— Почему? — Давайте познакомимся. Меня зовут Хьерг. — Мужчина чуть склонил голову. — Я магистр исцеления при дворе Повелителя Золтера I. Очень приятно познакомиться. Дважды. — Леди Лавиния Биго, — реверанс я изобразила неосознанно, и только потом это поняла. — Буду признательна, если вы будете называть меня именно так. — Леди Лавиния, — произнес Хьерг. — Позвольте мне вас осмотреть. — Для этого нужно мое разрешение? Мужчина снова приподнял брови, и я вздохнула. — Прошу прощения. У меня выдалось несколько очень трудных дней. — Я не стану к вам прикасаться, — произнес он. — Но мне нужно, чтобы вы были расслаблены и спокойны. Поэтому придется лечь. В целом, я даже была не против. Учитывая то, что от новостей, падающих на меня как перезревшие фрукты в летнем саду (одна за другой), снова начинала кружиться голова. Хотя может, дело было в душившем меня «подарочке». — Вы не знаете, как это снять? — уточнила я, указав на шею. — Голову? Всевидящий, здесь у кого-то есть чувство юмора! — Нет, с головой я пока повременю. Украшение. Хьерг, едва уловимо улыбающийся, тут же стал серьезным. — Подарок Повелителя может снять только он сам. Потрясающе! Отлично. Почему я совершенно не удивлена? Опустившись на кровать, закрыла глаза, позволяя целителю (да простит меня магистр исцеления за эту фривольность в его ранге, а он простит, потому что никогда не узнает) меня осмотреть. Ни на минуту не сомневаясь в том, что он ко мне не прикоснется, потому что если Льера за один поцелуй ожидало такое… Мысли о Льере вернули с небес на землю, то есть в размышления о том, как отсюда выбраться как можно скорее. По сути, об элленари я знала немного, но то, что знала из легенд, рассказывало о существах небывалой красоты и столь же небывалой жестокости. Если верить книгам, они обитали между мирами (потусторонним и нашим), из-за этого впитав в себя совершенно непонятные людям черты, зачастую до неузнаваемости меняющие внешность населяющих Аурихэйм рас. Была и еще одна особенность, за счет близости ко всему сущему элленари могли менять форму, превращаясь в животных, растения, камни… словом, во все сущее. Согласно этой легенде первый таатрин (птицеообразный оборотень, некогда существовавший в нашем мире), был наполовину элленари. Вопрос в том, насколько это правда. — Аэльвэйн Лавиния совершенно здорова. Сообщи Повелителю. Голос Хьерга выдернул меня из мира легенд, которые я быстро перебирала в уме, и в эту же минуту я осознала, что ничего не почувствовала во время осмотра. Не то что прикосновения, даже на уровне магии. — Как вы это делаете? — спросила я, усаживаясь на кровати. Эйзер уже вышла «сообщать Повелителю», но как ни странно, в его присутствии я не чувствовала ни малейшей неловкости. Хотя любой порядочной леди не полагается оставаться наедине с мужчиной, не говоря уже о том, когда на ней только легкий пеньюар поверх ночной сорочки. — Что именно? — Осмотр. Я ничего не почувствовала. — Не зря же я магистр исцеления, — Хьерг снова улыбнулся уголками губ и направился к двери. — Как себя чувствует Льер? Слова сорвались с губ, подействовав на элленари, как магическая преграда. Он остановился слишком резко, и столь же резко обернулся. — Осторожнее с подобными вопросами, леди Лавиния, — предупредил он. — Это может плохо кончиться и для него, и для вас. Да, кажется я прекрасно понимала, о чем он говорит, но прежде чем меня посетило желание откусить себе язык, Хьерг произнес: — Я вас не выдам, но на будущее — для вас он Ангсимилльер Орстрен, главнокомандующий его аэльвэрства Повелителя Аурихэйма. Его Зверства, я бы сказала. — Спасибо, Хьерг, — произнесла искренне. — Хорошо. В ответ на мой незаданный, а если быть точнее, недозаданный вопрос, элленари произнес: — Тот, о ком вы спрашивали. Сейчас с ним все хорошо. Я не успела спросить про Амалию, элленари вышел, плотно притворив за собой дверь. Впрочем, надолго я одна не осталась, Эйзер вернулась быстро и сообщила: — Аэльвэйн Лавиния, Повелитель желает разделить с вами завтрак. Завтрак со мной пожелали разделить в зале, который превосходил даже нашу столовую в Мортенхэйме. Длинный стол на более чем двадцать персон врастал мраморными ножками в пол, и веяло от него холодом. Впрочем, чем еще может веять от стола, когда за ним сидит Его Аэльвэрство. Себе он не изменяет, весь в черном, спасает этот наряд только серебристая окантовка. Пожалуй, еще цвет волос элленари, на который больно смотреть, но принимая во внимание то, что мне на него смотреть не очень-то хочется, сойдет. Он поднимается из-за стола, чтобы подать мне руку, за которую мне не хочется браться. Мне вообще не хочется к нему прикасаться, но кто бы меня спрашивал, правда? Ни один уважающий себя мужчина в Энгерии не возьмет женщину за руку, пока она не позволит, этот же сжимает мои пальцы, и в грудь ударяет тягучим, зыбким жаром. Отнять руку не представляется никакой возможности, поэтому приходится делать вид, что мне все равно. Все равно получается какое-то странное, я бы сказала, даже чересчур, потому что чем сильнее я пытаюсь избавиться от этого чувства, тем ярче полыхает в груди. — Это знак моей принадлежности, — сообщают мне тем же ровным тоном, которым вчера сообщили, что мы идем смотреть на пытки. — После обручения станет проще. — Я вам не принадлежу, — с трудом справляюсь с охватившими меня чувствами. — Никакого обручения не будет. — Разумеется, будет. В ночь схождения луны и солнца, под Аркой Благоденствия. Разумеется. Глубоко вдыхаю и выдыхаю, когда мне отодвигают стул рядом с ним. — В моем мире я не должна сидеть рядом с вами. — Вы в моем мире, леди Лавиния. Ах, так? Хорошо. Устроившись на стуле, хочу расправить платье, но пальцы хватают пустоту: совсем забываю, что здесь нет кринолинов. Здесь нет ни белья, ни нижних сорочек, поэтому я чувствую себя почти раздетой, особенно под его взглядом, которым он, не стесняясь, меня обводит. Мы сидим так непростительно близко, что при желании он может коснуться моих пальцев, поэтому я убираю руки и складываю их на коленях. Еще один минус Аурихэйма — здесь никто не носит перчаток, и каждое прикосновение, как беспардонная близость. К счастью, тарелки здесь самые обычные и приборы тоже. А вот блюда… — Что из этого можно есть, чтобы не отравиться? Взгляд Золтера темнеет. — За моим столом вы не будете отравлены, леди Лавиния. — Правда? У меня в этом серьезные сомнения. Его глаза темнеют еще сильнее, и вместе с ними темнеет узор на лице, из насыщенно, темно-зеленого становясь почти черным. — Позвольте спросить, почему. — Начнем с того, что меня притащили сюда помимо моей воли. Последние мои слова провоцируют такую тишину, что у меня начинает звенеть в ушах. Если до этого слышался едва различимый шелест шагов прислуги, сейчас от него остаются одни воспоминания. Так же, как от шороха расставляемых по столу блюд, у меня такое чувство, что время снова застыло, но на этот раз по моей воле. — Продолжим тем, что вы ничего не желаете слышать о моем возвращении домой и о моих желаниях в принципе. Хотя бы потому, что вчера вы заставили меня смотреть на то, что я считаю жестоким и бесчеловечным, — заметила я. — А после нацепили на меня ошейник под предлогом подарка. — Выйдите. Его голос звучит тихо, но проносится, как раскаты грозового эха. Теперь я слышу не только шелест и шорохи, но кажется, даже, шуршание крыльев. Хотя последнему, кажется, здесь неоткуда взяться, но я все-таки невольно оглядываюсь. Чтобы увидеть легкую рябь, скользнувшую по стене под ожившей картиной, в которой краски сменяются на пепел и тлен. От неожиданности замираю, а в себя прихожу от жесткого прикосновения пальцев к подбородку. В меня словно молнией ударяет, я даже не сразу понимаю, что происходит. Ожерелье-ошейник оживает, сползая в его ладонь покорной змеей, а в следующее мгновении элленари отбрасывает его на другой конец зала. Миг — и краски перед глазами стираются, а потом снова вспыхивают, ослепительно ярко. Я чувствую прикосновения пальцев к щеке так остро, как ничто и никогда. От этого прикосновения кожа горит, полыхает, как его волосы, и весь мир сходится в его глазах. Опасный, темный взгляд вонзается в меня, вызывая одно желание: податься вперед, коснуться кончиками пальцев легкой щетины, губами — губ. Все это так остро, так яростно, так горячо, что мне становится нечем дышать, особенно когда он, скользнув пальцами по моей щеке в небрежной ласке, убирает руку. Кажется, с моих губ срывается стон, не то отчаяния, не то разочарования, и я тянусь за продолжением этого прикосновения, когда слышу: — Вы больше никогда не поставите мои слова под сомнение в присутствии посторонних, — этот голос ввинчивается в сознание сквозь исступленную жажду прикосновений, до этой минуты неведомую. Пульсация на руке, на предплечье, в плече, чувствуется, как биение сердца. — В противном случае я сниму с вас защиту и закончу то, что начал сегодня, на глазах у тех, в присутствии кого вы в следующий раз решите показать характер. Последние его слова ударяют, как пощечина, и наваждение рассеивается. Вместе с ним рассеивается жар в груди и боль от невозможности почувствовать его губы на своих. Осознание того, что мне только что довелось испытать, жаром плещет на щеки, заставляя сжимать кулаки. — Надеюсь, мы с вами друг друга поняли, леди Лавиния. А теперь — если пожелаете, разумеется, принесите защиту. Я вам ее верну.