Большинство зааплодировало, но кое-кто, как слышала Хульда, заворчал. – Недоумки! – крикнул один. – Пусть пошевеливаются со своими идеями! Раз сами они не голодают, то и спешка им ни к чему! Хульда и Йетта быстро прошли мимо, чтобы ребенок в коляске не проснулся от криков. Часть их пути пролегала через зоосад. – Смотрите! – Йетта указала на отдельные деревья, лишенные ветвей. – Похоже, некоторые берлинцы поработали топором, чтобы раздобыть дров. Хульда покачала головой. Час от часу не легче. Завернув на улицу Унтер-ден-Линден, она удивилась, насколько призрачной выглядела аллея. Многие магазины были забаррикадированы, швейцары в блестящих ливреях стояли перед гостиницами-люкс, словно гвардейцы, собиравшиеся отразить нападение вражеских войск. Хульда вспомнила, как недавно побывала здесь с Карлом в варьете. Уже в тот вечер все выглядело мрачно, но те, кому позволяли средства, праздновали и наслаждались жизнью. Сегодня, спустя две недели, Потсдамская площадь походила на политический паровой котел, а роскошная аллея, наоборот, на город призраков. Элегантные жители квартала Митте в основном сидели в своих квартирах. Из труб домов поднимался тонкими струйками дым, только так и давая понять, что город еще не умер. Тихая печаль овладела Хульдой. Ей было жаль Берлин, свою родину, в которой она даже в самые тяжелые времена, даже в войну, чувствовала себя как дома. Город ей сегодня впервые показался чужим. Как чумной больной на смертном ложе, от которого нужно держаться подальше, даже если сердце разрывается оттого, что когда-то его любил. – Что с вами? – Йетта остановилась, заметив меланхоличное настроение Хульды. – Мне страшно видеть, – Хульда обвела взглядом опустевшие тротуары и голые липы в центре аллеи, – как мы здесь в Берлине погибаем, как город ставят на колени. Это особое положение должно закончиться! Йетта хотела что-то ответить, но ребенок в коляске издал тихий недовольный звук, словно собираясь заплакать. Она энергично начала качать коляску и покатила ее вперед, пока мальчик окончательно не пробудился. У вокзала Фридрихштрассе женщины пересекли реку Шпрее и окунулись в лабиринт из узеньких кривых улочек, становившихся еще уже по мере приближения к кварталу Шойненфиртель. Они сделали крюк, потому что Хульда не хотела мелькать на Мюнцштрассе, где, как она надеялась, полиция разворошила гнездо банды торговцев детьми. Она еще не знала, получил ли Карл сообщение, которое она передала ему сегодня утром через стенографистку, прежде чем отправиться за коляской. Хочется надеяться, что Эзра Рубин сдержал слово, подумала она, поймав себя на том, что в ее ушах звучит его густой красивый голос. Я позабочусь об этом. Она взяла себя в руки и заспешила вместе с Йеттой. Только они собрались свернуть на Альте Шёнхаузерштрассе, как их остановил полицейский, перекрывший улицу. Он мерз на прохладном утреннем ветру, засунув руки в черных кожаных перчатках под мышки и переступая с ноги на ногу. – Стоять, – приказал он. – Почему? – Хульда шагнула к нему. – Фройляйн, я сказал стоять! – вскричал полицейский, словно боясь, что она сию минуту вытащит оружие и нападет на него. Лишь когда Хульда отступила на шаг, с него спало напряжение. – Документы, пожалуйста, – гаркнул он. Хульда и Йетта обменялись взглядами. – А что случилось? – спросила Йетта, продолжая покачивать коляску, чтобы создать для ребенка видимость движения. За ними образовалась маленькая очередь. – Пропустите, – крикнул мужчина за ними, – я спешу на работу. Он помахал удостоверением, и полицейский кивнул ему, видимо, он его уже знал. Обратившись к Йетте, он объяснил: – Распоряжение действует со вчерашнего вечера. Все, кто хотят пройти в квартал Шойненфиртель, должны предъявить документы. – Что-то случилось? – Вы точно свалились с луны, фройляйн! Ничего не слышали о том, что здесь происходит? – Я слышала о беспорядках в понедельник, но подумала, что теперь все уладилось. Вчера уже было поспокойнее, – сказала Хульда. Полицейский с огорчением покачал головой: – Волнения то и дело разгораются, потому что все эти буяны никак не успокоятся. Этой рвани неведомы порядки. – Он неопределенно указал большим пальцем на улицу позади него. Хульда порылась в кармане пальто в поисках личного удостоверения. Фотография в нем всегда вызывала у нее улыбку: она была сделана еще в то время, когда Хульда жила с матерью, и на ней она выглядела очень молодо, почти ребенком. По крайней мере тогда у нее еще не было морщин на лбу, как сегодня. Она подала полицейскому удостоверение, он бегло проверил его, потом угрюмо кивнул, показывая, что она может проходить. После того как Йетта показала свои документы и сказала, что идет в гости к родственникам, ее с коляской тоже пропустили. Они молча поспешили дальше, в то время как проверка документов продолжалась. У Хульды вдруг возникла мысль: разумно ли появляться тут с малышом и нарываться на беспорядки? Не лучше ли повернуть обратно? – Странно, – Йетта сдула с лица седую прядь, после долгой прогулки выбившуюся из прически, – до чего мы дошли? Больше в Берлине нельзя ходить куда захочется? – казалось, она хотела придать мужества себе и Хульде. Хульда пожала плечами и кивнула в сторону полицейского: – Бедняга, ему точно приходится здесь стоять за какой-то проступок. Добровольно на такой пост никто не вызовется. Вскоре они добрались до улицы Гренадеров. Хотя полицейский утверждал, что волнения продолжаются, здесь, как и вчера, все казалось спокойным. Некоторые магазины даже снова открылись. Перед «Студией пластинок Левина» стоял хозяин собственной персоной. Казалось, он не пострадал и сейчас глядел, щурясь, в ноябрьское небо. Увидев Хульду, он радостно кивнул. – Фройляйн Гольд, рад вас видеть в здравии. – Спасибо, взаимно. Он бросил взгляд на Йетту с коляской и, видимо, хотел что-то спросить, но передумал. Он ненадолго задумался. – Вы хотели знать, что нового в семье Ротманов, – наконец произнес он. Хульда кивнула и жестом показала Йетте ехать с коляской дальше, крикнув: – Я вас догоню. Йетта кивнула и покатила коляску. А Хульда обратилась к Гарри Левину: – У вас есть для меня новости? – Ничего особенного, просто Абрахам Ротман со вчерашней ночи снова здесь. Пять минут назад он купил у меня фабру и шоколад. Сказал, что шоколад предназначается невестке для поднятия настроения. Был весьма щедр. – А потом он отправился домой, к своей семье? – сердце Хульды забилось сильнее. – Совершенно верно, вы его встретите, если поторопитесь. – Спасибо, господин Левин, – крикнула она, поспешив к Йетте. – Красивая шляпка, – прокричал ей вслед владелец магазина, и Хульда удивленно пощупала голову, только сейчас заметив, что не повязала платок, как обычно делала, направляясь в квартал, а оставила красную фетровую шляпу. Черт с ним с маскарадом, решила она: ведь покрытая голова не вызвала у Ротманов больше доверия. Она была Хульдой Гольд с Винтерфельдской площади, нездешней, и пусть это знает каждый. – Мы пришли, – немного погодя сказала она, остановившись перед домом, где жили Ротманы. – Будет лучше, если мы оставим коляску внизу и возьмем ребенка на руки. – Вы очень взолнованы, Хульда, – Йетта пристально посмотрела на нее. – И очень побледнели. Хульда хотела возразить, но вспомнила, что только что приняла решение ничего не скрывать. Поэтому призналась: – Мои предыдущие встречи с Ротманами нельзя назвать безоблачными. А теперь я заявлюсь к ним с пропавшим ребенком, от которого как минимум один человек там охотно бы избавился. Вполне возможно, что они нам не устроят сердечный прием. – Ничего страшного. – Йетта обняла Хульду. – Смешно сейчас идти на попятную. Прорвемся! Нервно хихикнув, Хульда согласилась с ней. Осторожно раскрыв одеяло, она вынула ребенка. Он проснулся, медленно открыл глазки и посмотрел на женщин, склонившихся над ним. Радужная оболочка его глазок обрела синий насыщенный цвет, родинка сияла на светлой коже у края ажурного чепчика. Ребенок тихонько причмокнул, и Хульда радостно засмеялась – рядом с таким милым созданием все беды переставали казаться бедами. – Смешно идти на попятную! – она повторила слова Йетты отчасти для себя, отчасти для ребенка. – Ты такой сладенький. Сейчас мы пойдем к маме. – От этого слова что-то сжалось в ее груди. Но Хульда не поддалась этому чувству. Йетта взяла мягкое покрывальце и укрыла им младенца в руках Хульды. – Чтобы не замерз, – пояснила Йетта. – Я связала его много лет назад, когда была полна надежд… Пусть оно достанется малышу, вдруг оно принесет ему удачу. Женщины посмотрели друг на друга и глубо вдохнули. – Ну, вперед, – сказала Хульда. Йетта кивнула и последовала за ней до третьего подъезда, в котором жили Ротманы. 29 Среда, утро, 7 ноября 1923 г. Сегодня что-то изменилось. Проснувшись, Тамар почувствовала, что ей не пришлось, как обычно, стряхивать свинцовую тяжесть с век. Не было тупой боли в висках и онемения конечностей, которое словно веревками привязывало ее к постели. Напротив, она открыла глаза и тут же полностью пробудилась. Цви лежал рядом и еще спал, а она боялась вздохнуть, чтобы не разбудить его, ибо ей не хотелось растерять это новое чувство. Эту бодрость, эту ясность мыслей, по которым она так соскучилась. Словно по ней во сне прошелся ураган, унесший с собой усталость и безнадежность и обостривший чувства. Птица за окном спальни пела утреннюю песню – это был крапивник, не улетающий на зимовку, а несмотря на холодный ветер сидящий на облетевших деревьях и на рассвете нахально щебечущий свою песню. И снова, как и каждое утро, она все вспомнила: роды, ребенка, боль от того, что их разлучили. Но теперь добавилось еще что-то: ощущение, что новая цветная нить вплетается в серые нити ее души. Нить, которой раньше не было. Тамар села в постели и провела ладонью по лицу. Что это было? И тут она осознала: к ней вернулась воля. Воля к жизни и желание борьбы. Они всегда были с Тамар – иначе она не выжила бы тогда, в Смирне. Но в последние недели растеряла. Теперь воля вернулась. И пришло другое чувство, неведомое ей с тех пор, как она погрузилась в свой туман. Тамар чувствовала голод! Она босиком прошмыгнула в кухню и начала искать хлеб. От буханки осталось немного, но Тамар, недолго думая, отрезала толстый ломоть и запихнула в рот. Он имел восхитительный вкус дрожжей и печного дыма. Жуя, она смотрела на светлые лучи наступающего утра за запотевшим окном, открыла его и, несмотря на холод, высунулась наружу в тонкой ночной сорочке. Ледяной ветер свистел в ушах, что тоже было замечательно. Все снова вернулось – все ощущения, все мысли, желания, о существовании которых она уже успела позабыть. Все утро она пыталась скрыть от других изменения, произошедшие в ней. Цви, похоже, ничего не заметил: он спешил как можно скорее попасть в свою молельню. Тамар была не против, а свекровь не появлялась. До Тамар доносились лишь голоса старой супружеской пары, ругавшейся в подъезде. Потом она услышала, как хлопнула входная дверь. Свекор Аври прибыл ночью: он узнал о событиях в квартале и поспешил к своей семье. Тамар не спрашивала, где он был, но по его дружелюбному приветствию поняла, что он все знал. Но открыто поговорить с ним не представлялось возможным. Он был в доме хозяином, которому нужно оказывать уважение. Тем не менее она была рада, что Аври появился в квартире. Когда Цви вместе с матерью ушли, Тамар уселась штопать в гостиной у окна, чтобы не пришлось включать свет.