— Церковь, — выдохнул он. — Какая именно церковь? — уточнил я. Он спрятался еще дальше и из укрытия крикнул: — Меня еще никто и никогда об этом не спрашивал! Чтобы дать понять, что разгадал его секрет, я сказал: — Рим не сразу строился. — Ха-ха-ха! — рассмеялся он, а как только я отвернулся, высунулся из-за часов и постучал указательным пальцем по лбу. То же самое сделал стоявший возле пустого камина маленький джентльмен в лоснящемся черном сюртуке. Покончив с холодной свиной ногой — есть ли на свете блюдо лучше, не считая вареной баранины с каперсами? — выпив сначала чай, а потом пиво, я объяснил компании, что именно такую еду мастер Борроу выбрал для героя по имени Гарри, заметив, что ее предпочитают коммерсанты из Ливерпуля. Завершив визит этой важной информацией да парой стихов славного Лопе де Веги, я покинул гостиницу «Роза и корона» — конечно, не забыв щедро расплатиться за сытный обед. Когда же направился к двери, хозяин окликнул меня, спросив имя и адрес. — Зачем вам это? — удивился я. — Так, на всякий случай, — ответил он. — Вдруг вас будут искать? — Но с какой стати меня должны искать? — Ах, как знать, — неопределенно ответил трактирщик. Я покинул «Розу и корону», успев услышать за спиной взрыв хохота. Вот уж точно сказано: «Рим не сразу строился», — подумал я. Пройдя по главной улице деревни Свайнхерст, которая, как уже было сказано, состоит из старинных, наполовину каменных, наполовину деревянных домов, я вышел на сельскую дорогу и продолжил путь, оглядываясь по сторонам в поисках бесконечных приключений, которые, по словам мастера, обильно, словно ягоды ежевики, поджидают странника в сельской Англии. Перед отъездом из Лондона я взял несколько уроков бокса, а потому твердо решил, что если встречу человека, пригодного для поединка по возрасту и весу, то попрошу снять сюртук и уладить возможные разногласия в старинном английском стиле. Поэтому я остановился возле лесенки для перехода через изгородь и принялся ждать какого-нибудь подходящего прохожего. Пока я стоял, мне вдруг стало очень плохо — должно быть, точно так же, как в глубокой лощине стало плохо мастеру. Я вцепился в перекладину, сделанную из добротного английского дуба. О, кто может объяснить причину внезапной дурноты? Да, так я подумал, схватившись за дубовую перекладину. Может быть, дает о себе знать пиво? Или действует чай? Или оказались правы те двое — хозяин таверны и маленький посетитель в лоснящемся черном сюртуке, ответивший на обидный жест странного человека за часами? Но мастер пил чай с пивом. Да, но потом ему тоже стало нехорошо. Все эти мысли посетили меня, пока я держался за дубовую перекладину на вершине лесенки. Дурнота безжалостно терзала около получаса, а потом прошла, но оставила после себя такую слабость, что я боялся выпустить из рук дубовую перекладину. Я все еще стоял у лесенки, где меня застал приступ дурноты, когда услышал за спиной шаги. Обернулся и увидел с другой стороны изгороди тропинку через поле и идущую по тропинке женщину. Я узнал в ней цыганку, о которых так много писал мастер Борроу. Дальше, за ее спиной, из небольшой лощины поднимался дымок — видимо, там расположился табор. Женщина была среднего роста, не слишком высокой, но и не маленькой, с загорелым веснушчатым лицом. Должен признаться, что красотой она не отличалась, но не думаю, что кто-нибудь, кроме мастера, встречал на английских дорогах расхаживающих в одиночестве женщин необыкновенной красоты. И все же, как бы ни выглядела незнакомка, следовало обойтись с ней со всей возможной любезностью, тем более что я отлично знал, какие слова подходят для начала беседы: читая произведения кумира, не уставал восхищаться уместным в подобных случаях сочетанием вежливости и смелости. Поэтому, как только цыганка подошла к изгороди, я подал руку и помог преодолеть препятствие. — Что говорил испанский писатель Кальдерон? — спросил я небрежным тоном. — Не сомневаюсь, что вы читали ту строфу, которая переводится на наш язык как: «Молю, о, дева, снизойди! Могу ли робко попросить О позволении помочь?» Женщина покраснела, но ничего не ответила. — Где же, — поинтересовался я, — цыганские мужи и цыганские жены? Она отвернулась и вновь промолчала. — Хотя и не принадлежу вашему народу, — продолжал я, — немного владею цыганским наречием. Чтобы доказать свое знание, запел такой куплет: «Колико, колико сауло вер Апопли то фермер кер. Коня его ты уведи И сбрую тоже укради». Незнакомка засмеялась, но все равно не произнесла ни слова. Внешность подсказала, что она может относиться к тем дочерям вольного народа, кто зарабатывает на ипподромах и в других подобных местах, предсказывая судьбу или, как писал наставник, «ворожа». — Вы ворожея? — осведомился я. Она шлепнула меня по руке и воскликнула: — Эй, да ты пьян в хлам! Шлепок доставил мне удовольствие, ибо заставил вспомнить несравненную Беллу. — Можете позвать Долговязого Мелфорда, — предложил я, использовав то самое выражение, которое у мастера означало драку. — Отстань от меня, наконец! — потребовала она и снова шлепнула по руке. — Вы очень красивая молодая особа, — не унимался я. — Напоминаете мне Грунельду, дочь того самого Хьялмара, который украл золотой кубок у исландского короля. Кажется, цыганка рассердилась. — Думай, что говоришь, молодой человек! — Вовсе не хотел вас обидеть, Белла. Просто сравнил с той, о ком сага говорит, что ее глаза сияют, как лучи солнца на айсберге. Кажется, ответ понравился, так как цыганка улыбнулась и уже мягче сказала: — Меня зовут не Белла. — Так как же вас зовут? — Генриетта. — О, королевское имя! — воскликнул я. — С чего ты взял? — усомнилась она. — Так звали супругу короля Карла, — пояснил я, — ту самую, о которой поэт Уоллер (да, у англичан тоже есть поэты, хотя и не столь прекрасные, как у басков)… Так вот, о которой поэт Уоллер написал такие строки: «Нам эту королеву подарил Создатель, Небесной красоты волшебный обладатель». — Надо же! — воскликнула моя героиня. — Красиво говоришь! — Ну вот, — скромно заметил я. — Теперь, когда я доказал, что вы — настоящая королева, наверняка вы не откажетесь подарить мне чумер. — На цыганском наречии это слово означает поцелуй. — Пожалуй, лучше подарю хорошую затрещину. — Тогда я вступлю с вами в борьбу, — пообещал я. — А если сможете уложить меня на лопатки, то в награду обучу вас армянскому алфавиту. Как известно, само слово «алфавит» свидетельствует о том, что наши буквы пришли из греческого языка. Если же победить удастся мне, то вам придется подарить чумер. Да, я осмелился зайти достаточно далеко, и она уже взобралась на лесенку, показывая, что намерена меня покинуть, когда на дороге показалась повозка — как впоследствии выяснилось, принадлежавшая пекарю из Свайнхерста. Повозку тянула гнедая лошадка из тех, что разводят в Нью-Форесте, — меньше пятнадцати ладоней[14] ростом, лохматая и неухоженная. Поскольку я разбираюсь в лошадях намного хуже мастера, больше не скажу об этом существе ни слова, лишь повторю, что оно было гнедым, тем более что ни сама лошадь, ни ее масть не имеют ни малейшего отношения к моему рассказу. Однако следует добавить, что животное представляло собой нечто среднее между маленькой лошадкой и рослым пони: для нормальной лошади оно выглядело слишком мелким, а для пони — чересчур высоким. Но достаточно рассуждать о том, что к сюжету не относится: пора обратить внимание на возницу. Это был человек плотного телосложения с покатыми плечами, круглым румяным лицом, пышными каштановыми бакенбардами и маленькой красной родинкой над левой бровью. Из одежды следует особо упомянуть плюшевую тужурку и большие тяжелые сапоги с железными подковами на ногах, поднятых на грязевой щиток. Поравнявшись с лесенкой, возле которой я стоял вместе с пришедшей из лощины цыганкой, румяный человек остановил повозку и вежливо обратился ко мне с вопросом, не найдется ли огонька для трубки. Я достал из кармана спичечный коробок, и тогда незнакомец бросил поводья на щиток, снял с него ноги в тяжелых, подкованных железом сапогах и спустился на дорогу. Выглядел он крепким, однако отличался склонностью к излишней полноте, а потому дышал с трудом. Мне показалось, что настал час для одного из тех придорожных боксерских поединков, которые, по словам мастера Борроу, были широко распространены в прежние времена. Я собирался немедленно вступить в бой и мечтал, чтобы дева из лощины стояла возле моего плеча и давала советы, какой рукой действовать — левой или правой. А в случае, если сопернику в подкованных железом сапогах и с красной родинкой над левой бровью удастся меня повалить, помогла бы подняться. — Что скажете о Долговязом Мелфорде? — осведомился я. Возница взглянул с нескрываемым удивлением и ответил, что признает любую смесь. — Под Долговязым Мелфордом я имею в виду вовсе не сорт табака, как, судя по всему, вам показалось, а искусство и науку бокса — славного спорта, который наши предки уважали настолько, что даже назначили на высший государственный пост его знаменитого деятеля, великого Галли. Среди английских бойцов встречались люди высшего порядка. Хочется особо упомянуть Тома из Херефорда, больше известного как Том Спринг, хотя, как я выяснил, отец его носил фамилию Уинтер[15]. Впрочем, это не имеет ни малейшего отношения к делу, которое заключается в том, что вы должны сейчас же вступить со мной в драку. Человек с румяным лицом чрезвычайно удивился моим словам, из чего я сделал вывод, что в наши дни приключения подобного рода распространены вовсе не так широко, как описал мастер. — Драться? — с недоумением переспросил незнакомец. — Но с какой стати? — Таков старый английский обычай, — ответил я. — Драться, чтобы определить, кто из нас сильнее. — Но я на вас не в обиде. — Он пожал плечами. — И я тоже на вас не в обиде, — честно признался я. — Значит, как говорили в прежние времена, будем драться за любовь. Во втором цикле своих рун Гарольд Сигвинсон свидетельствует, что среди датчан был распространен обычай сражаться боевыми топорами. Так что снимите сюртук и засучите рукава. С этими словами я скинул верхнюю одежду. Лицо возницы выглядело уже не столь румяным, как раньше.