– Я больше не могу! Настя упала на колени и оперлась о землю руками, пытаясь отдышаться. Короткое платье задралось, к колготкам прилипли сосновые иголки. Растекшаяся косметика превратила красивое лицо в дикую маску. – Еще немного, мы почти оторвались! – соврала я, поднимая девушку с земли и утягивая за собой. И снова сумасшедший бег. Ледяные капли дождя, крики загонщиков, мелькание луны в разрывах туч. Вдруг ожил фонарик, так и болтавшийся у Насти на руке. Наверное, от тряски. – Выключи! Странный раскат грома, короткий и резкий. Настя сделала два шага и вдруг упала лицом вниз. Я кинулась к ней, схватила за плечо, перевернула. Из разорванного горла хлестала кровь, казавшаяся почти черной. Девушка смотрела прямо на меня, разинув в беззвучном крике испачканный помадой рот. Белки ее глаз казались до странного яркими и словно светились в темноте. А потом она вдруг разом обмякла и потяжелела. Я поднялась на ноги, сделала шаг, еще шаг, набирая скорость. Перед глазами стояло ее лицо. Маска ужаса и боли. Дальше мое тело перемещалось без участия сознания, как заведенный автомат. Слезы текли по щекам, мешаясь с дождем. Мне хотелось повалиться на землю, колотить руками и орать. Но верх взяла какая-то программа, заставлявшая ноги двигаться, а глаза – выбирать дорогу. Шаг, шаг, прыжок, шаг. Вдох-выдох, выдох-вдох. Я не знала, куда бегу. Даже не понимала, с какой стороны за спиной остался лагерь. Начали болеть ноги, от голени и выше, это в мышцах скопилась молочная кислота. Дыхание сбилось, все труднее становилось удерживать темп. Погоня тоже начала выбиваться из сил – фонари мелькали далеко и разрозненно, голосов и вовсе не было слышно. Я отвлеклась и чуть не налетела на ветку. В последний момент затормозила, но тут же запнулась о вылезший из земли корень и упала лицом вниз. Перевернулась на спину, стерла залепившую глаза грязь. Вставать не хотелось. Хотелось лежать и смотреть на серые кроны на фоне черного неба. Настя… Как же так… Выглянула луна, осветив цепочку перекладин на ближайшей сосне. Я не сразу сообразила, что это значит. Поднялась, тупо глядя на самодельную лестницу, даже пощупала нижний брусок. Получается, я сделала круг и выбежала к веревочному парку, только с другого, дальнего от лагеря конца. Отсюда до моего корпуса оставалось около часа пешего пути. Но мне его не пройти – тело почти не слушалось, последние метры я уже не бежала, а переставляла ноги, запинаясь на каждом шагу. Меня одолевал соблазн свернуться калачиком на голой земле и закрыть глаза. Но, повинуясь все той же программе, я принялась карабкаться вверх, от бруска к бруску. Лестница заканчивалась небольшой деревянной площадкой. С нее можно было перебраться на подвешенное на цепях бревно, но силы мои иссякли. Я легла, подтянула колени к груди и разрыдалась. На задворках сознания возникла и исчезла мысль – надо же, сколько во мне скопилось слез… Без движения стало холодно, мокрая одежда больше не грела. Меня била крупная, почти до судорог, дрожь. Я лежала и слушала клацанье своих зубов, шелест леса, отголоски затухающего грома. Не знаю, сколько времени прошло. Между сосен появилась бледно-зеленая полоса, предвестник рассвета. Я впала в странное полудремотное оцепенение. Наверное, даже какое-то время провела без сознания. Мне больше не было страшно. Не было больно. В голове царила пустота. Я не отреагировала, даже когда снизу раздалось: – Вон она, вижу! Я лежала и слушала, как по стволу карабкается человек. Над краем площадки показалась белобрысая голова – Дамир… – Ты ранена? Я ничего не ответила, только перевела взгляд на свои руки – они были перепачканы землей и кровью. Знать бы еще, чьей: моей, Настиной или кровью того бандита, что получил кусок плитки под ребро. Я почти не чувствовала своего тела. Дамир взвалил меня на плечо, как тюк, а мне было все равно. В такт его шагов покачивались деревья. Рядом шли какие-то люди с неясными пятнами вместо лиц. Лес расступился, мы вышли на прогалину, заставленную одинаковыми машинами. Дамир направился к самой ближней, распахнул заднюю дверцу, усадил меня на сиденье и пристегнул ремнем. Машина тронулась с места, из-под колес полетели брызги грязи. Через какое-то время я то ли уснула, то ли потеряла сознание. *** Очнулась я на кровати в своей комнате. Первое отчетливое ощущение – как же здесь жарко. Тело покрывал липкий пот, подушка под щекой была мокрая, хоть выжимай. Я выдернула из-под толстого одеяла руку – ладонь оказалась перебинтована в том месте, где кожу распорол острый плиточный край. Крутило мышцы, но терпимо. Больше мучений приносили мысли о Насте. Она погибла из-за меня. Это я потащилась на чертов праздник в «Березку», потому что хотела поразвлечься. Это я поверила лживой насквозь Вике, угодила в ловушку и затащила туда Настю. Девушку, которая хотела во что бы то ни стало выполнить клятву, данную человеку, давно тяготившемуся их связью. Настя… Большеглазый олененок, инстаграмная пустышка, преданная возлюбленная, забавная бухгалтерша… Я так и не смогла ее понять. Теперь уже никогда не пойму. Она осталась лежать в сосновом лесу, и по ее нарядному платью в блестках ползают муравьи. Это было слишком для меня. Я ощутила мучительную потребность разделить с кем-то эту боль. С Глебом – он ведь тоже когда-то ее любил. Увидеть его, сказать, как мне жаль, господи, как же мне жаль… Попросить, чтобы ее обязательно нашли, она не должна оставаться там, на холодной земле. Я готова прямо сейчас вернуться в лагерь и показать, где все произошло. Голова работала плохо, перед глазами плыло. Я села на кровати, опустив босые ноги на ледяной пол. С боку донесся какой-то шорох. Я вздрогнула, но сразу успокоилась – в кресле спала незнакомая женщина в медицинском халате. Наверное, сиделка. Надо постараться ее не разбудить, а то отправит обратно в постель. А мне надо увидеть Глеба, прямо сейчас, иначе рехнусь. Я огляделась в поисках одежды. Во всем теле ощущалась слабость, какая бывает после приступа высокой температуры. На улице опять была ночь, но жалюзи оставались открытыми, и в комнату с террасы проникало достаточно света. Интересно, сколько я проспала? Сутки, больше? Я бесшумно оделась, на цыпочках прокралась к выходу и натянула кеды, для устойчивости прислонясь к дверному косяку. Один раз сиделка всхрапнула, заставив меня замереть на месте, но так и не проснулась, только поворочалась в кресле в поисках удобной позы. Я вышла на террасу, аккуратно прикрыв за собой дверь. Осень окончательно вступила свои права – на улице было все так же холодно, снова моросил дождь. Из окна Глеба лилось приглушенное золотистое мерцание. Свет играл на мокрой каменной плитке, отражался в падающих каплях, ложился бликами на фигурных столбиках ограды. При виде него мне сразу стало легче. Глеб здесь, он рядом! Я положила руку на стекло, ощутив его гладкую поверхность. Приблизилась, с надеждой заглянула в комнату… И увидела Глеба со спины, абсолютно голого. Перед ним на столе сидела девушка, но с этого ракурса мне были видны только ее обнаженные щиколотки, крепко обхватившие мужчину за бока. Зад Глеба ритмично двигался, незнакомка постанывала в такт, я слышала ее даже через стекло. А может, мне казалось, что слышала, и голос звучал только у меня в голове. Словно почувствовав мой взгляд, Глеб обернулся. Прищурился, ничего не разглядев – зрачки привыкли к свету, а я находилась на улице, в темноте. Из-за его спины высунулась симпатичная мордашка – золотистое каре, оттопыренные ушки, широко расставленные глаза. Лиля с «Крыльев мечты». Надо же, как Глеб Николаевич сильно любит поэзию… Судя по изменившемуся выражению лица, Глеб наконец-то меня разглядел. Но прежде, чем он успел что-то сделать, я сорвалась с места. И опять побежала, не разбирая дороги. Мир вокруг был мутным и дрожащим из-за пелены слез. Я ненавидела и Глеба, и себя. Ненавидела так сильно, как никогда и никого на свете за всю свою жизнь. Глава 8. Ноги сами собой принесли меня на дикий пляж. Я горько усмехнулась такой удаче: узкая полоса песка у реки входила в число тех немногих мест, где не было установлено видеонаблюдение. Запас слез, еще недавно казавшийся бесконечным, наконец-то иссяк. Да и сколько можно… За последние два дня я плакала столько, сколько не плакала за все предыдущие семнадцать, уже почти восемнадцать лет. Все. Поревела и хватит. Река выглядела неспокойной. Темные волны набегали на берег и разбивались о землю, обдавая ноги холодными брызгами. Шквалистый ветер тащил за собой водяную взвесь, трепал волосы, надувал парусом расстегнутую рубаху. Кожа на руках мгновенно покрылась мурашками. Небо над головой усеивали тысячи ярких звезд, но вдали у горизонта не было видно ни одной. Я не сразу сообразила, почему – это с запада наползали плотные угольно-черные тучи. Кажется, на базу надвигалась гроза. «Вот и хорошо. Пусть все смоет к чертям», – отстраненно подумала я, забравшись на плоский камень и поджав колени к подбородку. Все эмоции, еще недавно крутившиеся сумасшедшим хороводом, ушли, уступив место болезненно подсасывающей пустоте. Ненависть притупилась: для нее требовалось слишком много сил, а взять их было неоткуда. А вот злость уцелела, по большей части на себя. Как можно было быть такой доверчивой идиоткой? Как можно было так жадно цепляться за крохи тепла, что от скуки обронил совершенно чужой человек? Человек, которому на тебя плевать? Конечно, той ночью он был не против воспользоваться ситуацией, раз уж дурочка сама полезла на шею… А кто бы отказался? Но я-то… я-то все приняла за чистую монету и напридумывала себе неизвестно чего… Дура… Но Глеб предал не только меня. Нет, предательством это сложно назвать – он мне ничего не обещал. Я сама, как доверчивый щенок, готова была лизать его руку просто за то, что он такой удивительный, и сильный, и красивый. Я до боли прикусила губу. Глеб предал Настю. Пусть они расстались, но он трахал Лилю через сутки после того, как погиб еще недавно близкий ему человек. Я стукнула здоровой рукой по камню. И еще раз, и еще, пока не расцарапала кожу на костяшках, не защищенных бинтом. Легче не стало. Как глупо. Все, что я делала, было глупо и смешно. Я действительно сошла с ума, раз поверила, что такой человек как Глеб вдруг чего-то там ощутит после поцелуя и полудетских откровений про друзей и помидоры… Его просто развлекало мое смущение, мое желание прикоснуться. Все во мне было наивно и смешно. Мысли о Глебе откликнулись мучительным эхом в пустой голове. Глеб Игнатьев… Как мало я, в сущности, о нем знала. Две-три газетных статьи про завод, обрывки разговоров, намеки Андрея. Сколько ему лет? Был ли он женат, есть ли у него дети? Как он стал тем, кем является сейчас? Нет, лучше не думать. Лучше сидеть и пялиться на волны, что набрасывались на берег с такой силой, словно им тоже хотелось разлететься на миллиарды частиц и превратиться в ничто. Прошло минут тридцать или около того. На том берегу, у самой воды вспыхнула первая зарница. Я промокла, замерзла и отсидела задницу. Надо было вставать и идти, но куда? О том, чтобы вернуться в дом и сделать вид, что ничего не произошло, не могло быть и речи. Для драматургии такого уровня требовалось куда больше времени. Сейчас я не вынесу новой встречи. Не вынесу его вида, спокойного и отвратительно-самоуверенного, или еще хуже – фальшиво-участливого. Ты куда убежала, Саша? Мы все так волновались. Выпей куриного бульончика, пока я пялю поэтессу у себя в апартаментах, а потом можем во что-нибудь поиграть. Ну уж нет. Я не вернусь туда, даже если придется заночевать прямо здесь, на этом гребаном камне, поросшем сухим мхом и покрытом оспинами от долгой эрозии. Я положила подбородок на колени, поплотнее обхватила себя руками и закрыла глаза. Дождь усилился, молнии полыхали совсем близко, просачиваясь сквозь сомкнутые веки. Их сопровождали раскаты грома, напоминавшие эхо контрольных выстрелов. Я открыла глаза. Темнота стояла, как в жопе у сурка: на много километров вперед ни огонька, ни следа живых людей, ничего, за что мог бы зацепиться взгляд, кроме всполохов мертвенно-белого света. А это идея. За месяц подработки я хорошо изучила систему видеонаблюдения на базе. Все камеры оснащались ночным режимом съемки. Для этого использовалась инфракрасная подсветка, но во время дождя она работала плохо: лучи подсветки отражались от водяной пыли и попадали на матрицу камеры, создавая помехи. Если я хочу пройти по базе незамеченной, то лучшего времени для этого не найти. Сбежать за пределы не сбегу, не стоит и пытаться – еще подстрелят в потемках, приняв за диверсанта. Но можно спрятаться в каком-нибудь подсобном помещении, в гараже или ангаре. Территория большая, укромных уголков хватает. Главные усилия охраны направлены на то, чтобы не дать чужакам попасть внутрь, а также на защиту важных объектов, вроде коттеджа босса или склада с оружием. Но никто не будет обносить тройным оцеплением все постройки без исключения – вряд ли враги соберутся штурмовать спортзал или столовку для персонала. Я тоскливо хмыкнула: ах, какая ты, Саша, блин, умная! Где только твои мозги были раньше? Вскарабкавшись по раскисшей от дождя тропе, я мысленно восстановила план базы, прикидывая, где лучше схорониться. Может, на пирсе? Выше по течению был один, там стоял дощатый сарай для катеров и всякого лодочного барахла. Но тут в голову пришла идея получше: зал для бокса, куда меня привел Андрей! Место популярностью не пользовалось: маленькое, на отшибе, оборудование давно не менялось. Зато для меня теплое помещение со старыми матами и работающей душевой – идеальный вариант. Все лучше, чем вонючий сарай, по которому гуляет ветер и бегают крысы. И уж точно лучше, чем шикарные апартаменты, где за стенкой развлекается человек, которого я… Не надо об этом. Двигалась медленно. Не только из-за того, что приходилось обходить камеры и основные маршруты патруля. Но еще и потому, что меня уже активно искали. Несмотря на ночь и грозу, половина базы стояла на ушах: шлепала берцами по лужам охрана, проехала машина с мощным прожектором на крыше, кто-то докладывал по рации, что «в секторе восемь чисто». Я спряталась за углом мусорного контейнера, выгадывая подходящий момент для следующего рывка, когда мимо прошли двое, свернув на площадку позади столовой. – Погода дерьмо… Не видно ни хрена. Может, собак пустить? – предложил неизвестный с грубым, прокуренным голосом и, судя по звуку, сплюнул на землю. Вот черт! Мне действительно как-то попадался на глаза патрульный с немецкой овчаркой. Как у собак работает нюх во время дождя? Смыло мои следы, или это ерунда для хорошо натасканного пса? – Не стоит, – второй голос, спокойный и слегка тянущий гласные, принадлежал Дамиру. – Девушка нездорова, переживает сильный стресс. Собаки ее напугают, реакцию будет сложно предугадать. За это замечание я была готова его расцеловать. Дамир не раз спасал мою жизнь, хоть и не по своей воле, но именно это его решение вызвало во мне искреннюю благодарность. – Усильте патрулирование лесной зоны, она попробует выбраться с базы, – продолжил между тем первый помощник. – Передайте на КПП, чтобы ни в коем случае не стреляли, если заметят кого-то с нашей стороны. А вот тут он меня переоценил, у меня на такой марш-бросок смелости не хватило. Или, скорее, выдал желаемое за действительное. Глебов заместитель так давно хотел от меня избавиться, что охотно поверил в возможность осуществления своей мечты. Подслушивать дальше было опасно, у Дамира имелось какое-то сверхъестественное чутье на чужой взгляд. Задами и закоулками, от укрытия к укрытию, я принялась пробираться к нужному месту. Пока пряталась и закладывала кругаля по самым пустынным тропам, успела промокнуть до нитки. Зато никто меня не обнаружил. К спортзалу вышла с запада, со стороны реки. Какое-то время наблюдала за зданием, затаившись в тени припаркованного неподалеку грузовика. Высокое, почти до самого потолка окно было приоткрыто – мы же с Андреем и оставили его в таком положении, решив после тренировки проветрить спортзал. Воровать тут было нечего, да и на базе все свои, можно не запирать. Я осторожно высунулась из укрытия, готовая чуть что рвануть обратно. В зоне видимости никого. Бегом преодолела открытое пространство, юркнула внутрь и захлопнула створку, стерев перед этим с подоконника грязные следы. В теплом помещении злость, долгое время служившая топливом, начала иссякать. Я почувствовала, как у меня снова начала подниматься температура. Навалилась сонливая слабость, голова наполнилась свинцом. Второй по счету ночной забег определенно не пошел здоровью на пользу. Не став задерживаться в главном зале, слишком хорошо просматриваемом через окно, я добрела до крохотной кладовой, где хранилось старое снаряжение: груши, лапы, гантели. Надо было снять мокрую одежду, но оставшихся сил не хватило даже на это. Я просто рухнула на пыльный гимнастический мат и провалилась в тяжелый полусон-полубред. *** Отдых не помог, стало только хуже. Я просыпалась и засыпала, не ощущая течения времени. В короткие периоды бодрствования меня лихорадило, кожа горела, а мышцы и суставы выкручивала тупая боль. Один раз я сумела доползти до туалета, где меня долго выворачивало пустой желчью. Когда я ела в последний раз? День, два дня назад? Может попозже, когда спадет жар, пошарить по шкафчикам – вдруг кто забыл батончик или шоколадку. Пока же я вволю напилась воды из-под крана, смыла с лица кислый пот и уковыляла обратно в кладовую. Я понимала, что серьезно простудилась и надо бы с этим что-то делать, но как-то заторможено и отстраненно. Не хотелось ничего делать. Вообще ничего не хотелось. Я снова вырубилась. И снова очнулась: может через час, а может и через полдня. Было особенно хреново и очень холодно. Рот будто засыпало песком. Я почти что решилась покинуть убежище и попросить о помощи, но в последний момент передумала. Да, меня уложат на чистую сухую кровать, позовут врача, снова приставят сиделку… Но я больше не желаю быть хоть чем-то обязанной Глебу. Я стиснула зубы, не давая им противно стучать друг о друга, и осталась лежать в провонявшей болезнью комнатенке. Ничего, перетерплю. – Господи, Саша! В кладовке зажегся свет. Ко лбу прижалась прохладная сухая ладонь, нащупывая температуру. – Твою же мать, ты что, была здесь все это время?! Я с трудом разлепила тяжелые веки. Надо мной склонялось мутное белое пятно, постепенно превратившееся во взволнованное лицо Андрея. – У тебя жар. Сейчас кого-нибудь позову, отнесем тебя к врачу. – Не надо… Не зови никого, пожалуйста… – обметанные простудой и растрескавшиеся от жара губы слушались плохо. – Пожалуйста! Я туда не вернусь! Андрей замысловато выматерился и помассировал лоб, взлохматив темно-русые волосы. Но все же опустился на поваленный кожаный манекен с протяжным вздохом. – Они меня ищут? – я попробовала приподняться, друг поспешно подхватил меня подмышки, помогая опереться спиной о стеллаж. В его глазах читалось настоящее, а вовсе не приторно-фальшивое беспокойство. – Не то слово. Дамир думает, что тебе удалось удрать с базы. За твоей квартирой следят. За Стасиком тоже. Даже за тренером по боксу. Ты у нас теперь цель номер один, круче Прилепченко и Агазатяна. Я выдавила слабый смешок. – А Дамир правда поверил, что я сбежала? – Ну, у него были основания: ты как сквозь землю провалилась, на камерах ни следа. В ту ночь как раз выезжал конвой с грузом, охрана призналась, что осмотрела не все машины. А поскольку ты уже проявляла изрядную прыть… – А что думает…? – я не договорила, но Андрей и так понял. – А что думает Глеб, никому не известно. Он уже вторые сутки не просыхает. Хотя… Сам Дамир не стал бы поднимать такую бучу. Следовательно, его нагибает босс, а он нагибает всех нас. Слушай, ты не поверишь, что еще было! Ушастую эту, Лилю или как ее, попросили вчера на выход. Честь по чести, на машине, с подарками. Так эта Лиля знаешь, что сказала? Или ей выплачивают пятьсот тысяч наличными, или она идет в «Вечерний Нижне-Волчанск» и дает подробное интервью. Как ее, молодую и неопытную, увезли прямо с «Крыльев мечты», а потом всякое непотребство вытворяли всем персоналом базы. – Ну? – Я чуть не подскочила, даже силы откуда-то появились. Вот тебе и настоящая Козетта! – И как, заплатили? – Заплатили, решили не раздувать историю. И Лиле, и ее старой бабушке, и малым детушкам. Дамир теперь ходит злой как черт. А наш босс целыми днями жрет коньяк и играет в «Фар Край», ты прикинь. – А что… с Настей? Преображение робкой поэтессы, столь искренне воспевшей Нижне-Волчанск, меня немного развеселило. Но убитая девушка вновь завладела мыслями, напомнив о бесконечной вине… Не мне одной – Андрей тоже помрачнел. Руки, до этого расслабленно лежавшие на коленях, сжались в кулак. – Нашли. И увезли в Новосибирск, у нее там родственники живут. С похоронами, конечно, помогут. Но кому от этого легче. Жаль. Хорошая была девчонка, честная. – Это ведь Вика нас туда заманила, – зачем-то озвучила я очевидную мысль. – Знаю. Теперь ей это с рук не сойдет, – из голоса друга исчезли все эмоции. Осталось только то равнодушие, что пострашней любой ярости. – Мне не следовало отпускать тебя одну. – Да я не особо спрашивала… Ладно, чего теперь. Что случилось, то случилось. А чьи это были люди? Прилепченко? – Его, – Андрей задумчиво покивал. – Ты никому не рассказывала о том, что произошло в «Березке»?