– Затем у меня есть причина предполагать, что этот Свэрд вас шантажировал. Мауритссон промолчал. Мартин Бек пожал плечами: – Повторяю, вы не обязаны отвечать, если не хотите. Мауритссон никак не мог укротить свои нервы. Он непрерывно ерзал на стуле, руки его беспокойно шевелились. «Похоже, они его все-таки обработали», – удивленно подумал Мартин Бек. Он знал, какими методами действует Кольберг, знал, что методы эти почти всегда гуманны. – Я буду отвечать, – сказал Мауритссон. – Только не уходите. Вы возвращаете меня к действительности. – Вы платили Свэрду семьсот пятьдесят крон в месяц. – Он запросил тысячу. Я предложил пятьсот. Сговорились на семистах пятидесяти. – А вы рассказывайте сами, – предложил Мартин Бек. – Если на чем-нибудь споткнетесь, реконструируем вместе. – Вы так думаете? – У Мауритссона дергалось лицо. – Вы уверены? – Уверен. – Скажите, вы тоже считаете меня ненормальным? – вдруг спросил Мауритссон. – Нет, с какой стати. – Похоже, что все считают меня чокнутым. Я и сам готов в это поверить. – Вы рассказывайте, как было дело, – сказал Мартин Бек. – Увидите, все разъяснится. Итак, Свэрд вас шантажировал. – Он был настоящий кровосос, – сказал Мауритссон. – Мне в тот раз никак нельзя было под суд идти. Меня уже судили раньше, на мне висели два условных приговора, я находился под надзором. Но вы все это знаете, конечно. Мартин Бек промолчал. Он еще не исследовал досконально послужной список Мауритссона. – Так вот, – продолжал Мауритссон. – Семьсот пятьдесят в месяц – не ахти какой капитал. За год – девять тысяч. Да один только тот ящик куда дороже стоил. – Он оборвал свой рассказ и озадаченно спросил: – Ей-богу, не понимаю, откуда вам все это известно? – В нашем обществе почти на все случаи есть бумажки, – любезно объяснил Мартин Бек. – Но ведь эти бестии окаянные, наверное, каждую неделю ящики разбивали, – сказал Мауритссон. – Правильно, только вы не потребовали возмещения. – Это верно… Я еле-еле отбрехался от проклятой страховки. Мало мне Свэрда, не хватало еще, чтобы инспекторы страхового общества начали в моих делах копаться. – Понятно. Итак, вы продолжали платить. – На второй год хотел бросить, но не успел и двух дней просрочить, как старик сразу угрожать начал. А мои дела постороннего глаза не терпели. – Можно было подать на него в суд за шантаж. – Вот именно. И загреметь самому на несколько лет. Нет, мне одно оставалось – гнать монету. Этот чертов хрыч бросил работу, а я ему вроде как бы пенсию платил. – Но в конце концов вам это надоело? – Ну да. – Мауритссон нервно мял в руках носовой платок. – А что, между нами, – вам не надоело бы? Знаете, сколько всего я выплатил этому прохвосту? – Знаю. Пятьдесят четыре тысячи крон. – Все-то вам известно, – протянул Мауритссон – Скажите, а вы не могли бы забрать дело об ограблении у тех психов? – Боюсь, из этого ничего не выйдет, – ответил Мартин Бек. – Но ведь вы не покорились безропотно? И пробовали припугнуть его? – А вы откуда знаете? Примерно с год назад я начал задумываться, сколько же всего я выплатил этому подонку. И зимой переговорил с ним. – Как это было? – Подстерег на улице и сказал ему: дескать, хватит, отваливай. А тот жила мне в ответ – берегись, говорит, сам знаешь, что будет, если деньги перестанут поступать вовремя. – А что могло произойти? – А то, что он побежал бы в полицию. Конечно, дело с ящиком давно кануло в прошлое, но полиция обязательно копнула бы в настоящем, а я не только законными делами занимался. Да и поди растолкуй убедительно, почему столько лет платил ему без отказа. – Но в то же время Свэрд вас успокоил. Сказал, что ему недолго осталось жить. Мауритссон опешил. – Он что, сам вам рассказал об этом? – спросил он наконец. – Или это тоже где-нибудь записано? – Нет. – Может, вы из этих – телепатов? Мартин Бек покачал головой. – Откуда же вам все так точно известно? Да, он заявил, что у него в брюхе рак, протянет от силы полгода. Мне кажется, он струхнул немного. Ну, я и подумал – шесть лет содержал его, как-нибудь выдержу еще полгода. – Когда вы в последний раз с ним разговаривали? – В феврале. Он скулил, плакался мне, словно родственнику какому-нибудь. Дескать, в больницу ложится. Он ее фабрикой смерти назвал. Его в онкологическую клинику взяли. Смотрю, вроде бы и впрямь старичку конец. «И слава богу», – подумал я. – А потом все-таки позвонили в клинику и проверили? – Верно, позвонил. А его там не оказалось. Мне ответили, что он помещен в одно из отделений Южной больницы. Тут я почуял, что дело пахнет керосином. – Ясно. После чего позвонили тамошнему врачу и назвались племянником Свэрда. – Послушайте, а зачем я вам рассказываю, если вы все наперед знаете? – Да нет, не все. – Например? – Например, под какой фамилией вы звонили. – Свэрд – под какой же еще. Раз я племянник этого прохвоста, значит, само собой, Свэрд. А вы не сообразили? Мауритссон даже повеселел. – Нет, не сообразил. Вот видите. Что-то вроде мостика протянулось между ними. – Врач, с которым я говорил, сказал, что старичина здоров как бык, запросто протянет еще лет двадцать. Я подумал… Он примолк. Мартин Бек быстро посчитал в уме. – Подумали, что это означает еще сто восемьдесят тысяч. – Сдаюсь, сдаюсь. Куда мне с вами тягаться. В тот же день я перечислил мартовский взнос, чтобы уведомление уже ждало этого дьявола, когда он вернется домой. А сам… вам, конечно, известно, что я решил? – Что это последний раз. – Вот именно. Я узнал, что его выписывают в субботу. И как только он выполз в лавку за своей проклятой кошачьей едой, я его хвать за шкирку и говорю: все, больше денег не будет. А он какой был наглец, такой и остался: дескать, я знаю, что произойдет, если к двадцатому следующего месяца он не получит уведомление из банка. Но все же он перетрусил, потому что после этого, угадайте, что он сделал? – Переехал. – Все-то вам известно. И что я тогда сделал? – Знаю. В кабинете воцарилась тишина. «А магнитофон и впрямь работает бесшумно», – подумал Мартин Бек. Он сам проверил аппарат перед допросом и зарядил новую ленту. Теперь важно выбрать верную тактику. – Знаю, – повторил он. – Так что в основном можно считать наш разговор оконченным. Его слова явно не обрадовали Мауритссона. – Постойте – вы вправду знаете?