Черт возьми, я не знал, что быть главным в доме так отстойно. Прятаться в багажном контейнере тоже становится нелегко, но, поскольку мы не выиграли кучу денег, как та девчонка из Фэрбанкса, это был единственный способ проникнуть на борт. Люди, спасибо вам за то, что берете так много вещей, сбегая с Аляски. Вокруг навалены брезентовые вещмешки, чемоданы, ящики с замороженным лососем, стеганые чехлы для ружей. Я двигаю стоящую слева от меня коробку, заклеенную скотчем, чтобы спрятать ноги. Двери контейнера открываются, и мне на шнурки падает желтый солнечный свет. Я задерживаю дыхание, пока кто-то ставит клетку почти что мне на ногу. В ней пронзительно кудахчут четыре курицы горчичного цвета. Да вы издеваетесь. — Им будет так одиноко. Я точно не могу взять их с собой на палубу? — доносится женский голос. У Сэма в уголках губ появляются складочки, и я боюсь, что он сейчас рассмеется. Джек потягивается и громко зевает, но курицы так неистово кудахчут, что никто нас не слышит в этом шуме. Я немного успокаиваюсь, когда паромщик уводит женщину. Мы все еще слышим ее высокий протестующий голос, прям как у куриц, которые пытаются докричаться до нее, хором издавая бешеное клохтанье, которое, к счастью, заглушает смех Сэма. — Сэм, тсс. — Контейнер начинает съезжать вниз по рампе. На автомобильной палубе не продохнуть от запаха топлива, влаги и выхлопных газов. Джек просыпается, пытается потянуться и растерянно смотрит вокруг. Я подношу к губам палец, и Джек замирает. С ним можно легко договориться. Не то что с Сэмом, который глазами пытается сказать мне что-то вроде «Можно уже выйти отсюда?». Мне бы очень хотелось отплыть подальше от города, прежде чем мы покажемся на людях. Тогда риск, что нас отправят назад, если поймают, будет меньше. Хорошо, если мы доберемся хотя бы до Кетчикана или до Принс-Руперта в Канаде. В маминой банке из-под арахисовой пасты я нашел всего шестнадцать долларов. И я не идиот, можно считать, денег у нас нет совсем. Мне просто хочется оказаться где-нибудь в другом месте, а уже потом продумать все детали. Мы уже и так далеко зашли, правда ведь? Кожу пронзает миллион крошечных игл, и я понимаю, что Сэм трясет мою давно онемевшую ногу. — У меня начинает болеть голова от запаха топлива, — шепчет он. — И скоро всех позовут на автомобильную палубу. Люди придут за вещами. Нам в любом случае надо выбираться отсюда. Он прав. Мы раньше часто путешествовали на пароме и знаем, как здесь все устроено. Родители брали с собой палатки, и мы располагались на солнечной палубе. Джеку было, наверное, два или три; сомневаюсь, что он что-то помнит. Странно, что тогда у нас с собой было так много вещей. Папе приходилось по нескольку раз ходить до машины и обратно, чтобы притащить переносной холодильник, спальные мешки, палатку и сумки, забитые едой. А сейчас все, что у нас есть, — шестнадцать долларов и по две куртки на каждого, которые мы надели одна на другую. Хорошо еще, что лето. Но мы, наверное, сможем поспать в кают-компании на носу. Сэм сжимает мою руку, и я согласно киваю. Пора. Мы выскальзываем из контейнера через заднюю дверь и крадемся мимо машин, под передние колеса которых подложены колоды. Мы наклоняемся из стороны в сторону, пытаясь поймать темп, с которым корабль раскачивается на волнах. Нужно время, чтобы приспособиться к качке, а наши ноги еще и затекли. Куриная хозяйка, сгорбившись, сидит на лестнице, обхватив голову руками. Она ждет, когда объявят, что можно спускаться на автомобильную палубу. Ее лицо обрамляют седые вьющиеся волосы, и от этого она похожа на замшелую ель, искривленную от старости. — С вашими птичками все в порядке, — не подумав, говорит Джек. Она смотрит сквозь Джека, будто его не существует. Мы поднимаемся на нос и садимся, подставив ветру лицо и радуясь, что теперь можно вдыхать не выхлопные газы, а соленый запах, от которого у нас захватывает дух. Сэм всматривается вдаль в надежде увидеть китов. — Хочу есть, — говорит Джек. — Я знаю. — Этого я и боялся. — Давайте подождем еще немного. Поищем остатки на подносах. Джек морщит нос. — Нам нужно поберечь деньги, — говорю я ему. — Вот увидишь. Люди оставляют такую вкуснятину. Иногда они даже не притрагиваются к еде, если страдают морской болезнью или еще чем-нибудь. Не переживай. — Я хочу остаться, вдруг увижу китов. А вы идите, — говорит Сэм, вглядываясь в океан. — Сэм, нам нужно держаться вместе, — говорю я. — А еще хорошо бы делать вид, что мы тут с родителями. Просто держаться поближе к людям, чтобы никто не подумал, что мы одни. — Я не могу пропустить китов, — отвечает Сэм. О боже, он что, все время будет таким противным? Но от его слов что-то просыпается у меня внутри — та давно утраченная вера, что отец все-таки вернется. Для Сэма отец и киты — одно и то же. Мне даже немного завидно, что в нем все еще жива эта надежда. — Ладно, мы принесем тебе поесть. Никуда не уходи, Сэм. Я серьезно. И вот мы с Джеком направляемся к окошку судового казначея с таким видом, будто мы самые обычные пассажиры при деньгах. Ну если не брать в расчет, что мы чуть пышнее остальных, потому что на нас по две куртки. Сзади до меня доносится чпоньк-чпоньк-чпоньк, я оборачиваюсь и вижу, что Джек играет с какой-то штукой, зажатой в руке. — Что это? Он трясет мерзкой красной резинкой прямо у меня перед носом. От нее несет дерьмом. — Где ты это нашел? — я зажимаю нос. — Ее клевала одна из куриц. Я ее вытянул через прутья клетки. — Ты можешь подцепить какую-нибудь заразу, — говорю я. — А я думаю, что это принесет удачу. — На его лице появляется улыбка. Я же говорил, что я самый здравомыслящий в нашей семье. Если все уцелеют до конца путешествия, это поистине можно будет считать чудом, потому что братья начинают действовать мне на нервы. — Пойду отдам ее Сэму, — говорит Джек. — Вдруг это поможет ему увидеть китов. Я невольно улыбаюсь, глядя, как Джек бежит по палубе к Сэму, который так и стоит на одном месте. Вот Сэм, он все еще надеется, что отец вернется, а вот Джек, который пытается помочь надежде брата сбыться. К ним обоим я испытываю одновременно любовь и зависть. Даже после всего того, через что пришлось пройти Джеку, он верит в талисманы удачи. Утратил ли я веру во все сразу или это происходило так медленно, что я и не заметил? — Тебе обязательно надо вымыть руки, прежде чем мы возьмем еду, плевать, что это остатки, — говорю я Джеку, когда он возвращается. Прежде чем направиться в сторону туалета, он одаривает меня одной из тех улыбок, от которых у меня всякий раз разрывается сердце: ему как будто жаль меня, бедолагу, обделенного воображением. Столовая не изменилась, я помню ее из прошлых поездок. Длинная очередь в буфет, мужчина в маленьком синем канотье, переворачивающий бургеры на гриле, и звук шкворчащего жира во фритюрнице. Запах стоит такой, что я готов тут же потратить все деньги. Я понимаю, что с ужина, когда мы ели последний раз, прежде чем около полуночи выбраться из дома, прошли почти сутки. Мы ели на ужин хлопья, а потом разлеглись по кроватям полностью одетые. Мама с Натаном вернулись из бара, и я думал, они никогда не перестанут ругаться. Я заметил белки глаз Джека, который пялился в потолок. И тогда понял, что Джеку редко удается заснуть ночью. Вот почему я несколько раз посреди дня находил его в самых странных местах, где он крепко спал, свернувшись калачиком. Давно надо было уехать. Чувствую, что Джеку не нравится мой план. Он с отвращением смотрит на тарелки на столах. И этот парнишка десять минут назад держал в руках резинку, покрытую куриным дерьмом, и говорил, что она приносит удачу. — У меня есть деньги, Хэнк. Я куплю нам поесть, — говорит Джек, пока я рассматриваю банан скорее в коричневой, чем желтой, но все еще целой кожуре. Я убираю его в пластиковый пакет, который захватил как раз на этот случай. Я не слишком предусмотрительный, но кое-что смог предвидеть. Вслед за бананом в пакет отправляются полпачки чипсов и куриная нога, к которой, кажется, никто не притрагивался. Огромный гамбургер, истекающий кетчупом, я оставляю на тарелке. — У тебя нет денег, Джек. Откуда бы им у тебя взяться? Тут кассир бросает на нас подозрительный взгляд, и я тащу Джека за куртку в другой конец столовой. Если мы не будем высовываться, то нас не скоро заметят, а может, и вовсе не обратят внимания, ведь мы, по сравнению с некоторыми пассажирами, выглядим вполне пристойно. Мы стараемся держаться подальше от парня в тюбетейке, одетого в черный кожаный костюм. Он здесь вместе с девушкой, у которой на щеке татуировка в виде ворона и которая, кажется, одета в спальный мешок. Из боковой молнии торчат ее голые ноги, так что она похожа на тучную русалку. Джек хватает с полки для специй баночку тертого пармезана и, будто пьяный матрос, высыпает сыр себе в рот. Господи, Джек, ты что, смеешься надо мной? На палубе мы никак не можем найти Сэма. Неужели нас так долго не было? Кажется, Джеку, грызущему куриную ногу, все равно. Видимо, он поборол брезгливость к объедкам. Мы обходим паром с носа до кормы, и с каждой минутой мне становится все страшнее. Зачем я оставил его здесь одного? Я замечаю, что почти на том же месте, где мы последний раз видели Сэма, теперь стоит куриная хозяйка. Она вцепилась в ограждение, ветер раздувает ее волосы, которые образуют цилиндр над ее головой, как будто их засасывают пылесосом. — Здесь стоял мой брат, — говорю я ей. — Он хотел посмотреть на китов. Вы его не видели? Женщина шумно вдыхает. Когда она оборачивается, ее волосы взмывают вверх и теперь развеваются на ветру в обратном направлении, будто ими управляет невидимый кукловод. Я бы даже посмеялся, если бы так сильно не беспокоился о Сэме. — Вы видели моего брата? — Я подхожу к ней почти вплотную. Она молчит, я беру ее за плечи и слегка встряхиваю, чтобы привести в чувство. Такое ощущение, что я держу в руках паутину. Сначала мне кажется, что она рассыплется прямо у меня в руках, но потом она хватает меня за щеки и притягивает мое лицо к своему. И обдает зловонным дыханием: — Никто не знает, каково быть тобой. Никто! Слышишь меня? Я закрываю глаза. Даже не видя Джека, я чувствую, что он делает. Он обнял руками женщину за пояс и сжал ее с такой силой, что та понемногу начала ослаблять хватку и убрала пальцы с моих пылающих щек. Я слышу, как Джек пытается ее успокоить: — Не бойтесь. Все в порядке. Не бойтесь. Если она единственная, кто видел, что произошло с Сэмом, то мы влипли. Сомневаюсь, что она сможет рассказать нам что-то. Теперь уже я будто состою из тонкой дымчатой паутины, которую может разорвать малейшее дуновение ветра. Глава пятая. Только вперед. Руфь Когда Дора выиграла в The Ice Classic, дети в Берч-Парке стали задумываться. Если она смогла, то, возможно, и им улыбнется удача. Все хотели прийти к успеху по дорожке, проторенной Дорой. Но меня не так просто было одурачить. Если происходило что-то неправдоподобно хорошее, я старалась не дышать и не верила в это до конца. И, как оказалось, я правильно делала. Бабушка нашла белую футболку Рея и бросила ее в стирку, не догадываясь, чья она и что она для меня значит. Она уже почти не пахла кедром к тому времени, как я узнала, что Рей встречается с Деллой Мэй, одной из тех новеньких девочек, кто переехал из Внешнего Мира. Мне было слишком стыдно вновь столкнуться с миссис Стивенс, и Рей довольно быстро дал мне понять, что он хочет встречаться с девочкой, которая оставалась бы у него на ночь, а не только болтала с ним вечерами по телефону. Сначала я сказала бабушке, что у меня грипп, и, если честно, сама на это надеялась. Через некоторое время я поняла, что это точно не грипп, и, я уверена, бабушка это тоже знала, но она ничего мне не сказала, даже когда я стащила целую коробку соленых крекеров и спрятала ее в своем школьном шкафчике. Рей проходил мимо меня и делал вид, что мы не знакомы. Их отношения с Деллой Мэй могли бы стать сюжетом для какой-нибудь душещипательной песни в стиле кантри-вестерн: Делла постоянно держала Рея за руку, будто, отпусти она его хоть на секунду, снова оказалась бы в Техасе. «С тобой могут случиться вещи и похуже», — думала я, но кем я была, чтобы ее предупреждать. У нее был забавный акцент, и, произнося имя Рея, она так долго тянула звук «э», что я слышала его, даже когда они, дойдя до конца коридора, поворачивали за угол у сломанного питьевого фонтанчика. А я стояла, глядя на этот фонтанчик, и представляла, что в нем заключена волшебная сила и, если выпить из него зелье, время повернется вспять. Мне было бы достаточно отмотать жизнь до тех соревнований, когда он шлепнул меня полотенцем по попе и пригласил на вечеринку, и тогда я бы ответила «нет». Но из фонтанчика за все то время, что я учусь в школе, не лилась даже вода, так что я, очевидно, хотела слишком многого. У меня не было плана на будущее, я знала только, что никогда не расскажу Рею о том, что произошло. Я должна была как-нибудь справиться со всем сама, потому что больше никогда-никогда не собиралась никому доверять. К счастью, учебный год закончился, моя тайна была еще маленькой, в школе ее никто не заметил, мне удавалось скрывать ее ото всех, даже от Сельмы. Первую половину летних каникул я проспала. Почти убедила себя, что я Спящая красавица и что если смогу провести в забытьи следующие несколько месяцев, то проснусь другим человеком. Тогда я этого не знала, но в каком-то смысле именно это и должно было произойти; только я и представить не могла, как сильно жизнь будет отличаться от сказки. — Ты уверена, что тебе нужно доесть всю эту ветчину, а потом еще смолотить миску хлопьев Cap’n Crunch и еще три тоста с арахисовой пастой? — спрашивает меня Лилия утром. — Что-то ты растолстела, Руфь. — Что ж, очень мило с твоей стороны, — отвечаю я, сердито взглянув на сестру, и отправляю в рот большой кусок отвратительного мясного суррогата розового цвета. — Дело твое. Но недавно Банни кое-что сказала мне об этом, — не унимается она. — Она сказала, что даже Дора заметила. Ну разве это не чудесно? Дора, о жизни которой нам известно все до мельчайших подробностей, включая цвет ее ночной рубашки, решила, что может обсуждать мой вес. Наверное, она думает, что после ее победы в The Ice Classic мы забыли ту сцену с ее отцом?