Когда, все купив, Рина вышла из магазина, Гоша рыдал. Привязанный к дереву ослик объедал с коры муравьев. – Ты что, хищник? Ты уверен, что ослики едят муравьев? – спросила у него Рина. Словно поняв ее, Фантом задумался. Рина поняла, что точных указаний от природы, что он ест, а что нет, он пока не получал. – Существует пять языков любви! Прикосновения, слова поощрения, помощь, подарки, время! В среднем человек использует не больше двух, а на остальных не говорит вообще! – произнес с ослиной спины Гоша. – Ногу подвинь, философ! Я под тебя покупки подсуну! – велела Рина. Она кое-как дотащила Гошу до писательского подъезда, а оттуда уже Лохмушкин с Ивановым перенесли его к себе в квартиру. – Благодарю, друзья мои, благодарю! За автографами приходите завтра! И ты, бутуз, приходи! – поощрял их Гоша, обнимая Лохмушкина за шею и похлопывая поэта по щеке. «Обнаженный нерв эпохи» втайне обижался, но, будучи человеком культурным, предпочитал вежливо улыбаться. – Хах! Вечно Лохмушку с кем-то путают! – сказал Иванов. – Приезжает он как-то на выступление! Приходит в книжный, а там какая-то мама дочку с его книжкой стихов фотографирует. Ну, Лохмушка как бессмертный классик радостно придвигается поближе, чтобы тоже запечатлеться, а мамаша ему строго так говорит: «Мууущина! Покииньте, пожалуйста, кадр!» – Она не так все сказала! Ты переврал! – чуть не плача, взвыл Лохмушкин. – Но из кадра она тебя прогнала? – Она не знала, что это я! – Ну правильно! Стихи у тебя какие? Стррррррасть и торррржество! Вот она и ожидала атлета с сердечками в глазах – а тут какой-то баранчик из мультфильма!.. Нет, Лохмушка, хоть ты до дыр загладь ослика, а все равно тебя забудут! Поэт, чтобы стать классиком, во-первых, должен иметь донжуанский список, во-вторых, быть нищим, а в-третьих – погибнуть на дуэли. Ну так и быть! С дуэлью я тебе помогу! Как тебе дуэль на сковородках? Рина засмеялась: – Можно и не на сковородках. У нас есть Макс. Он, правда, добрый, но если кто-то при нем начинает заикаться, Макс решает, что его дразнят. – А стреляет он хорошо? – Отлично стреляет. – О, тогда надо их познакомить! Лохмушка тоже заикается, когда хочет у издателя денег в долг попросить. Так что Макса мы взбесим! – Молчи, ничтожный! – Лохмушкин, чуть не плача от досады, хотел пнуть Иванова, но попал ему по ботинку и отшиб себе палец на ноге. В писательском подъезде Рина пробыла недолго. Гошу Лохмушкин и Иванов затолкали в дальнюю комнатку, вручили ему кипу бумаги, три шариковые ручки и банку с вареньем. – Варенье – это мозг кормить! – объяснил Лохмушкин. Гоша щелкнул на него зубами, и поэт ушел, всепрощающе улыбаясь и покачивая головой. Гоша же, не теряя времени, схватил ручку и жадно начал строчить, роняя на бумагу капли варенья. Копытца Фантома выбивали дробь по ступенькам. Рина обошла все этажи, щедро раздавая ослиное вдохновение, и карманы в попоне заполнились продуктами. Лохмушкин остался присматривать за Гошей, который уже съел банку варенья и в нетерпении изломал две ручки из трех, мстя им за то, что они писали слишком медленно. – Вернем его вечером, и нетленную прозу его не похитим! – пообещал Лохмушкин. Писатель Иванов пошел провожать Рину. Ему хотелось прогуляться, а ослика погладить уже напоследок. Фантом не нуждался в понукании. Вести его обратно было просто – требовалось лишь соблюдать определенные ритуалы. Возвращался он в ШНыр всегда по одной дороге. В строго определенных местах останавливался и получал половинку яблока или баранку. И горе – если этой баранки не оказывалось. Приходилось бежать в Копытово или в ШНыр и пополнять запасы, потому что Фантом, хоть и раздаривал гениальность направо и налево, был все же типичным ослом и обещаниям «Да иди же ты, скотина! Не артачься! Потом три яблока дам!» не верил. По дороге, почесывая заросшую шею, Иванов вспоминал умершего писателя Воинова и, продолжая любимую его тему, рассуждал, горят ли рукописи. – Понятно, что чисто технически горят, конечно. И книги горят. В макулатуру их сдают, в сырой гараж ссылают, на газетку у мусорника выкладывают. И даже если допустить, что где-то в Сети в бесплатной библиотеке и сохранился файл – то кто станет его искать, если писатель забыт? Тут Иванов перестал трагически чесать шею и ради разнообразия поскреб короткими пальцами спину. – А у меня другая теория! Теория растворения! – набравшись храбрости, выпалила Рина. – Вы в вечность души верите? В бессмертие? – Ну… – осторожно сказал Лохмушкин, – верю. Допустим. – Тут надо не «ну верить», а верить! – сказала Рина с укором. – Тут вот в чем штука! Если душа бессмертна, то она вбирает в себя все! Все впечатления, разговоры, даже эстрадные песенки. И уж, конечно, все книги, которые она прочитала! – Даже стихи Лохмушки? – спросил Иванов с интересом. – Все! Представим, что Лохмушкин написал стихотворение, которое не издали, но он прочитал его вслух на творческом вечере! И вот для пяти человек оно стало самым важным в жизни! Растворилось в их личностях, повлияло на судьбу, разделило их бессмертие! То есть даже не напечатанное стихотворение бессмертно! Не материальный носитель, которым растопят, конечно, буржуйку, а это, главное! Сказав это, Рина оглянулась на Иванова, который, явно не слушая ее, смотрел куда-то вперед. Лицо у него было ошалевшее. – Что случилось? – спросила Рина. – Там был… – едва выговорил Иванов, облизывая сухие губы. – Ты ведь не подумаешь, что я сошел с ума? – С точки зрения любого нормального человека, мы оба полные психи, – авторитетно заверила его Рина. – Идем по лесу, ведем крылатого осла, говорим о бессмертии. – Хорошо. Я видел громадного человека на деревянных ходулях. Одет не то в шубу, не то во что-то такое. Перескочил через тропинку, посмотрел на меня – и скрылся. На голове у него был… горшок! – Хм, – сказала Рина. Одним Горшеней не ограничилось. Не прошло и десяти минут, как Иванов вновь застыл стойким оловянным солдатиком. – Эй! – окликнула Рина, ничего пока не замечавшая. – Что, снова человек на ходулях? Писатель смотрел поверх леса и задирал голову все выше, пока Рина вообще не перестала видеть его лица, а видела только шею. Ослик Фантом тоже остановился и задрал голову. Под его попоной зашевелились коротенькие крылышки. Над лесом на гиеле летел клоун. Верткий, гнущийся во все стороны. Одежда клоуна была украшена развевающимися лентами, блестками и фольгой. Он то откидывался на шею гиелы, то проскальзывал у нее под животом, то вскакивал на седло коленями, то разворачивался и оказывался задом наперед. Причем это были не просто движения, а нечто органичное. Чувствовалось, что человек этот и мыслит, и живет движением. Рина смотрела на клоуна как завороженная, однако лишь увидев в руках его шары с сетью, узнала Танцора. Что делал здесь Танцор, да еще в одиночку, было непонятно. Нарушая все неписаные законы, он скользил над лесом, тщательно просматривая сверху изгибы тропинки. Заметив Рину и ее спутника, Танцор ухмыльнулся и пронесся над ними, вскочив коленями в седле и раскинув руки. По его лицу Рина определила, что он узнал ее. Пеших шныров наездники-берсерки обычно не трогали, но тут что-то подсказало ей, что Танцор сейчас вернется. Кроме того, Рине не понравилось, как его гиела посмотрела на ослика. Шнеппер был на дне рюкзака. Не пытаясь достать его, Рина потащила Фантома за повод в заросли. Фантом сделал шага четыре и, заупрямившись, остановился. Нарушений маршрута он не приветствовал. Почему кусты? Зачем кусты? С какой такой целью кусты? Не пойду, и все! Почему мы раньше тут не ходили, а сейчас идем? Нет! Наше место будет вон там, на повороте, под той рябинкой. Там мы остановимся и медленно, со вкусом съедим яблочко! А если в яблочке будет червячок, то мы съедим и червячка, ибо это – иа! иа! – чистейший белок. – Помогите мне! – взмолилась Рина, обращаясь к Иванову. Писатель сгоряча попытался поднять ослика, но, охнув, схватился за поясницу. – Кажется, сегодня я напишу сагу про радикулит, – простонал он. – Не трогайте ослика! Бегите сами! – Бежать я не могу, но не волнуйся за меня! Я дитя рабочих окраин! У нас ходили район на район. И я выжил, хотя папа у меня был учитель, а мама играла на скрипке, – бормотал писатель. Рина сообразила задрать ослику морду и показать ему гиелу, которая, плавно разворачиваясь, уже ложилась на обратный курс. При этом Рина и сама не убереглась от контакта с шерстью и гривой ослика – и ощутила вдохновение не менее сильное, чем Иванов. – Беги, осел несчастный! Твое упрямство гроб тебе отверзло! Уж каплет черный яд! Распахнута могила! О, что же ты стоишь, осел! Беги! – зашипела она на ухо Фантому. Ослик, усмотрев гиелу, перестал артачиться и торопливо затрюхал в заросли. Взлететь он благоразумно не пытался. Инстинкт подсказывал, что от коротеньких крылышек спасения ждать не следует. Лес был подмосковный, разношерстный. Красноватые стволами сосны, желтоватые стволами сосны – все красавицы, точно погодки, между ними островками березняк, а внизу сомкнулись молодые клены с листвой такой широкой, что стоит лечь на спину – и ты скрыт от всех, кто тебя ищет. На это свойство леса не раз указывал новичкам Меркурий: – Что делает. Любой зверь. Когда за ним. Гонятся. Бежит. Потом залегает. И все. Исчез. Вот и Рина попыталась сделать то же самое. Пробежала немного – и залегла. Ей хотелось уткнуться в землю лицом, но она заставила себя перевернуться. Лежала и смотрела на брюхо гиелы, мелькавшее в ветвях. Танцор, высматривая ее, летал над лесом кругами. Рину он явно не видел, но носившийся вокруг нее ослик не проявлял достаточной конспирации. Скорее всего, он выдал бы себя шевелением подлеска, но прежде, чем это произошло, какая-то другая гиела вырвалась из леса и атаковала гиелу, на которой сидел Танцор. Клубок из двух сцепившихся гиел покатился по воздуху, не пойми как и когда ухитряясь всплескивать крыльями и не падать. Гиелы верещали, взвизгивали, брызгали мочой и вели себя так, как могут вести только две взбешенные гиелы, мало заботящиеся о том, насколько благородно они выглядят со стороны. Они пронеслись до лесных вершин, и только здесь клубок расцепился, чудом не врезавшись в деревья. Напавшая гиела скользнула в заросли и скрылась. Густой подлесок мгновенно спрятал ее, однако Рина успела узнать Гавра. Танцор, усидевший в седле кувыркающейся гиелы лишь благодаря своему удивительному умению, метнул вслед Гавру сеть на шарах, однако, судя по раздраженному крику, не попал. Не успел Танцор сменить сеть на арбалет, а его гиела набрать высоту, как кто-то вновь атаковал ее из леса. И опять это была гиела, но на сей раз не Гавр, а песочная. Целью песочной гиелы было крыло гиелы Танцора. И цель эта была бы достигнута, а кость крыла раздроблена, не сумей атакованная гиела уклониться от укуса. Зубы песочной гиелы щелкнули вхолостую. Не пытаясь атаковать повторно, она нырнула в лес. Гиела Танцора – а это был сильный взрослый самец – погналась было за ней, но из лесных вершин навстречу ей уже устремился Гавр. Опасаясь, что гиелы снова сцепятся, и тогда падения не избежать, Танцор ударил свою гиелу электроповодьями и стал уводить ее к Копытово. Гавр и его песочная спутница выныривали из плотной листвы в непредсказуемых местах, пытались укусить гиелу или ее всадника – и сразу скрывались в лесных вершинах. Преследовать их в чаще Танцор не решался: Гавр и песочная гиела явно знали здесь каждое дерево. Любая небольшая лазейка между вершинами, любой зазор в ветвях – и они вновь набрасывались снизу, щелкая зубами. Гиела Танцора с каждой секундой утрачивала боевой пыл. Несмотря на то что ей приходилось одной биться против двоих да еще считаться с хозяином, жалящим ее уколами электроповодьев, она сразу почувствовала то, в чем пока не разобрались люди. Гавр и песочная гиела были уже не двумя отдельными зверями, а парой. У гиел же, как и у волков, когда самка и самец объединяются, они становятся единой боевой единицей. Вместе сражаются, вместе прогоняют со своего охотничьего участка чужаков. Восемь лап, четыре крыла, две пары отличных зубов – и все это обращено против бедной гиелы с обузой в седле. И гиела Танцора все это прекрасно понимала и потому больше думала сейчас о бегстве, чем о сражении. Профессионал нередко только тем и отличается от очень продвинутого любителя, что знает, что ему по силам. Танцор прокрутился в седле и, запомнив место, в котором сгинули его брошенные шары, по короткому пути направил свою гиелу к полю. Он надеялся, что хотя бы одна из гиел сгоряча за ним увяжется и над полем, где нет деревьев, он легко уложит ее из арбалета. Однако ни Гавр, ни песочная гиела за ними не последовали. Они прекрасно понимали, что их укрытие – только лес. Рина выскочила на тропинку. Писателя Иванова на ней давно не было. Дитя рабочего пригорода благополучно скрылось. – Гавр! – завопила Рина в шевелящиеся кусты. Гавр выскочил к ней совсем не с той стороны, откуда она его ждала. Сшиб ее с ног и принялся облизывать. – Сгинь, чучело! Я задыхаюсь! – взвыла Рина. Гавр отпрянул и стал гипнотизировать взглядом Фантома. Ослик, предупреждая, на всякий случай взбрыкнул задними копытами. Из кармана его попоны выкатилась банка зеленого горошка. Гавр, подскочив, прокусил ее зубами и отпрыгнул, крайне разочарованный. Затрещали кусты. Песочная гиела выскочила и, негромко рыча, начала красться к Фантому. Гавр, знакомый с осликом и прежде, как добычу его не воспринимал, чего нельзя было сказать о его приятельнице. Рина заметалась, пытаясь загородить собой ослика. Она понимала, что один укус тут может решить все. Если разгоряченная гиела сейчас вцепится в добычу, Фантому ничем уже не поможешь. Гавр, поскуливая, вертелся у ее ног, бросаясь то к своей подруге, то к Рине. Вид у него был озадаченный, как у мужчины, который пытается примирить жену и маму. «И ты хорошая! И ты тоже хорошая! И я замечательный! Почему нельзя просто дружить?» – спрашивал Гавр, развесив уши, что у гиел служит признаком растерянности. Фантом опять взбрыкнул в пустоту. Взбрыкивал он очень смешно. А еще ослик смешно поджимал уши и скалил желтые крупные зубы. «Я муравья съел! Жука загрыз! И тебя, гиела, загрызу!» – предупреждал он. Песочная гиела продолжала красться. Приближалась она к Фантому медленно, кругами. Рина видела, что на помощь Гавра рассчитывать ей нечего. Бросься песочная гиела на нее – он помог бы, а тут какой-то осел. С точки зрения Гавра, спорить из-за осла было так же глупо, как из-за банки этого невкусного горошка. Больше всего Рина опасалась, что глупый осел сейчас ломанется в кусты. Сейчас близость Рины и ее крики хоть как-то удерживают гиелу, а тогда разгоряченная гиела, конечно, сразу устремится за осликом и все будет мгновенно кончено. Когда Рина подбежит, там будет только мертвый осел и окровавленная гиелья морда, скалящаяся и не подпускающая ее к добыче.