Мы познакомились в ульпане для врачей, на занятиях по изучению иврита, сейчас перемена, мы стоим в конце коридора, на балконе, увитом каким-то необычным плющем, толстые мясистые листья дают тень, здесь так уютно, что забываешь про крики торговцев с базара напротив, про грязь на улице и нищих с умными глазами. У меня в руках пластиковый стаканчик с кофе, у Ирки сигарета. Курит она смешно. Есть женщины, которым курить не идет совершенно, Ирка была из таких. Она старательно отставляет мизинец в сторону и округляет рот. Дым попадает мне в глаза. Окурок – обмусоленный и розовый от помады – летит на мостовую под балконом. – Мне очень надо выйти замуж, – задумчиво повторяет она и добавляет: – Я хочу большой дом и чтоб тяжело не работать. Я уже знаю, что Ирка из Перми, что она только-только успела закончить медицинский, ни дня не работала, сразу после выпуска подхватила маму с дочкой, умчалась в Израиль, и вот – осела в Иерусалиме. В ульпане она отчего-то «прилепилась» именно ко мне, устроилась рядом, все время заглядывала в мои тетради и книги, которые я приносила с собой на уроки и которые пыталась читать на переменах. – Что это у тебя? – спросила Ирка в первый день занятий и уставилась на увесистую книгу. Я подняла глаза. – Это сборник вопросов для подготовки к экзаменам. – Экзамены, – задумчиво протянула она. – Так до них же еще полгода. Зачем мозги заранее сушить? Ирка нахмурила лоб, что-то подсчитывая в уме. – А можно твою книгу перепечатать? Тут недалеко есть печатная мастерская. – Отчего же нет? – кивнула я. – Пожалуйста. Только одной книги тебе будет мало. У меня знаешь уже сколько накуплено? Раз в неделю муж приносил мне новую медицинскую книгу. – Это вместо цветов, – шутил он, и это была не шутка. Деньги на книги мы с ним «добывали» на уборках. Убираться было не тяжело, а даже интересно, обычно это были дома, где жили люди со средним достатком, открытые и душевные, выходцы из разных стран – из Ирана, Ирака, Туниса, иногда попадались более сдержанные, религиозные семьи, те, которые уже много веков, поколение за поколением, жили в Старом городе, никогда не смешивали мясо и молоко, семьи, в которых мужчины целыми днями молились и кланялись, а бледные женщины, широкие в кости, работали на нескольких работах и воспитывали бесчисленное количество детей. День за днем, после учебы, мы с мужем убирали в их домах, чтобы познакомиться с новой жизнью – такой же пестрой и разнообразной, как вот этот базар через дорогу. Ну и чтобы книг накупить, это понятно. – Сколько? – удивилась она. – Неужели так много надо учить? Мы же с тобой все помним, только-только институт закончили. – Ничего мы не помним, – вздохнула я. – Нельзя помнить то, чему тебя не учили. – Ну тогда давай вот что сделаем, – оживилась она. – Ты завтра все книги свои принеси, и мы пойдем вместе, все их перепечатаем, ладно? – Хорошо, – согласилась я. – Как раз завтра у меня выходной, а книги я привезу в сумке на колесиках. На следующий день, сразу после уроков, мы с Иркой вышли из нашего ульпана, нырнули в раскаленный воздух. – Я знаю одну печатную мастерскую, тут недалеко, – сказала я, собираясь повернуть за угол и волоча сумку по земле. Колесики взвизгнули на вираже, но выдержали. – Нет, погоди, мне надо в другую, – сказала Ирка и посмотрела на меня виновато, – правда, она немного дальше. «Немного дальше» оказалось очень далеко. Сначала мы с трудом протиснулись сквозь базар, сумка подскакивала на ухабах, торговцы облизывались, глядя на наши с Иркой голые плечи. Жара. На мне пестрый сарафан до колен, но плечи открыты, бретелька, та, которая слева, все время норовит спрыгнуть, оголить незагорелую полоску меня. На Ирке белые брюки в облипку и майка в розовую полоску, плечи у нее поострее моих, бледные, местное солнце сначала их гладит, потом начинает покусывать. Выскочив из душных объятий базара, мы поворачиваем направо, еще раз направо и еще. – Здесь уже начинается религиозный район, – говорю я Ирке и поглядываю на свои голые руки. – Ну и что, – беспечно отвечает она. – Мы быстро, небось камнями не закидают. – Очень даже закидают, – и я с опаской оглядываюсь по сторонам. Мимо проходит мужчина в черном лапсердаке, черных башмаках и полосатых гольфах, на голове у него красуется круглая меховая шапка. Видимо оттого, что на улице плюс сорок в тени, взгляд его так сердит. Но скорей всего его разозлили наши с Иркой плечи. «Вот вляпались», – думаю я и ищу, где бы спрятаться. – Скоро придем, – успокаивает меня Ирка. – Да не бойся ты, со мной не пропадешь. Я же заговоренная. – Побьют. Как пить дать, побьют, – бормочу я, глядя на приближающееся семейство. Отец одет точно так же, как и тот, который вот только что чуть шею не свернул, злобно поглядывая на нас с Иркой. Мать очень красива, похожа на мадонну, только лысая. Лысины не видать, голова туго обмотана серой тряпочкой, длинный серый балахон, широкие рукава, безжалостный взгляд. От ее взгляда мы с Иркой должны бы уже воспламениться, но все еще нет. За родителями – гуськом – идут дети, мал мала меньше, сосчитать их невозможно, во-первых, потому, что я усиленно отворачиваюсь, прячу глаза, а во-вторых, потому, что их много и они прыгают и размахивают руками. Оказывается, это они машут нам. То есть не нам, а на нас. Мы с Иркой не понимаем идиш, но слова, которые выкрикивают эти дети, явно ругательные. Иначе откуда столько удовольствия на их чумазых физиономиях? Из окон начинают выглядывать красивые лысые женщины и сердитые меховые мужчины. Слава богу, впереди маячит вывеска печатной мастерской, и – неужели? – там работает кондиционер. Мы открываем тяжелую дверь, протискиваем свои щуплые и полуголые тела вместе с многострадальной сумкой в тишину и прохладу, замираем в полутьме, ищем глазами хозяина. Хозяин – худой и благообразный, своим добрым лицом напоминает мне моего дедушку-немца, он крутит пейсы, поправляет на голове шляпу, рассматривает нас с Иркой. Рядом с ним стоит недовольный мужик с животом наперевес и что-то быстро-быстро шепчет, кивая головой в нашу сторону. Голова его наполовину голая, редкие серые волосы пытаются прикрыть лысину, но куда там! Ирка расцветает лицом и бросается к непонятному мужику навстречу. Он хватает ее крепко за руку, поворачивает из стороны в сторону, оглядывает, чуть не облизываясь, всю, с головы до ног, губы у него пухлые и мокрые, а еще мне кажется, что на Иркином худеньком предплечье обязательно останутся синяки от этих вот толстых волосатых пальцев. – Это мой Ицик, – шепчет она мне, освободив свою руку, и я киваю, обалдев и от Ицика, и от впечатлений вообще. – У него карточка в этой мастерской, – объясняет Ирка. – По этой карточке если печатать, то и платить не надо, понимаешь? – Понимаю, да, – и я продолжаю кивать. Хозяин переговаривается с Ициком, тот снова подходит к нам, смотрит на меня с подозрением, отводит Ирку в сторону, что-то шепчет. Ирка мотает головой, показывает на мою сумку. Ицик бесцеремонно вываливает мои книги из сумки, смотрит на их количество, жует губами, что-то подсчитывая про себя. Потом снова возвращается к хозяину, дает ему свою карточку, кивает. Идет к Ирке, вытирает лоб, обматывает остатками серых волос потную лысину, тяжело дышит, бросает ей на иврите «жду вечером» и, наконец, уходит. Ирка гордо смотрит на меня. – Видала? Ицик, между прочим, доктор. Семейный. Я с ним на приеме познакомилась, он мою маму лечит. Ну и меня заодно. Гм. Осматривает, – Ирка хихикает, а потом продолжает уже серьезно: – Он обещал мне помочь с экзаменом. И еще много чего. Она задумывается на несколько секунд, недовольно морщит нос. – Не обманул бы только. Как думаешь – не обманет? – Не знаю, – честно отвечаю я, – откуда мне знать. Давай уже печатать. Глава вторая Через пару дней Ирка заявила, что уходит из ульпана. – Иврит я и с Ициком выучу, – сказала она гордо. Потом помолчала и добавила: – Да и переезжаем мы. Ицик нашел нам квартиру. Будет платить за съем. Половину. Правда, далеко от центра. Ну и что? – и она посмотрела нам меня с возмущением, будто я с ней спорила. – Подумаешь, центр. Пуп земли. Пуп не пуп, а улица Бен Иегуда. Вот мы сидим с Иркой на деревянной скамейке, уплетаем питу, набитую салатами и пахучими фалафельными пумпочками, хумус, нежный, словно губы влюбленного, вылезает наружу, пачкает наши щеки, мостовая плавится от солнца, булыжники похожи на раскаленные хлеба. Вокруг нас кипит великий Город – торговцы кричат, туристы крутят головами, уличные музыканты изо всех сил дуют в свои саксофоны, прохожие бегут, подскакивая на ходу и вращая глазами от полноты жизни. Улица Бен Иегуда гудит, плывет, да это и не улица вовсе, смотрите, смотрите, это река. Небесная река, переполненная прошлым и будущим.