Женщина кивает невидимому собеседнику: – И я соскучилась. Ничего, уже скоро. Сегодня мой первый день стажа в реанимации, но я уже знаю правила и распорядок – один посетитель к больному на полчаса в день. Эта женщина пришла недавно, первым делом поговорила с врачами про своего мужа, а теперь вот схватилась за телефон и начала болтать про апотропуса. На самого мужа, который лежит перед ней на кровати, она старается не смотреть. Муж из местных и, видимо, гораздо старше ее, хотя на вид все еще крепкий, у него смуглое лицо, черные волосы и седые виски, он без сознания, потому что тех, кто на искусственном дыхании, обязательно усыпляют. Говорят, что те, кого усыпили, все равно могут слышать. Мне не по себе оттого, что женщина так громко разговаривает, я-то думала, что те, кто навещает больных в реанимации, обязательно сидят положенные полчаса у кровати, держат своих родных за руку и вздыхают. Эта женщина, если и вздыхает, то по другому поводу. Вот она снова кивает, прощается, кладет трубку. Бросает первый и последний взгляд на больного. Отворачивается, замечает меня, спрашивает на чистом русском: – Сигаретки нет? Я качаю головой, мол, нет. Она раскрывает сумочку, роется, пожимает плечами, щелкает замком. – Бросать надо, – говорит она сама себе, поднимается, уходит, вращая не старыми еще бедрами. У меня становится горько во рту, так бывает, если раскусить пустой орех. Это потому, что я вдруг понимаю, что ни один человек не умирает в одиночку. Он обязательно забирает с собой кусочек другого. А иногда и половину. Что касается этой женщины, то часть ее уже умерла. Еще раньше мужа. Рабочий день продолжается, я вижу семнадцатилетнюю девочку, которую два месяца назад повез кататься на машине ее парень, они попали в аварию, парню ничего, ни царапины, а у нее множественные травмы, уже двенадцать операций, надежды почти нет. Парень, тот самый, он с первого дня так и ночует на креслах в закутке, его никто не гонит, наоборот, все подкармливают. Я вижу многих других и постепенно забываю про «леопардовую» дамочку, ноги мои гудят, голова лопается, сердце колотится от радости, что все больные пережили сегодняшний день, а девушке той даже немного лучше. И я тороплюсь домой, я возвращаюсь после долгого рабочего дня и объявляю прямо с порога, что мы просто обязаны, вы слышите, просто обязаны выйти наконец из этой квартиры, отойти от нашей улицы с кособоким маколетом в конце и отправиться в путешествие. Маколет – это нечто среднее между магазином, табачной лавкой, складом пустых коробок и клубом для местных джентльменов. Именно там можно узнать последние новости, если неохота покупать утреннюю газету. – Что за путешествие? – интересуется брат, отрываясь от разговора по телефону. – Неважно, – бросаю я, – путешествие, экскурсия, что-нибудь. Мы должны отправится хоть куда, все равно мы почти нигде еще не были, отправиться все вместе, как будто мы не семья перепуганных эмигрантов, а дети капитана Гранта. Жизнь вокруг прекрасна, поверьте. Домашние отрываются от своих дел, смотрят на меня покорно, понимая, что от путешествия им уже не отвертеться. – Жизнь – это романтика, – продолжаю декламировать я. – Самое главное уже случилось – нам повезло, мы родились и живем, но это ненадолго, понимаете? Как всегда, меня понимают только бабушка и Данька. Данька сидит в коляске и колотит по ней погремушкой, бабушка старается накормить его перетертой морковкой, оба веселятся от души, оба согласны отправится в путешествие хоть сейчас, потому что бабушка любит авантюры, а Данька любит бабушку, он глядит на нее и агукает от восторга. С остальными сложнее, но я не собираюсь сдаваться. Брат договаривается об очередном свидании, мама испуганно глядит на папу, папа бинтует мозоли, муж еще не вернулся с вечерней работы. – Я в душ, а вы размышляйте пока, – милостиво бросаю я, – но сначала, Вадюхин, дай-ка мне телефон. Брат неохотно заканчивает беседу, я подхожу и начинаю по памяти набирать номер. – Алле, Ирка? Привет. Что случилось? Мне Дуду сказал, что ты заболела, поэтому не пришла на работу. Так в чем дело? Простудилась, что ли? С мамой и с Машей все в порядке? Ирка молчит в трубку, только посапывает, как зверек. – Ир? Ты что, плачешь, что ли? – начинаю волноваться я. – Да нет, – наконец отвечает она, вздыхая, – уже не плачу. – Так ответь, что все в порядке, и я в душ пойду, устала, и потом Даньку надо кормить. – Все в порядке, – послушно повторяет она. – Нет, так не годится, у тебя голос какой-то неживой, давай, колись, как день провела? Что болит? Температуры нет? – Температуры нет, – Ирка нехотя тянет слова, будто она сейчас идет по тропинке к пропасти, но точно знает, что вот-вот скажет то, что упадет на нас обеих, и уже от этого никуда, не в пропасть же бросаться, хотя и назад не повернешь, вот какое дело. Я молчу. Жду. – Беременная я, – говорит она медленно, сама себе удивляясь. – Беременная от Илюши. Вот, взяла сегодня день. Пошла на аборт. А с полдороги вернулась. Не могу. Не из-за ребенка не могу. Ребенка я еще толком не чувствую. Из-за Ильи. Будто он мне что-то дал на хранение, а я выбросить хочу, дура. Я охаю, опускаюсь на стул. Не знаю, что ей сказать. – Только ничего мне не говори, – усмехается Ирка. – Мне сейчас тишина нужна. Завтра приду на работу – поболтаем. – Хорошо, – отвечаю я, а потом спрашиваю: – А зачем тебе тишина, Ирка? – Тишина лучше запоминается, – говорит она, – а мне очень нужно сегодняшний день запомнить. Потому что я сегодня поняла, что такое эта самая ваша любовь. Оказывается, совсем не то, что я думала раньше. – И что же это, Ирка? – замираю я в ожидании ответа. Но она только улыбается, не знаю как, но я это слышу, кладет трубку и уходит слушать свою тишину дальше. Счастливая. Часть вторая Глава первая – Погляди-ка, сколько здесь парочек! Это что же все, как и мы, влюбленные? Ирка оборачивается к Илье, за ее спиной солнце, сарафан просвечивает, волосы золотятся. – Они не как мы, – качает головой Илья, – им до нас, как до… Он смотрит вокруг, чтобы найти подходящее сравнение, – как до другого берега моря. Другого берега не видать, есть только этот, есть только здесь и сейчас, миг, пропахший солью и ветром, день, выпавший на их долю, ах, как Ирка мечтала об этом, чтобы поехать вдвоем далеко-далеко и не смотреть на часы, не отвечать на телефоны. В больнице у обоих выдался выходной, а дома Илья сказал, что идет на суточное дежурство. Договорились встретиться на больничной стоянке, Ирка принесла бутылку с клюквенным морсом и бутерброды. Илья принес себя и дорожную карту. – Мы поедем в Яффо, – заявил он, посадил Ирку в машину, и они умчались. Ирка не решилась обнимать и целовать его на стоянке, но ей ужасно хотелось. А сейчас она просто сидит рядом, смотрит на него, на его профиль, на уголок рта, на руки, небрежно держащие руль. Она тянется к нему, кладет ладонь на затылок, он улыбается. – Ты меня трогаешь, как мама. – Как мама? – усмехается Ирка в ответ. – Надо же. Давай только уедем от больницы подальше, и я тебя не как мама поцелую. Илья кивает, хохочет, откидывает голову назад, чтобы крепче упереться затылком в ее ладонь. – Я тебя сам сейчас поцелую. Ты ужасно аппетитная, знаешь? – Знаю, – вздыхает Ирка. – Это все из-за тебя. Мне местные вообще проходу не дают. Блондинка, да еще без памяти влюбленная. Говорят, что от моих глаз бьет током. – Никаких местных, – восклицает Ильюша грозно. – Я твой хозяин и господин. А без памяти – это очень даже мне подходит.