– Отпусти Яру! Горшеня опять отмахнулся – не столько от Ула как от Ула, сколько просто убрал с пути препятствие. Ул опять отлетел, но, уже готовый к этому, сразу вскочил и опять преградил гиганту путь: – Не можешь отпустить? Тогда проглоти меня! Снова толчок. Опять мир кувыркается, опять деревья растут корнями к небу, то есть к земле, которая стала небом. – Ты глотаешь тех, кого любишь! Вспомни! Ты меня любишь! – отчаянно крикнул Ул. Горшеня опять толкнул Ула, но почему-то уже не сильно. Может, его отвлекала золотая пчела, метавшаяся у него перед носом? Ул схватил Горшеню за руку-оглоблю: – Глотай! Ты меня любишь! Вспомни! – Ты кто? – Я мой брат! Помнишь, сколько раз ты меня глотал? Ну же, голова глиняная, пузо голодное! Открывай рот! В пуговицах Горшени что-то зажглось. Пуговицы чуть прокрутились, неуловимо изменив выражение. – Не задерживай меня! Горшеня должен идти, чтобы показать «нельзя»! – произнес гигант несчастным голосом. – Верни Яру! – крикнул Ул, спеша воспользоваться этим временным просветлением. – Не могу! Он не велит… Пусти! – Кто «он»? Молчание. Пуговицы опять становятся бессмысленными. Горшеня, как видно, и сам не знает. – Он хозяин. – Тогда глотай меня! – спешит Ул. – Ну! Ну! Глотай! Громадные руки схватили Ула за плечи. Мир взметнулся, перевернулся с ног на голову, и Ул свалился прямо на крышу улья. В следующий миг он уже обнимал Яру. – Я думала, больше никогда тебя не увижу! Он тебя все время кувыркал! Ты жив? – всхлипывая, спрашивала она. Он чувствовал, как ее ладони сжимают ему щеки и уши, а потом что-то коснулось его лба, бровей, носа. – Что ты делаешь? – удивился Ул. – Трусь о тебя носом! – А-а… Понятно! Только давай отложим: надо отсюда выбираться! – Не получится! Не успеем! – отозвалась Яра грустно. – Почему? – Живот!.. Сейчас снова начнется! – Яра положила ладонь Ула на свой живот, и он ощутил нетерпеливое сокращение рвущейся из заточения жизни. – Горшеня! Отпусти нас! – крикнул Ул. Молчание. Горшеня уже снова шагал куда-то. Брюхо его покачивалось. Изредка раздавался звон. Это Горшеня задевал котлом о деревья. Ул не собирался сдаваться. Слишком много побед он одержал над Горшеней в прошлом, когда по три-четыре раза за день на спор оказывался в его брюхе и выбирался из него. – Одурачим как-нибудь! Эй, Горшеня, в тебе каша подгорает! Срочно выплевывай нас, а то не отмоешь! Прежде гигант задумался бы, поскольку любую информацию воспринимал всерьез, – сейчас же даже с шага не сбился. Ул не знал, что делать. Он надеялся, что Горшеня будет спорить. Он легко ввязывался в споры, а уж переспорить его Ул всегда умел. Вот и теперь Ул стал что-то говорить наудачу, но Горшеня не отзывался. Яра пальцем коснулась губ Ула, умоляя его помолчать, и показала куда-то вперед. Ул различил две крошечные красные точки. Казалось, на них смотрит кто-то, исполненный терпеливой злобы. – Что это? – шепнул Ул. – Эльб-карлик. Он захватил Горшеню. Разве ты не чувствуешь, что Горшеня стал другим? – прошептала она. – Как ты в нем оказалась? – Не послушалась тебя, вышла из дома. Одна ведьма натравила на меня берсерков. Меня спас Горшеня. В него выстрелили личинкой эльба. И этот карлик заставляет Горшеню показывать, где Митяй совершил обратный нырок с закладкой! – А чтоб его, этого эльба! Вот бы прикончить его чем-нибудь – да закладки никакой с собой нет! – пробормотал Ул, глядя в красные глазки с таким же гневом, с каким и те были устремлены на него. Временами лучик света, пробивавшийся в Горшеню снаружи, исчезал. Происходило это на краткие мгновения, причем даже тогда, когда Горшеня шел не по лесу, а по открытому месту. Словно кто-то снаружи бесшумно подкрадывался и пытался заглянуть. – Денис, наверное! И этому неймется! – с досадой прошептал Ул. – Денис здесь? – быстро переспросила Яра. – Точно здесь? – Угу. И как ему не надоест! Для него же это все месяцами тянется! – ответил Ул. Яра заспешила. Живот дал ей краткую передышку. – У тебя есть ручка и бумага? – Зачем тебе? – Ул похлопал себя по карманам. – Ручки нет… карандаш есть… и блокнот… Яра выхватила у него карандаш. Она писала на коленях, скорчившись на крыше улья. Света пробивалось так мало, что она видела только очертания блокнота. Хорошо, что карандаш, если не сломан, пишет всегда и во всех положениях. «Денис, это я, Яра! Я сказала бы тебе это вслух, но для тебя моя речь заняла бы недели, поэтому попытаюсь написать. Надеюсь, я смогу просунуть эту бумажку в дыру в котле и ты ее заметишь. Я пытаюсь поставить себя на твое место. Тобой владеет отчаяние. Кажется, что ничего изменить уже нельзя, что, взяв тогда закладку, ты всего лишился, а это несправедливо. Тебе вроде бы дали право выбора: оставить закладку себе или не оставлять, а потом наказали тебя за ошибку всем дальнейшим. Теперь тебе кажется, что мир с самого рождения был несправедлив и навалил на тебя куда больше испытаний, чем ты заслуживал. Мне трудно тебя разубедить. Я и не пытаюсь. Я действительно виновата, что не сумела помешать тебе слиться с закладкой. Было бы в сто раз лучше, если бы твоим первым проводником стали Ул или Родион. Я много раз проигрывала в памяти те минуты. Думаю, варианты отнять ее у тебя все же существовали. Много разных вариантов, и я ими не воспользовалась! ПРОСТИ МЕНЯ, ЕСЛИ СМОЖЕШЬ! Кажется, я пишу строчки одна на другой. Переверну страницу. Тут очень темно. Тебе кажется, что, сорвавшись тогда, ты все потерял и ничего изменить нельзя. А раз так, то плевать, пусть всем будет плохо. Какая теперь разница, раз все потеряно! ЭТО НЕ ТАК! Никогда не поздно ничего изменить в лучшую сторону! Даже в последний момент! Первошныры верили, что хорошие люди – не только шныры, а вообще все – попадают за Вторую гряду. Для этого нужно просто отдать себя двушке всем сердцем, и все! Все зависит лишь от того, куда обращено наше лицо: к Гряде или к болоту. Можно всю жизнь идти на двушку – и в последний момент сорваться в болото. А можно из болота в последнюю секунду вскинуть голову – и увидеть двушку. Надеюсь, что мы встретимся с тобой на двушке. Ты счастливее нас в том смысле, что у тебя ЕСТЬ ВРЕМЯ. Особенно в рамках сегодняшнего, самого важного для всех дня. Яра». Закончив писать, Яра вырвала из блокнота листы, свернула их трубочкой и просунула в щель в котле. Горшеня продолжал топать через чащу, а листы пока оставались на месте. Яра смотрела на них и с каждым мгновением утрачивала надежду. Ведь для Дениса каждая ее минута – это многие и многие дни. Неужели не заметил? Или Ул ошибся, что он сюда приходит? – Давай еще подождем! – предложил Ул. Яра подождала еще некоторое время. К бумажкам так никто и не прикоснулся, но вдруг Яра заметила, что трубочка торчит как-то по-другому. Решив поправить ее, Яра вытащила свои листы, стала снова их сворачивать – и внезапно увидела крупные черные буквы, такие толстые, что они могли быть сделаны только жирным маркером. Буквы эти шли поверх ее письма и легко читались даже в полутьме. «НЕ НАДОЕЛО БРЕДИТЬ?» – прочитала Яра. Видимо, оттого, что она возлагала на письмо такую надежду, она горестно вскрикнула. В тот же миг живот опять обрел самостоятельную жизнь, точно яйцо, из которого спешил проклюнуться птенец. По новому какому-то ощущению, по отдавшейся в спине боли Яра поняла, что отсрочек больше не будет. Ребенок появится на свет в самое ближайшее время. Горшеня продолжал идти. Кажется, он спускался по пологому косогору. Котел сместился, улей с пчелами съехал назад. Ул запоздало вспомнил, что у него есть нерпь, и связался со ШНыром. Улу ответила Кавалерия. Ее голос был очень уставшим. Нервный рассказ Ула о том, что они с Ярой в животе у Горшени и у Яры начались роды, она выслушала участливо, но как-то отрешенно, словно часть ее души решала теперь иную, более важную задачу. – Вы меня понимаете? – спросил Ул, прижимая к себе напуганную, почти ничего не соображающую от страха Яру. – Прекрасно! – заверила его Кавалерия. – Горшеня, чудо былиин, идет показывать рогрику слабую точку! Пробить наш мир, продырявить его как решето! – Пять баллов за сравнение, – похвалила Кавалерия. – Решето и так с дырками, одна лишняя не помешает. – Теперь давай по сути. Где вы находитесь? – Точное место указать не могу. Думаю, где-то в районе станции, может в районе игольного завода. Что нам делать? Яра вскрикнула. Ее крик – хриплый, с перерывами на дыхание – многое подсказал Кавалерии. – Вот и дело. Ты роды принимать умеешь? – спросила она внезапно. – НЕТ! – испугался Ул. – Успокойся! Умеешь! У лошадей же принимал?