметными коробками на горбушке и с достоинством кивнул. Павел сдержанно отозвался на приветствие. Хихикнули, пробегая мимо, две девчонки-бульбашки – отчаянно молодые, с озорными мордашками. «Здравствуйте, мужчина», – пропела одна из них. Павел обернулся, девчонки тоже. Майор смутился, а они побежали дальше. – Познакомиться хотел с девчатами, – поведал, заступив дорогу, Кривошеев. – Такие милые, отзывчивые, непосредственные. Особенно Снежана – просто цветочек несорванный. А теперь не знаю, такого про них наговорили – дескать, руки у них по локоть в немецкой крови. Молодцы, конечно, боевой народец, но знаешь… Так что, осторожнее с ними будь, у них с мозгами немного того, могут своего за чужого принять… Одному англичанину руку сломали, когда он чересчур резво знакомиться полез. – Уже предупредили, – кивнул Павел. – Но ты же советский человек, Кривошеев, и к тому же офицер. Не будешь же ты замечен в неподобающем поведении?.. С остальными сошлись? – Да, нормальные парни. На наших партизан похожи – на тех, которые в Советском Союзе. В основном рядовые, младший командирский состав. Из офицеров – только Суховей… Ну, который по линии разведки… На тебя пока смотрят косо, но это понятно. Мы с Николаем говорим, что ты хороший человек и воюешь прилично, – может, размякнут, кто знает… К нам тоже сперва осторожно относились – все-таки офицеры, рожи незнакомые… У тебя все нормально? – Да, поговорил с начальством. Сегодня отдыхаем, но завтра все должны быть готовы. Похоже, назревает очередной партизанский рейд. Он снова закурил и стал анализировать свои ощущения. Женщина в длинной плотной юбке и жакете из суровой ткани волокла тяжелые ведра с водой. Она была обута в резиновые сапоги, волосы пепельного цвета собраны в узел на затылке. Павел заметил, что у нее изящные руки и тяжелые ведра в них смотрелись неуместно. Женщина споткнулась, он бросился к ней, перехватил ведра. Она удивилась. Женщине было далеко за тридцать, у нее было правильное округлое лицо и печальные серые глаза. – Давайте помогу, мадам, – сказал он по-французски. – Эти ведра вам не идут, может, стоит попробовать что-нибудь другое? – Хорошо, помогите… – Женщина отпустила ведра и разогнула спину. Она тоже говорила по-французски. – Но должна заметить, что делаю я это не в первый раз и обычно справляюсь. Ручей недалеко, там есть удобный ковш для воды… Если не сложно, донесите до кухни – вы же знаете, где она? Он почти ничего не расплескал. Спустился по ступеням, вырезанным в грунте, и пристроил ведра рядом с глинобитной печью – очевидно, в отряде имелся мастер по лепке кирпичей из глины и кладке печей. – Благодарю вас, – кивнула женщина. – Только давайте не будем говорить по-французски. Я, конечно, ценю, что офицеры Красной Армии – люди высокообразованные… – она играючи перешла на русский. – Согласен, – улыбнулся Павел. – Французский мы знаем не в совершенстве, допускаем оговорки. По-русски легче… Кто вы, сударыня? Вы не похожи на юных валькирий из Белоруссии… – Да, я давно вышла из комсомольского возраста, – согласилась женщина. – А если откровенно, никогда в этой организации не состояла и не имею понятия, чем там занимаются. Елизавета Юрьевна, – представилась женщина, с насмешкой наблюдая за его реакцией. – Позвольте… – оторопел Павел. – Вы – та самая русская графиня? – Княгиня, – мягко поправила дама. – Вымирающий вид, находится на грани уничтожения. Графиня – это из другой области. И, кстати, шутки вроде «где мой графин?» давно приелись. – Даже и не думал так шутить, – пробормотал Романов. Он действительно был сильно удивлен. Женщина распрямила плечи и посмотрела на него с грустной насмешкой. У нее была грация, стать, и резиновые сапоги вкупе с заколотыми волосами эти качества не умаляли. В ней чувствовалась дворянская порода. – Все в порядке, не смущайтесь, – улыбнулась княгиня. – И можете не представляться, Павел Сергеевич, – вам уже все косточки перемыли. Не думайте, что в наших краях не хватает сплетников. «Дунаев», – догадался майор. А может, и Истомин – кто ему запретит? – Должен признаться, Елизавета Юрьевна, что ничего не смыслю в русских княгинях, – нескладно пробормотал Романов. – И не знаете, с чем нас едят, – кивнула женщина. – А нас не надо есть, Павел Сергеевич. Только в самых крайних случаях, когда больше нечего… Не смущайтесь, я все понимаю: непримиримые противоречия между правящими классами и трудовым народом… Спасибо, что помогли. В следующий раз буду опять на вас рассчитывать, а то не княжеское это дело… – Вы готовите еду? – Да, помогаю Франсуа Лежену. До войны он работал шеф-поваром в одном из лучших парижских ресторанов, и мне есть чему у него поучиться. Сейчас Франсуа отдыхает, но скоро должен встать. В остальное время я забочусь о раненых – выполняю обязанности медсестры. По счастью, тяжелых случаев в отряде сейчас нет – люди либо выздоровели, либо… вы понимаете. А теперь прошу простить, у меня дела. – Да, конечно… Павел вышел из оцепенения и мысленно обругал себя. Вот уж воистину вымирающий вид! Снова он болтался по лагерю в подвешенном состоянии. Парни, с которыми он прибыл, уже трудились – раскапывали осыпавшуюся землянку. Джузеппе подвернул ногу и запрыгал на другой от боли, бросил лопату и побежал искать что-нибудь похожее на медпункт.  – Не работник, а лентяй, – ворчал Энди Грир, перелопачивая тяжелые пласты земли. – Все итальянцы такие, бегут от тяжелого физического труда. Павел поднял лопату и машинально начал помогать. На него косились, но незлобно. Потом закурили – работа не волк и в лес не убежит. Сутулый англосакс с водянистыми глазами вынул пачку английских «Пэлл-Мэлл», начал всех угощать. Павел тоже не отказался. Обменялись рукопожатиями. – Том Холден, из Америки, – представился сутулый. – Говорят, вы по-английски понимаете, сэр? – Немного, – поскромничал Романов. – Называйте меня Пол. – А это Джерри Симпсон, – представил партизан своего невысокого толстоватого товарища. – Мой приятель, вместе служили и вместе из одного самолета падали. Холден замолчал и выжидающе уставился на русского, словно тот должен был что-то понять. Симпсон тоже ухмылялся, но его рукопожатие было твердым. Павел ждал. – Ну-у-у… Том и Джерри… – дал наводку Холден. – И что? – не понял майор. – Ну как же – мультфильм «Том и Джерри»! – подсказал американец. – Про кота и мышонка, они еще пакостят друг другу. От смеха умереть можно! Показывают с марта сорокового года во всех американских кинотеатрах перед показом полнометражных фильмов. Вся Америка животы надрывает! Неужели у вас не показывают?.. А что у вас показывают? Павел уклонился от ответа, сдержал смех. Что надо, то и показывают, господа янки! Никаких пошлостей, только правдивые киножурналы про ежедневный самоотверженный труд советских людей. Глава 9 Готовились в спешке – решение созрело спонтанно, на раскачку времени не было. Примчался пацан на старом дедовском велосипеде – погнул все спицы, но доехал и подтвердил неприятную весть: две моторизованные роты дивизии «Шарлемань» движутся к Конте. Не все еще потеряно – противник в четырех милях от Конте, буксует в грунте – в той долине недавно прошел сильный дождь. План был хилый, сырой и имел множество дыр, но мог сработать, если верить в удачу и целиком полагаться на всепобеждающий авось. Главная задача – не пустить противника в Конте. Если он завладеет деревней и в ней закрепится, тогда нависнет над отрядом имени Крупской дамокловым мечом, и ничего с ним нельзя будет сделать. Участи сельчан можно будет только посочувствовать. Их немного осталось в деревне, но сотню-другую насчитать несложно – поселок немаленький. Симпатичные домики рассыпались в узкой долине под горой, жались друг к дружке. Лес печных труб устремлялся в небо. Отряд раздробили, каждой группе поставили особую задачу. В деревне у партизан имелись два трофейных «Кюбельвагена» – машины были на ходу, их прятали в амбарах у надежных людей. Особую роль играли шесть комплектов эсэсовской формы, которые три месяца пылились без дела, и вот пришел их час. Обмундирование порвали, тщательно измазали в грязи, забрызгали бычьей кровью (в деревне имелась скотобойня). Дорога змеилась от Конте в восточном направлении, терялась в ельниках и скальных массивах, потом вырывалась на просторы, но опять пропадала за скалами. На камнях в этой местности вонзались корнями в грунт деревья – проросли сквозь скалы и теперь украшали макушки утесов. За перевалом в километре от деревни начинался темный лес. Его прорезала дорога. До этой чащи прибывавшие с востока моторизованные подразделения как раз и не дошли. Колонна выбралась на открытый участок, заросший луговой травой, и тут в лесу с западной стороны разгорелась сумасшедшая пальба. Это был спектакль, поставленный специально для господ из соединения «Шарлемань». Режиссерские таланты отсутствовали, но оно, чай, и не кино! Боеприпасов извели массу, отчаянно надеясь, что оно того стоит. Лес гудел, гремели взрывы – на это благое дело потратили ящик гранат. Не поленились, притащили пару трофейных минометов – личную гордость товарища Истомина – и самозабвенно стали из них бить, по итогу израсходовали по десятку мин на ствол. Концерт получился отменный: два десятка человек создали видимость полноценного побоища. Потом накал огня стал спадать, но взрывы и автоматные очереди продолжали греметь. Колонна из нескольких БТР, грузовиков, зачехленных брезентом, и мобильной минометной батареи встала. По команде офицеров солдаты спешились и разбежались по полю. Командиры пребывали в замешательстве. По колонне не стреляли. Что за вакханалия происходила в западном лесу?! Пехотинцы ждали приказа, машины сигналили, пятясь под защиту деревьев. Гауптштурмфюрер Боннэр выпрыгнул из служебного «Хорха» и побежал к опушке, придерживая фуражку. Пересекать открытую местность было опасно. Часть подчиненных лежали в поле, другие отступили в лес. Окрестности покрыли пятнистые бугорки – солдаты носили камуфляжные комбинезоны. – Роттенфюрер Вартран, что происходит? – гаркнул гауптштурмфюрер, падая в траву. Подбежал плечистый младший командир, пристроился рядом на корточках. – Не понимаем, гауптштурмфюрер. Похоже, наша часть в лесу нарвалась на засаду. Бой идет тяжелый. Я бы даже сказал, избиение. – Какая наша часть, о чем вы, роттенфюрер? Нам не сообщали, что в данном квадрате действуют другие подразделения! – Но это возможно, гауптштурмфюрер. В департаменте стоят два наших полка, а управление сами знаете какое. Могла произойти накладка, операцию плохо спланировали, действовали без предварительной разведки… Гауптштурмфюрер скрипнул зубами – можно подумать, он сам проводил разведку. Получили данные, время поджимало, начальство на нервах – стали действовать на свой страх и риск! Он привстал на колени и поднес бинокль к глазам. Над лесом вставали клубы дыма – явно горела техника. Стрельба утихла, но иногда раздавались взрывы, воздух сотрясали автоматные очереди. На опушке никого не было. Дорога уходила в лес, и другой дороги в этом квадрате не было, хоть тресни! Вдруг стрельба в лесу усилилась. Боннэр насторожился – засек движение. Из леса вырвался дымящийся «Кюбельваген», прыгая по кочкам и безбожно виляя. За ним еще один – ничем не лучше, из-под капота валит дым. В машинах сидели несколько человек. Из второго автомобиля стреляли по лесу. На опушку выбегали люди, открывали огонь из карабинов и автоматов. Но пассажирам повезло, они ушли из зоны обстрела. Партизаны на опушке прекратили стрельбу, стали грозить кулаками и выкрикивать что-то ругательное. Автомобили преодолели часть открытого пространства и покатили дальше по дороге. Из второго «Кюбельвагена» все еще кто-то стрелял. – Это наши, гауптштурмфюрер, – мрачно поведал Вартран. – Кажется, это все, кому удалось вырваться… Боннэр процедил ругательство, привстал. Он все прекрасно видел – на беглецах была эсэсовская форма. Черт ногу сломит, что здесь происходит! Его ни о чем не предупреждали! Снова пришлось прилечь – из дальнего леса продолжали стрелять, а шальные пули никто не отменял. Постановочное действие было в разгаре. Мундир, по которому потоптались партизаны, отчаянно давил – выбор размеров в «костюмерной» был небогатый. Пришлось оторвать пуговицы – в этом не было ничего неестественного. Фуражка слетела с головы – ничего страшного. Павел, извернувшись на заднем сиденье, строчил из «МР-40», намеренно беря выше, чтобы никого не зацепить, и давился от истеричного хохота. Не до смеха нынче, товарищ майор, чего ты ржешь, как припадочный?.. Переполох был славный, поработали на совесть. Патроны кончились, он плюхнулся на сиденье, сполз и уставился в небо. Состояние было такое, словно он действительно вышел из боя. Теперь, как говорится, все в руках Господа. Он приподнялся, посмотрел по сторонам. Пока все шло по плану. Группа состояла из шести человек, по трое в каждой машине. В ведущей – Дунаев, сносно владеющий французским языком, немецкий антифашист Клаус Шенк, доказавший в боях свою лояльность, и макизар Мерден, служивший в конце 30-х во французской армии. В машине Романова два француза: Антуан Люпье и Рено Гуссак, ребята боевые, согласились побыть в шкуре эсэсовских гренадеров. Соответствующий образ принимали в спешке, друг на друга не смотрели, да и на себя не могли полюбоваться по причине отсутствия зеркал.