Я ждал Нароми, 4 дня ждал, но она не пришла. Наверное, мои раны больше не требовали обработки. Чёрт! Почему эта мысль не пришла мне раньше? Я решил рассказать Нароми, что её дочь хотят принести в жертву. Если она это узнает, то наверняка что-то предпримет или отведёт меня к Кеикилани. Во всяком случае я на это очень надеялся. Но как назло, когда додумался до этого, Нароми решила ко мне больше не приходить. Что мне делать? Как спасти свою прекрасную туземку? И тогда я увидел её! Нет, к сожалению, не Кеикилани, но её мать. Она прошла мимо моей пещеры, но я стал кричать, звать её. И лишь когда я в отчаянии прокричал, что Кеикилани принесут в жертву Солею, женщина подбежала ко мне. — Что ты сказал? — страх, даже скорее ужас, был в глазах и голосе Нароми. — Кеикилани слышала разговор отца и шамана, — я изо всех сил старался вспоминать слова, чтобы правильно донести до туземки весь ужасный смысл. — Шаман убедил вождя, что я и Кеикилани опасны, и нас надо принести в дар Солею, просить прощения. Я ещё много чего хотел сказать по этому поводу, но проклятый скудный лексикон! Да и волнение захлёстывало меня, мешая вспомнить слова на языке племени. Нароми несколько минут стояла, молча глядя на меня. Потом внезапно развернулась и резко ушла прочь. Я остался в полной растерянности, даже неуверенный, поняла ли меня эта женщина. По приготовлениям туземцев я понял, что сегодня Полная луна. Чёрт! (В последнее время я заметил, что стал много ругаться, и даже в письме появилась грубость. Что ж, можно оправдать себя ужасной жизнью на затерянном острове, где творятся немыслимые вещи. Но нужно уметь признавать очевидное — я скатился, растерял обычный лоск, которым окружал себя в цивилизованном обществе. Значит ли это, что я такой же дикарь, как они, все эти племена с их божествами и варварскими жертвоприношениями? Правильно Кеикилани не хочет меня больше видеть, я противен даже сам себе!) Сижу, смотрю на написанное… Зачем я это написал? Может, и правда схожу с ума? Или уже сошёл и всё это предсмертная агония или я в раю? Какой рай?! Вот теперь я точно схожу с ума! Да, видимо, приближение ритуала сводит с ума. Я вижу, как туземцы готовятся, как неумолимо приближается час смерти любимой девушки, да и моей собственной смерти. А ещё, скорее всего, Нароми. Вот невольно и задумался о ругательствах, этике, цивилизованном обществе. Это помогло, немного отрезвило ум. Но что же мне делать? Как помочь Кеикилани? Как спасти нас всех? *** Я сижу сейчас и пытаюсь записать то, что произошло. А это всё труднее и труднее. Итак, окончательно стемнело, до полуночи совсем немного времени, но хватит, чтобы записать. Я должен писать. Зачем? Чёрт побери, я не знаю. Сейчас совсем темно, но, когда лишь начало темнеть, ко мне пришла Нароми, я удивился, ведь едва дописал строки о ругательствах, этике… Неважно. Нароми была взволнована. Она кое-как объяснила мне, что говорила с Кеикилани. Дочь подтвердила, что шаман убедил отца принести её в жертву. Тогда Нароми предложила дочери бежать вместе со мной. Есть несколько лодок, воины ловят рыбу, огибая остров (я почему-то не знал об этом). Не всё из этого рассказа я понял, но это сейчас совершенно неважно. И вот Нароми сказала, что отвлечёт людей, выпустит меня, и мы с Кеикилани доберёмся до лодок и уплывём! Но Кеикилани отказалась! Она ни за что не захотела бросать маму, которая наверняка не избежит кары. Да и Мартин, по её словам, пусть лучше уплывает сам и спасает свою жизнь. То есть она через маму предлагает мне самому бежать! Нароми так и шептала мне: беги и спасайся! Она пыталась объяснить, где искать лодки. И, казалось бы, вот он, мой шанс! Вот она надежда! Хоть слабая, учитывая опасность плавания в несчастной лодке посреди океана, без еды и представления, куда плыть. И всё-таки это была надежда! Но эти мысли не заняли у меня и секунды. Я резко перебил Нароми, выкрикнув твёрдое «Нет!» Я не уйду без Кеикилани! Не брошу её. Нароми в недоумении смотрела на меня, собиралась ещё что-то сказать, но появление шамана заставило её передумать, и она ушла от моей пещеры. Туземцы разжигали костёр. Скоро! Совсем скоро нас принесут в жертву, в дар их богу Солею. Как мне этого не допустить? Моя прекрасная Кеикилани… Год спустя Я решил дописать. Долго откладывал, но всё же решил, что стоит. Отчасти, чтобы привести мысли в порядок, осмыслить всё, что произошло. И просто для того, чтобы закончить эту историю. Я остановился на том, что ровно год назад я сидел в своей пещере и смотрел, как разжигают ритуальный костёр, где нас с Кеикилани должны были принести в жертву Солею. Я всё ещё надеялся, смутно, но надеялся, что у нас получится. Мы могли сделать вид, что проглотили напиток, а сами дождались бы, пока остальные впадут в транс. Бежать я передумал. Во всяком случае так, как планировал изначально. В моей голове созрел новый план: я решил убить шамана! Да, я готов был пойти на это. Я решился! И прожил бы всю жизнь с этим, но спас бы племя Кеикилани. Спас бы! Каков герой! Но тогда я был полон решимости. Других идей просто не нашлось, я больше ничего не смог придумать. Я был уверен, что, освободившись от этого фанатика, племя заживёт иначе. Может, Нароми постепенно избавила бы их от столь ярого фанатизма, ведь по словам Кеикилани, её мать была не так религиозна и разделяла взгляды дочери. Да и в племени было несколько человек, настроенных негативно к шаману. Но даже если бы остальное племя покарало меня за убийство шамана, я был готов на это. В тот момент я был готов на всё, лишь бы спасти Кеикилани. Но моим планам не суждено было сбыться. Лишь только ритуальные песни и пляски достигли апогея и резко стихли, за мной пришли двое туземцев с копьями, давно они не были столь воинственны со мной. Я сразу почувствовал неладное. И не зря. Они связали меня и поволокли к костру. В принципе, чего я ожидал после того, что мы с Кеикилани учудили в Солей-дас? Одновременно со мной привели связанную Кеикилани. Я рванулся к девушке, но получил удар в висок. Нас положили возле костра. Я понял, что нам и не планировали давать напиток. Шаман решил сразу принести нас в жертву, как того оленя, на которого мы с Кеикилани не могли спокойно смотреть. Я стал отчаянно искать глазами Нароми, но туземки нигде не было видно. Тогда мой взгляд упал на прекрасное лицо Кеикилани. — Почему ты не ушёл, Мартин? — спросила Кеикилани, печально глядя на меня. — Почему не уплыл на лодке? — Просто я люблю тебя, Кеикилани, — ответил я. — Я не смог тебя бросить. И никогда не смогу. Прости меня за те слова. Ты вправе презирать меня, я это заслужил. Да, я проявил трусость. Я недостоин тебя… — Я не знаю, что значит слово «презирать», — перебила меня девушка, — но ты не трус. Ты остался, значит, ты храбрый. И ты остался ради меня… я тоже тебя люблю, Мартин. В этот момент для меня больше не существовало ничего: ни ритуальный костёр, ни Солей, ни туземцы, ни весь этот остров. Я видел лишь глаза моей прекрасной Кеикилани! Она простила меня. Она любила меня. Больше мне ничего не нужно было. И если нам суждено умереть сейчас, то лучшей смерти быть не могло. Я любил и был любим. И как бы это ни было странно или неуместно в данной ситуации, но я был счастлив. И Кеикилани тоже. Я видел это в её глазах. Но счастливой смерти нам получить не довелось. Сначала вождь начал распевно восхвалять Солея, затем к нему присоединился шаман с копьём в руке. Они пели, выкрикивали мольбу о прощении, обращённую к их божеству. Я видел скорбь и печаль на лице вождя, который был вынужден принести в жертву свою дочь. Он не хотел этого, я видел по его лицу, но влияние шамана с его предрассудками было велико. И когда их пение оборвалось, шаман занёс руку, нацеленную в грудь Кеикилани. Я дёрнулся к девушке, пытаясь закрыть её собой, но тут в полной тишине раздался громкий крик и послышался свист запущенного копья. Я лишь мельком успел заметить нечто пролетевшее от дерева в сторону шамана. А затем увидел, как старик шатнулся, держась за древко копья, торчащего из его груди. В его глазах было столько удивления, даже как будто возмущения. Все остальные туземцы замерли. Даже вождь стоял, поражённый таким зрелищем. Он посмотрел в сторону, откуда вылетело копьё (мы все повернулись в ту сторону) и увидели её. Прошу прощения за пафос, с которым я пишу, но это было действительно невероятно. Нароми была словно амазонка! Величественная, гордая, статная, уверенная в себе. В руке она держала ещё одно копьё. Нароми заговорила громко, чётко, с холодной угрозой в голосе. Кеикилани перевела мне. — Любой, кто посмеет поднять копьё или нож на мою дочь, погибнет прямо на месте. Это касается даже вождя, моего избранника Укалан-тахо. Дальше Нароми открыла глаза своему племени на деяния шамана, как он поил их галлюциногенным напитком, дурачил, сам лично придумывал им Тотумы, неугодных наделял птичьим олицетворением и также лично убивал. Приводила доказательства и давала объяснения. Кеикилани объяснила мне, что все свои беседы с доктором Ричардсоном и со мной она обсуждала с матерью. (Ну не прямо всё, конечно, и не очень подробно). И теперь её мать вела долгую речь о влиянии людей из большого мира на их племя. Как много сделал для них мой предшественник, а также и я. Как шаман препятствовал нашей помощи. Как его длительные ритуалы порой приводили к гибели людей, хотя тех можно было спасти, если бы не было потеряно время. О том, сколько полезных советов давали чужестранцы, но их не слышали. Нароми говорила о том, что их предки не умели строить хижины, но постепенно научились, и это облегчило им жизнь. Ведь истории о первой хижине до сих пор пересказываются. Тогда почему они отрицают другие новшества? Почему не попробуют? Она предложила дать их племени время до следующего сбора урожая (то есть год). И если за это время всё новое, чему их может научить человек из большого мира и Кеикилани, не улучшит их жизнь, она сама принесёт себя в жертву Солею. И ещё, Нароми предложила выпить напиток и отправиться в Солей-дас прямо сейчас, без шамана. Тогда все смогут лично убедиться, что без внушения Великого Шамана Солей-дас не существует. Это было волнительно. Мы выпили напиток (нас с Кеикилани тоже напоили, хотя и не развязали) и ничего не было. Ничего! Никакого Солей-дас. Когда к утру действие напитка закончилось и нас пробудили, я стал вглядываться в лица участников ритуала. Нароми тоже принимала участие и сейчас торжественно оглядывала соплеменников. Их лица выражали недоумение, растерянность. Кстати, на удивление, после пробуждения не было такой сильной слабости, как в прошлый ритуал. Да, сонливость одолевала нас, но не до потери сознания. Люди переглядывались, кто-то перешёптывался. Первым в себя пришёл вождь. Укалан-тахо поднял руки вверх, затем опустил их, несколько секунд смотрел в глаза Нароми и опустил взгляд на дочь. Потом бросил тело шамана в костёр и упал на колени перед Кеикилани. Не уверен, что всё правильно понял из их разговора, но общий смысл был в раскаянии отца, он просил прощения у дочери и у Нароми. Остальные туземцы припали головами к земле, также изливаясь в извинениях. В итоге племя решило, что слова Нароми мудры, что пользы от людей из большого мира больше, чем вреда, и стоит попробовать ввести новшества. Меня же больше не держали в пещере. Мне выделили место для строительства хижины, и я выбрал уединённую полянку среди пышных деревьев и предложил Кеикилани жить со мной. Да, я решил остаться. Остаться на этом острове, в этом племени с прекрасной туземкой Кеикилани! И не потому, что уплыть отсюда было очень опасно, ведь можно было поселиться на берегу и ждать проплывающие мимо корабли, соорудив какой-нибудь сигнал. К моему удивлению, вождь сам спросил меня, хочу ли я остаться или желаю вернуться на родину. Нароми предложила своему племени подождать год и посмотреть на пользу, которую я могу им принести. Но по словам вождя, если я желаю, то могу уплыть на первом же судне, проплывающем мимо острова. Но я решил остаться. Я хотел провести с Кеикилани всю оставшуюся жизнь. Меня больше не тянуло домой так сильно, как прежде. Да, я скучал по родным и друзьям, по суетливой жизни Британии. Но моё сердце отныне принадлежало черноволосой девушке с духом Дракона. Я предложил Кеикилани быть моей женой. Я основательно для этого подготовился, я нашёл в своей сумке канцелярскую скрепку и сделал из неё обручальное кольцо. Для этого долго обрабатывал маленький камушек, сверля отверстие маленьким кинжалом, чтобы продеть в него проволоку от скрепки. Кольцо получилось глупым, но очаровательным. Когда я возился с камнем, Нароми застукала меня за этим занятием (я делал это тайно ото всех) и рассказала, что в их племени предложение стать спутницей сопровождают подарком браслета из лозы дикого винограда, которая очень прочна и гибка. Этот браслет украшают камнями, кусочками ракушек, перьями, клыками зверей и так далее. Так что я решил сделать и браслет. Я очень долго искал красивые раковины и камни и потом делал отверстия и в них. Когда моя хижина была готова, а браслет и кольцо сплетены, я встал на одно колено перед Кеикилани, как принято у меня на родине, и попросил её руку и сердце. Мне, конечно, пришлось объяснять девушке, что я делаю и почему так говорю. Кеикилани смущалась и переводила мои слова туземцам. И когда девушка, наконец, поняла смысл моих действий, она ответила: «Нет»! Я замер на месте. Но девушка улыбнулась и пояснила, что согласна жить со мной в одной хижине и даже примет браслет и кольцо, потому что тоже любит меня, но согласие разделить со мной всю жизнь пока не даёт. Она готова надеть браслет и кольцо, но на другую руку и даёт мне время до следующего сбора урожая (год). Я встал и непонимающе смотрел на девушку. Она объяснила мне, что сейчас я люблю её и готов остаться с ней, но что будет, когда появится корабль? Не захочу ли я всё же уплыть на родину? Я принял её условие. Если честно, я готов был на всё ради этой девушки. И получается, что мы обручились. И вот теперь прошёл год. За это время было целых 4 корабля. Два проплыло мимо довольно далековато, но сигнальный костёр, если бы я его разжёг, они бы могли заметить. Третий проплыл гораздо ближе от острова, я помню, как сидел на берегу и отчётливо видел силуэт корабля. А четвёртый… четвёртый приплыл к острову! Да, он завернул в нашу бухту. Сам корабль, разумеется, стоял неподалёку, а лодка с капитаном и матросами причалила к берегу. Об этой новости сообщил один из воинов мне и вождю. Я помню глаза Кеикилани, когда она услышала эти слова. В глазах девушки не было страха, слишком горда она была для этого. Там была грусть. Я подошёл к ней и крепко обнял. — Моя прекрасная Кеикилани, — сказал я, — ни за что на свете я не хочу покидать тебя. — Я не боюсь этого, Мартин, — мягко ответила девушка. — Я не стану держать тебя, если ты захочешь уплыть. Я лишь буду тосковать. Но поддержу тебя, что бы ты ни решил. — Знаешь, Кеикилани, — я поцеловал её в лоб, — это и есть настоящая любовь. Та самая. И я по-настоящему счастлив. Только с тобой. — И я счастлива с тобой, Мартин, — щёки девушки покрылись едва заметным румянцем. Мы вместе пошли к месту высадки чужеземцев. С нами были вождь и несколько воинов. И хоть они были с копьями, но больше не настроены воинственно. Мы приветствовали моряков. Я переводил. Капитан изумился, увидев меня среди туземцев, предложил помощь в возвращении на родину. Но я твёрдо отказался, даже не усомнившись ни на секунду. Да, я много думал за этот год, представлял, что будет, если сюда забредёт какой-нибудь корабль, если у меня будет возможность вернуться домой. И если проплывавшие мимо корабли нужно было звать сигнальным костром, то что делать, если на остров приплывут люди? И каждый раз, думая об этом, перед моими глазами вставал образ прекрасной Кеикилани, её бездонные глаза. И все мои сомнения улетучивались.