Я не обращаю на Аннет внимания. — Мам, можно мне вот эти? Мама хватается за живот, будто пытается удержать внутри всю злобу, которая вот-вот прорвется. — Они теплые и чуть мне велики, так что их хватит надолго. — Иди спроси у Джорджа, осталось ли у меня еще что-то на счету, — отвечает мама, обнимая Полу за шею, чтобы удержать равновесие, и сшибая при этом ее рожки. — Раз они такие теплые, может, ты сама дойдешь до дома? А, и скажи Джорджу, что мне нужна сдача; мы собираемся заглянуть в Sno-Go, пока там счастливые часы. Так вот почему мама предложила съездить за ботинками. У нее не было налички, чтобы пойти в бар. Джордж подмигивает мне; его лицо похоже на печеное яблоко, на которое вместо глаз прицепили крошечные черные соцветия сушеной гвоздики. Он настолько старый, что помнит моих бабушку и дедушку. — Как поживаешь, Дора? Что-то эти ботинки не совсем в твоем стиле. — Они мне нравятся, Джордж, и очень теплые. — Я знаю, что в последнее время такие носят на всех гонках на собачьих упряжках в Европе. Но я не думал, что ты таким увлекаешься. — Да нет, просто они мне понравились. Мне еще нужна сдача. — А твоя мама знает, что они стоят десять долларов? Я пожимаю плечами. Она, конечно, надеялась, что Джордж даст ей хотя бы семь долларов. Goodwill — это что-то вроде местного банка. Можно принести сюда старые вещи и получить за это денег на счет, а потом, совершив покупку от пяти долларов, получить остаток со счета наличными. — Ты только посмотри, — говорит Джордж, нажимая несколько клавиш на кассовом аппарате. — Только сегодня и только сейчас иностранная продукция продается со скидкой. Твой день, Дора. — Он подмигивает, протягивая мне восемь баксов. Что мне нравится в Джордже, так это то, что он уважает право людей на выбор. Он никого не осуждает и не пытается ни от чего отговаривать. И когда через два дня я возвращаюсь в своих старых кроссовках, потому что уж лучше замерзнуть, чем вынести еще хотя бы минуту насмешек в школе от богатеньких девочек, которые тыкают в меня пальцем и твердят, что я пытаюсь за ними повторять, Джордж не говорит: «Нет, ты не можешь обменять эти модные европейские валяные ботинки на меховые унты, которые тебе и следовало бы купить тогда». Он говорит только: — Ты получишь за них пять долларов на свой счет, можешь купить пару-другую носков или что-то миленькое. Я не напоминаю Джорджу, что мы вообще-то в Goodwill и что найти здесь что-то миленькое невозможно. Вдобавок мама бы точно узнала, если бы у меня появилась наличка, которую я ей не отдала. Когда я возвращаюсь по Второй авеню, все, что я слышу от Танцующего Психа, — это «Ну и где ты сегодня не облажалась? Четыре, пять, десять, тридцать семь». Он танцует без остановки. Его руки и ноги летят во все стороны, машины сигналят ему, а он улыбается и машет. Он повторяет: «Четыре, пять, десять, тридцать семь», и эти числа застревают у меня в голове, как песня. Как только я думаю, что Танцующий Псих сказал все, что хотел, он кричит: — Классные ботинки. Сзади подбегает Дамплинг и берет меня за руку, совершенно не обращая внимания на Танцующего Психа. — Привет, Дора. — Привет. Закручивает косичку, и мне в лицо прилетает красная лента, которую она носит каждый день. — Куда ты собралась? — спрашивает она, глядя на мои ботинки, но, конечно, не говоря о них ни слова. Я показываю Дамплинг пятидолларовую бумажку, зажатую в варежке, и она понимает, что я иду в Sno-Go, чтобы отдать деньги маме. — Банни назвали в честь этих ботинок[11], — говорит Дамплинг. — А тебя в честь чего назвали? — интересуюсь я. — В честь какого-то блюда, которое один священник приготовил для мамы, когда она была мной беременна. Дамплинги с курицей. Это единственный раз, когда мама ела курицу. Она говорит, что курятина похожа на мясо куропатки, только не такая нежная. Мы смеемся над чересчур практичными родителями Дамплинг, и мне от этого становится так тепло внутри, пока я не вспоминаю о своей семье, от которой, как от подгоревшего тоста, тянет чем-то темным и дымным. Интересно, можно ли навсегда забыть, откуда ты? — Хочешь, зайду с тобой в Sno-Go? — спрашивает Дамплинг. — Нет, ты не обязана. Я же знаю, что ты терпеть не можешь весь этот дым. Она близко-близко наклоняется ко мне. — Пожалуйста, не отправляй меня домой. Я с ума сойду от Лилии и Банни с их телевизором. Они даже не смотрят передачи, а просто ждут, когда начнется реклама, и включают громкость на полную. Выставить все таком свете, будто я делаю ей одолжение, — это в стиле Дамплинг. — Ладно, если это так важно для тебя, — отвечаю я. По правде говоря, Sno-Go не самое любимое мое место, ведь именно там отец вышел из себя и стал палить из ружья по двери туалета. Из-за этого он оказался за решеткой. Никто не пострадал; отец просто заявился в бар уже пьяным и решил немного подремонтировать туалет с помощью ружья. И вот теперь он в тюрьме за «преступную неосторожность», а я с переменным успехом могу спать по ночам, пока отец Дамплинг запирает входную дверь на засов. Еще только четыре часа дня, а в Sno-Go полно народу. Я втайне любуюсь тем, как сигаретный дым клубами вырывается наружу и смешивается с ледяным туманом. Когда мы заходим внутрь, долю секунды, пока не рассеивается пар, непонятно, что это мы. Потом все видят нас. Раздается пронзительный свист, слышен смех. Родители Дамплинг никогда не ходят в бар, а моя мама бывает здесь каждый божий день в компании своих голосистых подружек-сестер. — Это тебе от Джорджа, — говорю я маме, когда нам удается проложить себе путь до места, где она сидит с Полой и Аннет. — Может, дашь нам с Дамплинг хоть пару долларов, и мы сходим в Dairy Queen? Мама выхватывает купюру у меня из рук, и я понимаю, что больше ее не увижу. Но я специально произнесла свою просьбу достаточно громко, чтобы ее услышала Пола. — Стой, я вас угощу, — как по заказу говорит она, вынимая свой расшитый бисером кошелек. Когда Пола выпьет пару-тройку рюмок, она становится очень щедрой, наверное, у нее было не самое плохое детство. Я обещаю себе никогда не притрагиваться к выпивке и молю Бога, чтобы хоть здесь я не облажалась. — Спасибо, Пола, — говорю я, когда она протягивает мне пачку затасканных банкнот и кое-как целует в щеку, обдавая меня едким запахом. За барной стойкой стоит Ник, который подзывает нас к себе. Мама недолго встречалась с Ником, когда папу посадили. Мне он нравился больше остальных. Хоть Ник и бармен, он никогда не приходил домой пьяным. А еще у него красивые зубы, какие нечасто увидишь. — Девчонки, хотите билетик, чтобы поучаствовать в The Ice Classic? Можете выиграть не одну тысячу. The Ice Classic проводится уже почти сто лет. Заплатив доллар за билет, люди пытаются угадать, когда вскроется река, и если они оказываются правы, то получают кучу денег. В прошлом году это была какая-то безумная сумма вроде десяти тысяч долларов. Посреди замерзшей реки устанавливают треногу, от которой тянется проволока к часам. Они останавливаются, как только трогается лед. Побеждает тот, чья версия была ближе всего к истине с точностью до минуты. Сложно представить, что река когда-то оттает, сейчас за окном минус сорок. Но с наступлением весны все происходит очень быстро, будто налетает банда грабителей. Я каждый год вздрагиваю, когда слышу, как со звуком, похожим на выстрел, трескается лед. — Ну же, девчонки, всего один доллар. Вы можете навсегда изменить свою жизнь. От одного бакса с вас не убудет. — Но тогда мы не сможем сходить в Dairy Queen, — шепчет Дамплинг. — Нет, если мы оставим здесь каждая по доллару, мы просто возьмем мороженое не в рожке, а в розетке. Дамплинг глубоко задумывается. Она обожает рожки с вишневым вкусом. — Мне кажется, это невозможно, — говорит она. — Ну как можно угадать с точностью до минуты? В моей голове все еще звучит голос Танцующего Психа. Четыре, пять, десять, тридцать семь… — Ник, один билет, пожалуйста, — слышу я свой голос. Беру бумажку и заполняю в ней пропуски. Четвертого мая в 10:37. Мы снова выходим на холод, и даже если Дамплинг не поняла, что я только что сделала, вопросов не задает. Да я и сама не поняла, что сделала. — Дамплинг, а о чем ты думаешь, когда Танцующий Псих спрашивает тебя, где ты сегодня не облажалась? — Прямо сейчас я бы сказала, что, в отличие от тебя, не облажалась в том, чтобы съесть вишневый рожок. Глава третья. Балерина-рыболов. Элис — Солнце, Солнце, где живешь ты? Где живешь ты летом? — На вершине мира летом проживаю, На вершине мира летом я живу. Нэнси Уайт Карлстром[12] В ожидании папы, который ушел в город закончить какие-то последние приготовления, я сижу в лодке и читаю полицейскую хронику в старых выпусках местной газеты. Это интереснее, чем комиксы. Вот, например: