». Татьяна Ильдимирова Татьяна Ильдимирова Подходит читателям от 13 лет. ПИКОВАЯ ДАМА – С помощью такой помады можно вызвать Пиковую Даму, – авторитетно заявила Варя, и в груди у Оли сладко заныло от предстоящего удовольствия. Варя, ее закадычная дворовая подружка, неделю назад вернулась из лагеря, полная всевозможных важных для третьеклассницы умений и социальных навыков – предсказывать судьбу по руке, красить ногти, вызывать Пиковую Даму или гнома-матершинника, прыгать в резиночку до четвертых. Оля завидовала ей лютой завистью девочки, которую еще ни разу в лагерь не отправляли. И даже Варины рассказы о том, что в лагерь приезжал дантист с бормашиной и всем по очереди больно сверлил зубы, отдавали неким коллективным героизмом и страшили разве что самую капельку. Сегодня был особенный вечер – впервые в жизни Оля выревела у родителей согласие остаться у старшей подруги с ночевкой. Девочки решили вообще не ложиться спать, а ночью смотреть по телевизору взрослые фильмы. Это казалось несложным – Варина мама ушла в больницу на ночное дежурство, а сестра Галина, обещавшая за подругами присматривать, немедля убежала гулять со своим и вполне могла, как говорила Варя, вернуться домой только под утро. Оставшись в квартире одни, Оля с Варей послушали все Галины кассеты, которые брать, разумеется, не разрешалось, потому что старый магнитофон мог зажевать пленку. Одну кассету, итальянскую, ставили аж трижды. И подпевали, фальшивя и перевирая медовые песенные строки, и танцевали, воображая, что они на дискотеке, и прыгали по широкой кровати Вариной мамы, пытались коснуться кончиками пальцев потолка или хотя бы люстры. Потом кружились, держась за руки, расплескивая беспричинное ликование, пока перед глазами не поплыли зеленые пятна. – А я тоже буду певицей, — отдышавшись, сказала Варя. – Или лучше врачом. Я еще не решила точно. Врачом, я думаю, очень интересно работать. Я тебе сейчас такую книжку покажу! Ты только дома не рассказывай, что мы с тобой читали. Это самая настоящая взрослая книга. Девочки посмотрели картинки в медицинской энциклопедии, где все было страшно по-настоящему. «Оля, представь, ты такая внутри!» – шептала Варя, недоверчиво глядя на человека в разрезе, красного и жилистого, как кусок сырого мяса на рыночном прилавке. «Сама ты такая внутри!» — отвечала Оля, больно тыча пальцами подруге в бока. Они просмотрели несколько статей и обе поняли, что давно и неизлечимо больны страшными болезнями. Варя в тысячный раз показала подруге свой толстенный песенник, Оля читала его через плечо: Варя никому в руки драгоценную тетрадку не давала. Тексты любимых песен, украшенные цветочками, сердечками и вырезанными из журналов фотографиями счастливых пар, сменялись мудрыми фразами «Будь скромна и весела, будешь нравиться тогда», «Мальчишка – не трамвай, уйдет – не догоняй» и «Любовь – это ваза, а ваза стекло. А все, что стеклянное, бьется легко». Песни в основном были английские, но записаны они были русскими буквами. Чтобы всем было понятно, как надо петь. Еще там были всякие секреты по уходу за собой: какие продукты мазать на себя для красоты кожи и волос. Оля запомнила про огурцы на глаза. Когда наступило время обеда, девочки суп в холодильнике не заметили, но колбасный сыр и батон за милую душу умяли. Еще обнаружили в буфете заныканный к праздникам кулек с шоколадными конфетами и съели по одной и еще по одной, почти незаметно, но фантики на всякий случай выбросили в окно. Потом Варя снова отправилась в мамину спальню, а вернулась оттуда красивая по-особенному: на каблуках. Она гордо стояла перед Олей, плечом опираясь об стену и ожидая восхищения. Мамины выходные туфли с острым носом, ярко-красные, блестящие, как леденцы, едва не соскальзывали с ее босых ног. Варя пожадничала и примерить туфли не дала. Обидевшись, Оля решила, что когда она вырастет, у нее таких будет много, как в магазине: и красные, и зеленые, и всякие, и что носить она их будет каждый день. Вволю налюбовавшись на туфли, девочки съели еще по конфете, вытащили из комода косметичку Галины и ее украшения. Галина, если честно, была некрасивой, длинноносой, тощей, с белесыми бровями. Она покупала побрякушки и косметику на всю свою стипендию, красилась каждый день по часу, из-за чего вечно опаздывала в институт, но все равно оставалась дурнушкой. Девочки примерили все бусы и браслеты, прикладывали к ушам сережки (уши у Оли еще не были проколоты и она с завистью смотрела на дырочки в Вариных мочках). Они накрасили ногти вонючим лаком, немножко просыпали на покрывало пудру, лица зашпаклевали тональным кремом «Балет», намазали веки сиреневыми тенями и раскрутили все тюбики с помадой, от которой пахло так, что хотелось ее надкусить. И тут Варя вспомнила про Пиковую Даму. Это очень просто, сказала она, Пиковая Дама всегда появляется, когда ее зовут. И гномик-матершинник, кстати, тоже, но его мы вызовем потом. Очень важно все сделать верно, покровительственным тоном говорила Варя, густыми помадными линиями рисуя на зеркале в ванной комнате лестницу с дверцей на самом верху. Как только увидишь огонек на верхней ступеньке, надо немедленно все стереть. А иначе Пиковая Дама выйдет из зеркала – выйдет из зеркала – выйдет из зеркала — и задушит тебя! «Может, лучше не надо?» — хотела сказать Оля, но, застыдившись, промолчала. Она прижалась щекой к холодному бежевому кафелю, готовая в любой момент уткнуться в махровое полотенце. – Ты что, боишься? – спросила Варя. – Нет, нисколько! – А вот я немножко боюсь. Варя принесла из кухни тонкую зажженную свечу и по стенам медленно потекли зыбкие полуживые тени. У Оли от волнения похолодели уши. Не смотреть на свечу было невозможно. Смотреть – тоже. – Пиковая Дама, приди! – торжественно прошептала Варя, обеими руками сжимая свечу. – Пиковая Дама, приди! Пиковая Дама, приди! Оля за спиной у Вари зажмурилась, застыв в неудобной позе на краю ванны. Под закрытые веки прокрадывался свечной оранжевый свет. В такие минуты остро чувствуешь, что у тебя есть позвоночник и солнечное сплетение, в котором что-то шевелится и щекочет. Внизу, у соседей, прокашлялся кран, заунывно зашумела вода. Варя тихо сказала: – Смотри, смотри, вот она…. Ее голос задрожал, она цепко схватилась обеими руками за Олино плечо. Оля открыла глаза: зеркало отражало темноту, загогулисто исчирканную помадой. Оля задержала дыхание и всмотрелась в глубину зеркала. Глупости все: в зеркале ничего не происходило. Но больше всего хотелось Оле немедленно с убежать домой, в свою комнату и забиться под плед, и чтобы мама была дома, на кухне, в теплых ароматах будущего ужина с пирогами. И вдруг на тысячную долю мгновения померещилось Оле, что из зеркала выглянул кто-то – нечеловек – и пристально посмотрел ей прямо в глаза. Этот взгляд был таким острым, что немедленно коснулся сердца. Оля закричала, сама не понимая, что кричит, и в эту же самую секунду раздался и Варин визг. Началась ужасная суматоха: Варя задула свечу, отпихнула Олю и бросилась стирать лестницу с зеркала первой попавшейся тряпкой, нет, полотенцем, так быстро, как будто у нее было множество рук. – Она пришла… – причитала Варя с близкими слезами в голосе. – Нам конец теперь…. Она нас убьет! Оля стремглав выскочила из ванной, не разбирая дороги, до слез больно ударилась косточкой локтя о дверной косяк и затормозила прямиком в живот сестры Галины, так некстати вернувшейся домой с незадавшегося свидания. –Ой-ей! – взвизгнула Галина. – Ой! – согласилась Оля. Варя безуспешно пыталась скрыть следы преступления: красная помада была отменной стойкости и размазалась по зеркалу живописными разводами. Галина, однако, шедевра не оценила, зато немедленно опознала помаду и от души влепила Варе увесистый подзатыльник. Гнома-матершинника решили не вызывать. Ложиться в постель не дома оказалось неуютно и громко – чужое дыхание под ухом, незнакомый запах от подушки. Сама подушка с глупыми голубыми цветочками и торчащими из нее перьями, колющими щеки, когда переворачиваешься на другой бок. Непривычно мягкая комковатая кровать: как не ляжешь, а все не дома. Галя за тонкой стенкой смотрела фильм, в котором стреляли и орали; в рекламную паузу шла на кухню, то хлопала дверцей холодильника, то ставила чайник, и тот потом свистел, снова подзывая ее. И холодильник здесь хлопал неправильно, и чайник свистел не так, как домашний. Сна не было ни в одном глазу. Варя, лежа рядышком с Олей и воняя Галиными духами «Цветы России», нашептывала очередную страшную историю: – Это мне Маша рассказала! Они с подругами тоже начали вызывать Пиковую Даму, и уже позвали ее, но тут им послышался шорох, они испугались и включили свет. Все вроде бы нормально, они успокоились, стали играть в другое. А потом решили в карты, но увидели, что в колоде с картами нет Пиковой Дамы, они обыскали всю комнату, карту не наши! Подружки ушли домой, а Маша долго не могла уснуть, наконец уснула, но в три часа ночи проснулась, потому что какой-то жуткий страх на нее напал. Она посмотрела на кресло, которое стояло в комнате, — Варины глаза возбужденно блестели в темноте. – Там сидела женщина в черном платье, а лицо под вуалью, лишь злая улыбка была видна. Сидела молча и неподвижно, только улыбалась, а Маша от страха не могла ни пошевелиться, ни закричать. Ровно в шесть утра Пиковая Дама исчезла, на кресле осталась карта, пропавшая из колоды. Это все по правде было! Маша меня просила не рассказывать никому, и я правда никому, тебе только, и ты никому ни слова, поклянись, поклянись…. Оля слушала ее и в полудреме видела, как вызванная ими ради баловства из мира мертвых Пиковая Дама со свечой в руках все идет и идет с того на этот свет по подземному коридору, в темноте, полной крыс, змей, пауков и неведомых тварей. Путь неблизкий, но она рассержена, она торопится, и скоро она появится здесь. Если медленно досчитать до ста и открыть глаза, то можно будет увидеть, как она, настоящая, живая (живая ли?), аккуратно приподняв подол черного кружевного платья, перешагнет через порог, оглядится по сторонам и сядет на круглый табурет у Вариного пианино. Из-под вуали она строго посмотрит на Олю, именно на нее, будто Вари здесь нет. Они будут долго разглядывать друг друга. Оля наберется смелости и спросит: что на самом деле происходит с человеком после смерти? Куда уходит человек, ведь не может он просто перестать быть? Так, чтобы в секунду и вдруг не стать? Целый человек – и больше нет его? Думать о таком было страшно, но вовсе не тем сладким страхом, ради которого и вызывают Пиковую Даму и рассказывают истории о привидениях, и не той боязнью, смешанной со стыдом, что случаются рано утром в поликлинике у кабинета с жуткой табличкой «Забор крови». Нет, это напоминало внезапный и нелепый страх, когда ты, поклявшись смертью мамы, забываешь об этом, а потом вдруг вспоминаешь, что обещание не сдержала: и понимаешь, не маленькая, что все эти дурацкие клятвы – ерунда, но все же долго не отпускает ощущение прикосновения ледяной руки к позвоночнику, а мысль «вдруг?» так и вьется вокруг, злая и надоедливая, как августовская оса. Еще говорят, если позвонить по телефону 666-666, трубку может снять черт. Оля представляла себе безграничную пустыню, залитую туманом, не позволяющим увидеть что-нибудь дальше одного шага, и посреди тумана – одинокую ярко-красную телефонную будку (как на фотографии в учебнике английского). В будке сидит коренастый косолапый чертик в отутюженной форме швейцара. Он раздражен – телефон звонит постоянно. Ему не нравится его работа, и потому он часто спит, играет в карты и разгадывает кроссворды, не отвечая на звонки. Но иногда он все же снимает трубку, и тогда его можно попросить позвать к телефону кого-нибудь из мира мертвых. Только об этом разговоре никому нельзя рассказывать. А если расскажешь, то за тобой придут и тебя заберут. Или кого-нибудь из твоих близких. Одна девочка по секрету сказала подруге, а на следующий день они обе не вернулись из школы, и ни ее, ни подругу никто больше не видел…. Оля один раз набралась смелости и позвонила, но телефонист был не в настроении, и женский механический голос отвечал ей: «Неправильно набран номер». Больше она не пыталась. Боялась, что не сможет сохранить секрет. Но если бы все же дозвонилась, то наверняка начала бы рассказывать какую-нибудь ерунду, например: – У Дуси народились котятки, целых пятеро. Один, в половину моей ладони, был самый слабенький и отказывался есть молоко из Дуси. Мы с мамой кормили его из пипетки и гладили потом по животику, чтобы он мог сходить в туалет. Все уже бегают, а он только пытается встать, лапки еще разъезжаются, мяукать не умеет. На ладонь кладешь его, а он невесомый, как пушинка. Я хочу оставить его себе, но мама, конечно, против. Папа за, а мама против. Или: – Санька вообще ненормальный. Мы с ним все время деремся. Точнее, это он меня бьет. Я уже не знаю, куда от него деваться! В эту субботу он выстрелил в меня из трубочки ранеткой и попал по лицу. У меня до сих пор синяк рядом с глазом, теперь уже желтый, а был фиолетовый, я три дня сидела дома. Я знаешь как сильно плакала! Мама говорит, это потому что я красивая и потом будет еще хуже. Это она зачем-то мне врет. А папа сказал, что поймает его и запихает ему эту трубочку в одно место. Но пока не поймал. Или: – Я теперь живу в твоей комнате. Там сделали ремонт, нет ни твоей кровати, ни тумбочки, и больше не пахнет лекарствами. Переклеили обои, стало очень красиво! Новые обои с цветочками, розовые. Кровать увезли на дачу, кстати, и книги твои все тоже связали пачками и увезли туда, а мне купили новую тахту. Я просила двухэтажную кровать, такую, чтобы каждый день спать, как в поезде, я обожаю спать в поезде на верхней полке, я один раз так спала! Но мама сказала, что это глупо, потому что я в семье единственный ребенок. Слава Богу, единственный ребенок, вот как она сказала. Я пожалела, что у меня нет старшего брата, но потом подумала, он бы все равно спал наверху, и сразу перестала жалеть. Или: – Мама говорит, ты умер, потому что курил. Почему же ты курил? Сам же смеялся, капля никотина убивает лошадь. Ты же знал, что это вредно, так зачем? Я никогда в жизни не буду курить. Оля не видела его мертвым. Не захотела посмотреть. В комнату, где он лежал, не заходила, даже мимо закрытой двери – и то пробегала, зажмурившись. Утром похорон сидела в углу кухни с учебниками, делала вид, что читает природоведение. Маминым подругам показывала дневник и принимала похвалы. Только вот когда деда начали выносить — не выдержала, взглянула на него, но запомнила только ноги. Самые обыкновенные ноги деда – черные отутюженные брюки, носки и новенькие, лакированные ботинки. Очень черные брюки и очень черные ботинки на белоснежной простыне. В таких ботинках только танцевать, кружить барышень под ритмы рок-н-ролла, веселиться, быть живым, а не лежать в комнате с занавешенными зеркалами. Поэтому и ботинки такие, подумала Оля. Чтобы ловчее было танцевать в другом мире под неведомую музыку. Там, в ином мире, наверняка сохранилась старая квартира из снесенного дома, на месте которого теперь стройка. На стене по-прежнему висят часы с маятником, и каждый час выпрыгивает кукушка, но сколько бы она ни куковала, время остановилось. Изо дня в день кот Тимка урчит в своем углу дивана, лениво обмякнув на вышитой подушке, принявшей форму его тушки; папин брат Ванюшка, трехлетним упавший в колодец, катает по полу грузовичок и гудит; прабабушка и прапрабабушка солят на кухне огурцы и сплетничают о соседях. А молодая бабушка, собираясь на танцы, красит губы огрызком малиновой помады, крутится перед зеркалом в летящем цветастом платье и хохочет, когда дед подхватывает ее за талию, а она, зацепившись за его шею, весело дрыгает в воздухе ногами. Оля видит их, молодых, влюбленных, нездешних, и проплывает дальше, сносимая в перистое облако сна. Я ЗДЕСЬ! Надя лежит в темноте, завернувшись в старый колючий плед, и ждет, когда все в доме уснут. Сбитые колени прижаты к груди. По комнате гуляют сквозняки: Надя не чувствует их, но слышит. Плоская подушка шершаво пахнет сухой травой. Наде не впервой прикидываться спящей. Однажды она прочитала, что треть жизни человек проводит во сне, подсчитала лично – убедилась, и настолько ей стало жалко этих впустую заспанных часов, что с той поры Надя засыпает последней, в самом позднем часу, когда сон оказывается сильнее и голова делается каменной. Она не спит, даже если ее угрозами и наказаниями загоняют в постель. Тогда она лежит в кровати с открытыми глазами и принципиально борется за свое время. Сама бабушка ложится рано, но засыпает поздно: у нее бессонница. Она и рада бы заснуть, но не получается; по утрам глаза у нее еще спящие, лицо опухшее, а на щеках красные следы от подушки. Но встает она спозаранку, совершив над собой героическое усилие – никто другой не приготовит для семьи нормальный завтрак. И девочек она будит рано даже на каникулах – нечего лениться, у детей должен быть режим. Как только по утрам бабушка заходит в комнату с обычным своим «Вставай, просыпайся, рабочий народ», у Нади все нутро вопит протестом, но спорить с бабушкой она еще не научилась. Только про себя. А вслух никак. Сквозь стенку Надя слышит, как бабушка ворочается в кровати, постанывает и покряхтывает, словно ее матрас и одеяло набиты камнями. Точно также скулила и кряхтела во сне бабушкина старая собака Лиза, которая в начале лета насовсем потерялась в лесу. Иногда бабушка кашляет всем своим телом и никак не может перестать. Иногда начинает тяжело дышать и шептать на выдохе: «Господи, Боже мой! Господи, Боже мой!», хотя она не ходит в церковь и не носит крестик. Кровать ее громко скрипит, и пол скрипит тоже, и тапочки шаркают, это означает, что бабушка встает и бесполезно кружит по комнате в темноте. Наде хочется заткнуть пальцами уши, не чтобы квакать ими из баловства, а так и заснуть, слушая только гул в ушах, подобный шуму моря в большой ракушке. На соседнем матрасе – сестра Рита. Во сне ей всегда жарко, она сбросила с себя одеяло и разбросалась, раскинула по простыне загорелые руки и ноги. Надя приподнимается и рассматривает ее лицо – спит ли? У Риты отросшая челка, длинные ресницы, красные обгорелые щеки со свежей царапиной на левой скуле и приоткрытый рот, будто Рита уснула на полуслове. Спящая Рита вся лохматая и похожа на дурочку: надо запомнить и при случае ей об этом сказать. Наде хочется потрогать ее сережки. Рите недавно исполнилось девять, в подарок на день рождения ей прокололи уши пистолетом. Обещали, что будет не больно, но Рита все-таки плакала, второе ухо долго не давала, и мама в награду за смелость повела ее одну в кафе-мороженое «Холодок». «Чтобы быть красивой, надо страдать», – гордо повторяла тогда Рита и едва ли не каждую минуту легонько прикасалась пальцами к серебряным капелькам в замученных ушах. У Нади есть подруга Варя, которой вообще уши прокололи девочки в лагере, швейной иглой, и теперь у нее по две дырки в каждом ухе. Этой ночью мама в городе, там у нее своя, личная жизнь. Случайно сегодня услышали: она отпрашивалась у бабушки, как девчонка, только что не плакала. Надя с Ритой так же ноют, когда им хочется погулять еще хотя бы пять минут. Бабушка сказала: «Куда хочешь, туда и иди!» и больше ни слова до вечера, и мама, против обыкновения издерганная и злая, уехала в город на последнем автобусе. Девочки проводили ее до остановки и после того, как автобус скрылся за поворотом, назад не спешили, грызли семечки, сидя под остановочным навесом, и смотрели, как сварливая тетя Даша гонит домой нашкодивших сыновей, угрожая им крапивным стеблем. Без мамы на даче становится пусто и скучно. Девочки обожают маму, особенно когда бабушки нет рядом: тогда она не старается вести себя правильно. Настоящая мама веселая, смешливая, прыгает со скакалкой и в резиночку, зная все фигуры. По вечерам она часто включает музыку и вместе с дочками танцует и быстрые, и медленные танцы. Она разрешает Рите брать ее косметику, учит ее краситься и обеих девочек водит на маникюр, потому что с детства надо привыкать думать о красе ногтей. Ее не любят в школе: она всегда и во всем встает на защиту дочек и, если нужно, спорит с учительницей и даже с завучем, и разрешает не слушаться, если учительница не права. В юности мама пятнадцать раз прыгала с парашютом! Кажется, она боится одну только бабушку.