– Куда? – К нам в салон. Мы с Дворкиным уже здесь. – Что случилось? – быстро спросил Илюшин. – Гройс объявился? – Нет, не Гройс. Кое-кто другой. Приезжайте, пожалуйста, и Сергея с собой возьмите. На двери «Афродиты» висела табличка «Закрыто». Исключительный случай для Вермана, который – единственный, кажется, во всей Москве – открывал магазин в девять утра. «А если женщина после завтрака поссорилась с мужем? – говорил он, когда продавцы жаловались, что до одиннадцати в салоне нет ни одного клиента. – А если она по дороге на работу решила порадовать себя кольцом или сережками, чтобы не было так горько? Вы что же, променяете свой сладкий сон на тихую радость бедняжки, просадившую последние деньги с общего счета?» Илюшин хотел позвонить, но Сергей потянул дверь, и она беззвучно открылась. Из глубины магазина доносились обрывки фраз. – …вы не понимаете, о чем говорите… – дребезжал Верман. – Отлично понимаю, – перебил его женский голос. – И вы понимаете тоже. Но прикидываетесь дурачком. В комнате повисло молчание. – Тук-тук, – сказал Илюшин. – Что здесь происхо… И осекся. Диспозиция была такая: Моня Верман, потный, запыхавшийся, бегал кругами по комнате и остановился с появлением сыщиков. Курчавые волосы его стояли дыбом вокруг лысины, точно наэлектризованные. Сема Дворкин ютился на стуле, а широкое кожаное кресло Вермана было занято девушкой, которую Илюшин с первого взгляда не узнал. Накануне она была с двумя школьными косичками и без следа косметики. Сейчас длинные черные волосы были подняты и зачесаны в гладкий конский хвост, а губы тронуты помадой. От этого, а может быть, от выражения почти спортивной собранности на лице, она повзрослела лет на десять. Причем это были непростые десять лет. Безрадостные. – Сергей, познакомься, – сказал Илюшин, – Динара Курчатова. Глядя на нее, Бабкин понял, отчего Макар сначала сказал о ней «обычная», а затем передумал. Каждая черта ее лица была как будто слегка утрирована. Он не сразу поймал эту особенность, но когда поймал, уже не мог отделаться от ощущения, что нос чрезмерно узок, ноздри грубоватой лепки слишком оттопырены, губы тонки для ее скуластого лица, а глаза очень широко расставлены. В первый момент хотелось назвать ее некрасивой, во второй – редкой красавицей, в третий расписаться в полном непонимании женской привлекательности. Она была невысокая, с коротким атлетическим торсом и крепкими ногами. Бабкин отлично знал, что подобные фигуры не в моде последние лет пятьдесят. Но в ней чувствовалась сила, и если бы его спросили, что больше всего украсит эту девушку, Сергей без колебаний ответил бы – арбалет. – Приятно познакомиться, – сказала Динара Курчатова. И улыбнулась Бабкину так, словно он был юной невинной блондинкой, забежавшей в незнакомый замок в поисках укрытия от бури, а она – престарелым графом, едва успевшим стереть чужую кровь с краешка рта. Сергей даже опешил. Во-первых, женщины при виде его обычно пугались, а не радовались. Во-вторых, если их лица озаряла улыбка, это была улыбка «ах-какой-вы-большой-и-сильный-мужчина!», улыбка «я-слабая-птичка», улыбка «защитите-меня-бедняжку». Динара Курчатова улыбнулась так, словно собиралась вонзить клыки Бабкину в артерию. – Бред какой-то, – пробормотал Дворкин. – Макар, вы только послушайте! – Нет! – взвился Верман. – Не надо никого слушать! – Вы же сами нас позвали. – Илюшин со спокойным интересом рассматривал гостью. – Что произошло? – Эта безумная схватила нашего Гройса! Верман вытер пот со лба и плюхнулся на диван. – Что это значит? – не понял Макар. – Это значит, что ваш Леонид Сергеевич у меня. Или будет лучше называть его Михаилом Степановичем? Динара вытащила из сумочки сигареты и закурила. Верман потребовал, чтобы она немедленно перестала отравлять воздух, но под вопросительным взглядом девушки стушевался и махнул рукой. – Можно с самого начала? – попросил Макар. – По-моему, я пропустил кое-что важное. Динара открыла окно и сбила пепел наружу. – Я увидела его на выставке и сразу заподозрила в нем мошенника. Он подкатывал к разным женщинам… Выставка длилась три дня, он приходил с утра как на работу и уходил вечером. На второй день он обедал здесь, с этим, – она кивнула на взъерошенного Вермана. – Откуда вы знаете? – Я проследила за ним. – Зачем? – Мне было интересно, чем все закончится. Я любопытна. Короткий взгляд, брошенный на Вермана, подсказал Илюшину, что она говорит правду. Гройс действительно приходил в «Афродиту». «Довольно опрометчиво. Но кто мог подумать, что его станут выслеживать». – Я выяснила у сведущих людей, кто заправляет всем в салоне «Афродита», и начала кое-что понимать. Несложно было догадаться, что вы действуете вместе. – Поклеп! – прохрипел Верман. Динара рассмеялась. – Один человек продает бриллианты, а двое других держат ювелирный салон. Перестаньте! Даже школьник сложил бы два и два. – Что вы сделали с Гройсом? – перебил Макар. Женщина пожала плечами: – Ваш старик сидит в подвале. Или не в подвале, а в сарае, – добавила она, заметив, как встрепенулся Бабкин. – Или на чердаке. Это пока не важно. Мне пришлось вколоть ему успокоительных, чтобы он вел себя потише. Сейчас он совсем смирный. – Вы же понимаете, что это незаконно? – мягко спросил Илюшин. – Так же, как незаконно то, что придумали эти двое вместе с тем жуликом. – Она захлопнула окно и обернулась к четверым мужчинам, не сводившим с нее глаз. – В общем, так: я знаю, что этот Гройс вам нужен. А мне кое-что нужно от вас. Вы исполняете мою просьбу, – она подчеркнула последнее слово, – и получаете обратно своего старичка. Это честный договор. Илюшин присел на краешек стола и налил себе воды. Бабкин так и остался подпирать косяк. Он ничего не понимал. – И вот здесь начинается самое интересное… – подал голос Дворкин. – Интересно было, когда моя тетя Фира вышла замуж за татарина-антисемита, – отрезал Верман. – А то, что предлагает эта… эта… дамочка… Он выхватил из кармана платок и промокнул вспотевший лоб. – Я предлагаю сделку, – сказала Динара. – Сделку? – повторил Илюшин. – Это безумие! – зло выкрикнул Верман. – Вы только посмотрите на нее! У нас есть хорошее слово – хуцпа. Вы знаете, что оно означает? Нет, девушка, вы не должны поднимать вверх свои брови и делать вид, будто оно вам ни о чем не говорит. Вы родились с серебряной ложкой во рту, на которой было выгравировано это слово! Хуцпа, уважаемый Макар – это запредельная наглость. Неимоверное нахальство. Циничное! Грубое! Откровенное! Я, потомственный еврей, впервые вижу, чтобы нашу национальную черту так дерзко присваивала себе какая-то… какая-то… – …полукровка, – подсказала Динара. – Вы закончили экскурс в лингвистику? Ювелир замолчал, подчиняясь больше взгляду Дворкина, чем ее требовательному тону. – А теперь условия, – сказала Динара и посмотрела отчего-то на Илюшина. – Они просты. Вы делаете копию диадемы Антуана Турне. Отдаете мне. В обмен на нее я отпускаю вашего Леонида Сергеевича. То есть Михаила Степановича. Наступило молчание. Дворкин посмотрел на Илюшина и пожал плечами, словно говоря: «А я предупреждал». Верман яростно комкал платок. Тишину нарушил Сергей. – Что еще за Турне? – со вздохом спросил он. – И зачем мужику диадема? – Василий, отвези меня в салон! Ты слышишь, Василий? Раскатистый голос старухи проникал во все уголки дома. Василий торопливо нацепил на голову наушники, нырнул в отцовский кабинет и притворился, будто ужасно занят. – Василий! Мегера. Пусть такси вызовет. – Подойди сюда, я кому сказала! Или Динарку пусть эксплуатирует. При мысли о жене отца Василий почувствовал приятное возбуждение. Он бы сам ее поэксплуатировал… – Вот ты где! Василий вздрогнул, и притворяться, что он ничего не слышит, стало бессмысленно.