– Да, слава богу, – ответил звонящий. – Со смертью папы, понятно, уже не так, но мы с Морин – моей женой – все время следим, чтобы она чем-нибудь себя занимала; любой, знаете ли, активностью в кругу друзей. – Очень заботливо с вашей стороны, – похвалила директор Федорчак. – У нас в «Серебряных годах» мы ставим целью вовлекать всех наших жителей – гостей, как мы их называем – в тот или иной вид деятельности, не важно, большой или малой. Вы видели список досуговых мероприятий на нашем сайте? – Да, весьма впечатляет, – сказал звонящий. – У нас не заведено давить на наших гостей. В идеале мы бы хотели, чтобы они участвовали в общественной жизни по своей воле. Но мы беспокоимся о любых затворниках и работаем с их семьями – сыновьями, дочерями и даже внуками, – чтобы те пытались помогать им принимать участие, пытались заставлять их выходить из их раковин. – Насчет замкнутости мамы вам переживать не придется, – заверил звонящий. – Главное, о чем мы с Морин беспокоимся, – это чтобы мама была в форме. – О, у нас есть тренажерный зал с занятиями по фитнесу, под руководством сертифицированных тренеров. – Звучит здорово, – согласился звонящий. – Только, знаете, даже с уходом отца мама по-прежнему любит прогулки по природе, на свежем воздухе. В «Серебряных годах» есть что-нибудь подобное? – Да прямо-таки смешно, что вы спрашиваете, – чуть ли не обиделась директор Федорчак. – Парк Гомсруд от нас всего ничего по улице, в нескольких минутах ходьбы, а в нем полно и пешеходных, и велосипедных дорожек! – Пешеходных, говорите? – С уверенностью скажу, что их здесь по меньшей мере километра два или три, – заверила директор. – Вьются и пересекаются в обрамлении деревьев, цветов и листвы. Да еще и, если мне не изменяет память, скульптуры студентов-искусников из Торнтона – Торнтонской местной школы – стоят на каждом углу. – Ух ты. – Если ваша мама любит пешую ходьбу, я уверена, ей здесь понравится. У нас один из гостей – душевнейший человек, зовут Уэстон Дэвис, – так он считай что половину своего дня проводит на тех тропках в Гомсруде. Уходит после завтрака, и хорошо, если мы видим его снова в обед. Я знаю, Уэстон охотно познакомил бы вашу маму со всеми закоулками и уголками парка. – Было бы очень мило со стороны мистера Дэвиса. – Могу я назначить время, когда вы с мамой заедете к нам, так сказать, на экскурсию? – поинтересовалась директор Федорчак. – Я считаю, наши «Серебряные годы» – лучшее заведение для престарелых, которое только может предложить наш маленький Лансинг; да что там Лансинг – весь Чикаго! – Мы с Морин на следующей неделе в Орландо, но я с вами свяжусь, как только мы вернемся, – сказал звонящий. – Лично я полагаю, что ваш дом престарелых ей отлично подойдет. – С нетерпением буду ждать встречи с вашей мамой! – Благодарю. Ваши дорожки для ходьбы меня решительно пленили, – сказал директору Неприметный. Глава 22 Мои собаченции подняли лай – греческий хор, возвещающий скорое прибытие. Я выглянул из-за жалюзи. На моей подъездной дорожке припарковался белый «Шевроле Малибу». Через секунду из него вышла Киппи Гимм в джинсах и денимной рубашке, на этот раз не на дежурстве. – Привет, – поздоровался я, выходя наружу. – Привет, – ответила она. – Извини, что так рано. Просто подумала: может, Вира и остальные соберутся погулять… – Думаешь, что сможешь совладать со всеми моими девчонками? – Еще как. Едва Киппи и взволнованная троица скрылись за углом моей подъездной дорожки, как я бросился обратно в дом, заскочил в ванную, выдавил на зубную щетку кусок пасты размером с гусеницу и с минуту шлифовал бивни. Затем провел рукой по волосам – дважды, трижды – и стал рыться в нижнем ящике, где, помнится, пристроил флакончик одеколона, который мне когда-то подарила Микки. Само собой, тот лежал боком и истекал последними каплями. Я побрызгал оба запястья, а также шею спереди и сзади, прежде чем заметил Сью, который сидел в коридоре и неотрывно смотрел на меня. – Чего? – спросил я. Сью повернулся и направился обратно к своему дивану, но, клянусь как на полиграфе, что, прежде чем удалиться, он скептически покачал головой. Я подбежал к шкафу с бельем, выдернул из сушилки чистую рубашку и напялил ее на себя, старую бросив в корзину. Через двадцать минут вернулась Киппи с троицей своих амиго. * * * – Он прятался под кроватью? – Я удивленно покачал головой. Киппи рассмеялась. Сегодня у нее был выходной, и она позвонила заранее, спросила, нельзя ли заехать – покидать по двору фрисби с Вирой, а заодно рассказать, как там дальше развивалось с убийством Окампо; о том, что никогда не попадет в вечерние новости. Ну кто я, спрашивается, такой, чтобы отказываться? Я даже соорудил кофеек. – Окампо-младший знал, что его мать и Нуньес думают снова зажечь, несмотря на судебный запрет. Знал он и то – этот избалованный гаденыш, – что бунгало матери стоит небольшого состояния. Северный Мейфэр, между прочим, внесен в Национальный реестр исторических мест. Он также знал, младшенький, что у матери в банке есть кое-какие сбережения, солидный пенсионный вклад и страховка жизни по линии работы. Так что, если Нуньес сядет за убийство, весь горшочек золота достанется сынуле. – Но… прятаться под кроватью? Киппи опрокинула в чашку пару украденных мной из «Макдоналдса» наперсточков со сливками. – Окампо ушел с работы пораньше, припарковал «Субару» в паре кварталов и пролез в бунгало до того, как Никомейн вернулась с работы. Здесь он притаился под кроватью размером с лежбище в хозяйской спальне. Мать приходит домой, делает для себя и Нуньеса тайского лосося с имбирем. За ужином при свечах они немного выпивают, милуются и устраивают вибромассаж на кровати, фактически над головой у малыша. – Брр. – Прямо-таки «брр»? – Ну а как еще… – Действительно «брр», – согласилась Киппи. – И где же был Нуньес, когда его жена погибла от ножа? – Нуньес ведь и в самом деле алкоголик. Он допил оставшееся от ужина вино, догнался парой бокалов чего-то покрепче, а затем взялся за бренди, после чего вырубился на диване перед телевизором, пока жена прибиралась на кухне. Малышок же заблаговременно размельчил седативное – а именно ресторил, основанный на бензодиазепине[24] – и подсыпал в бренди, чтобы Нуньес не пришел в себя, если борьба как-то выйдет из-под контроля. – Восхитительно. – После содеянного юноша нежно подкладывает нож Нуньесу и делает ноги. Тот через пару часов очухивается, полуживой от одури, находит нож, плетется на кухню, видит там свою жену и делает звонок в полицию. Пьяный, дурной, чуть живой, в полном беспамятстве насчет того, что было. – Как же кровь оказалась в багажнике этого мерзавца? – В этом-то все и дело, Райд. – Для тебя – Мейс. – Мейс, в этом-то все и дело. В жадности и недалекости. Принеси он с собой магазинный пакет или прихвати его прямо здесь на кухне, сидел бы сейчас дома чистенький. А он снял с себя свой худи с капюшоном – внизу была майка, – сложил вдвое, и получился как бы сумарь. В него он запихивает свою маску и перчатки, несет к себе в «Субару» и кидает в багажник, а кровь матери начинает потихоньку просачиваться. – Получается, мать жертвует всем, растит ребенка одна… А он в итоге вырастает в психованного засранца и подлеца, который убивает родную мать из-за того, что позарился на ее добро? – Я удрученно покачал головой. – Просто кошмар. – А главную жуть хочешь услышать? – Как, это еще не все? – Детективу Триггсу он поплакался, что хотел бы вернуть все назад. Что капюшон и глухую маску надел, чтобы мать его не узнала – пусть бы думала в последние секунды жизни, что это какой-нибудь вор или грабитель. А она с каждым ударом ножа шептала его имя. – Узнала, кто это. – Видимо, по глазам сквозь маску. Вира лежала у Киппи в ногах, отдыхая перед следующим раундом фрисби. Дельта и Мэгги сидели по краям старенького кожаного дивана и смотрели перед собой; Сью посередке в легкой задумчивости. Каждый из троицы напоминал меня самого за просмотром воскресного матча «Беарз»[25] – не то что я сам, в своем театральном прикиде. С собой Киппи привезла няшек и вкусняшек столько, что хватило бы по кругу на три раза, а потому в глазах Дельты и Мэгги стала своей в доску. А треть банки арахисового масла – подношение для Сью – сделало его верным другом и союзником. За сливками я потянулся как раз в тот момент, когда Киппи брала пакетик с сахаром. Вышло неловко, и я отдернул руку. Она посмотрела на меня с улыбкой: – За мной, кстати, одно объясненьице. – Насчет чего? – Помнишь, как ты приглашал меня на кофе? – Я? – Моему притворному изумлению не было предела. – Совершенно вылетело из головы.