Ави принялся бегать между палат, распахивать двери, кричать, что «нас предали», «на нас напали» и «все сюда». Заспанные больные, встрепанные, будто птенцы, начали по одному выходить в коридор, собираться возле сестринской, оглядываться беспомощно по сторонам. Спать больше не хотелось никому. Испуганные медсестры сгрудились за моей спиной. Больные гудели. Зачинщик беспорядков подбежал ко мне, принялся дышать в лицо и требовать «всеобщей эвакуации», а еще, чтоб я обязательно вызвала подкрепление. Я кивала, одновременно успокаивала больных, уговаривала их вернуться в свои палаты и в какой-то момент засунула правую руку в карман халата. Ави прищурился, и тут мне стало немного страшно. Он схватил меня за руку. – Я понял! – сказал он свистящим шепотом. – У тебя там пистолет, да? А ну-ка, давай его сюда! Хватка его была, конечно, железной, но именно это прикосновение все изменило. Не знаю, как и почему, но я поняла, что главная на этом поле боя – я, а не он. – Ави, – сказала я совершенно спокойно, продолжая держать руку в кармане, – слушай внимательно. Меня послали к тебе на помощь. Подкрепление близко. Сейчас главное – не высовываться. Мы их обманем, понимаешь? – Понимаю, – обалдел Ави и ослабил хватку. Потом отпустил мою руку. Посмотрел по сторонам, кивнул, мол, расходитесь. Больные потянулись в свои палаты. Старый генерал взялся за капельницу, отвернулся, вернулся на место, улегся в кровать и мгновенно заснул. Все оставшееся до утра время мы с медсестрами обсуждали происшедшее, стараясь шутить и подбадривать друг дружку. Уже перед самым рассветом, когда за окнами посерело, Ави проснулся, все вспомнил, вышел из палаты, приблизился ко мне, встал на одно колено и поцеловал руку. – Прости меня, девочка, – сказал он, – это все война, будь она проклята. Сны не отпускают. Так и помирились…» Ирка слушает меня, раскрыв рот. То вздыхает, то всхлипывает, то смеется – видно, что переживает. А потом говорит: – Смотри, как получается. Теперь ты будешь всем рассказывать, как генерал тебе руку поцеловал. А про то, как было страшно, – очень скоро забудешь. И в этом, – она теребит тесемки своей сумочки, – и в этом единственная правда есть. – Что же это за правда? – усмехаемся мы с девчонками. – Правда в том, – Ирка садится поудобнее, подпихнув «узелок» под спину, – что мир наш все-таки правильно устроен. – Да что ж в нем правильного-то, Ирка? – я качаю головой, потому что еще не отошла от ночных приключений. – А то и правильно, – говорит она, глядя на меня огромными глазами-звездами, – что нам – заговоренным – бояться нечего. Все плохое уже произошло. А хорошее – от каждого зависит. Осталось только об этом рассказать. Жаль, что слов не хватает. Но кто знает, – и она вскидывает глаза к небу, – может, именно сегодня родится такой человек. Ребенок. Который потом, когда вырастет, найдет про все про это единственно верные слова? Мы замолкаем. Звезды падают в заросли больничной бугенвилии, шурша и посмеиваясь, обещая вечную жизнь. Со стоянки к нам приближается одинокая фигура. Интересно, кому тут еще не спится? Это – Дуду, он, как известно, в больницу приезжает одним из первых, но не в шесть же утра. – Дуду, – машет ему Ирка, – ты откуда так рано идешь? – Из дома, – усмехается он, – проснулся ни свет ни заря, сам не знаю почему. Наверняка сегодня что-то хорошее случится. Ирка улыбается ему, потом вздрагивает и начинает беспомощно оглядываться по сторонам. – Ой, мамочка, – шепчет Ирка, и в голосе ее не страх, но восторг, – ой, мамочка. У меня, кажется, воды отходят. Эпилог Рожала Ирка тяжело. А когда родила, сказала, что никого не хочет видеть в первый день, даже попросила у нас прощения за это. Пришлось передавать соки, конфеты и букеты с нянечками. Только мама к ней пришла, а еще – Машенька. Илья рвался, но и его не пустили. А Дуду и пускать не пришлось – с той самой минуты, как он встретил ее, ойкающую, у ворот больницы, так и не отошел больше. И руку свою дал, чтобы вцепилась, и слезы вытирал, и смешил, но это уже потом, после. Младенец у них получился славный – белокожий, сероглазый, совсем даже не сморщенный. Сама не знаю, почему я написала «у них». Может быть потому, что сегодня, двадцать пять лет спустя, они все еще вместе? Идите за мной. Сначала будет калитка, потом дорожка, посыпанная песком, а вот и стол под старой грушей, за столом мы все – почти не изменились, только дети выросли. За столом уже сидят Данька и Давид – крепкие, широкоплечие, с улыбками до ушей, мы бросаемся их обнимать и целовать, сегодня – их праздник, и так каждый год, – два дня рождения в одном – разница-то между ними всего ничего – один год и пара рассветных часов. А вон Машенька, совсем взрослая уже, гоняется по саду за своими двойняшками. Мама с папой пришли в масках, но бодрые, уселись и смотрят на нас – своих малышей, вслед за ними появляется брат, он открывает калитку, и все его трое сыновей с гиканьем и свистом проносятся мимо, подбегают к именинникам, виснут на них, будто маленькие солнечные груши. И сад отзывается шелестом, и снисходит прохлада, и звучат вперемежку пять языков, а сверху, из голубого шатра над головой, доносится шестой – птичий. А может, это бабушка нас благословляет, даже – наверное. Напротив нас с мужем, по правую руку от улыбающейся Ирки, сидит верный Дуду, год назад у него обнаружили редкую болезнь, про работу пришлось забыть, про самолеты – тоже, пять операций, жизнь вне опасности, но врачи сказали, что зрение не вернуть. Ирка не унывает, она совсем не изменилась, все такая же ловкая и быстрая – проще сказать – заговоренная, а еще она шутит, что теперь ей надо смотреть не в оба, а в четверо, вот какая штука. Рядом с ними сидит Суламифь, их общая, долгожданная дочка. Она так красива, что на нее оглядываются птицы. С недавних пор мне кажется, что между Суламифь и нашим Данькой то и дело пробегает особенный ток, что же – поживем увидим. «Поживем – увидим», – шепчут Иркины губы, и мне со своего места видно, что она, хоть и улыбается, но крепко держится за руку своего мужа, совсем как в тот день, когда маленький Давид покряхтел-покряхтел и, наконец, родился. Ирка вцепилась в Дуду, лишь бы не подать виду, что и заговоренным бывает страшно – перед временем, болезнью, смертью, наконец. А еще потому, что настоящие заговоренные всегда друг за друга держатся. Вот как эти звезды – за небо. И неважно, если ты их не видишь. Всегда найдется тот, кто сможет тебе про них рассказать. Конец * * * notes Примечания 1 Гиюр – обращение нееврея в иудаизм и связанный с этим обряд.