— Не собираюсь драться, — отказался он. — Придется, — возразил я. — А эта юная дева, несомненно, окажет любезность и подержит сюртук. — Вот уж точно ненормальный, — вставила Генриетта. — Но если не желаете драться за любовь, возможно, согласитесь драться вот за это. — Я достал из кармана золотой соверен. — Ну как, подержите его сюртук, о, дева? — обратился я к Генриетте. — Я лучше подержу вот это. — Она показала на монету. — Нет уж, спасибо, — недовольно проворчал возница и сунул соверен в карман вельветовых штанов. — Так чем же я могу отработать деньги? — Дракой, — лаконично ответил я. — А как это делают? — поинтересовался он. — Поднимите руки вот так, — показал я. Толстяк поднял руки и, не представляя, что делать дальше, растерянно застыл. Мне показалось, что если его как следует разозлить, то он будет соображать лучше, а потому я сбил с него шляпу — черную, жесткую, какую обычно называют котелком. — Эй, почтенный! — возмутился соперник. — Что это значит? — Хочу вас разозлить, — ответил я. — Уже разозлил. — Тогда возьмите вашу шляпу и начнем поединок, — предложил я и повернулся, чтобы поднять укатившуюся шляпу. А когда наклонился, получил удар такой силы, что не смог ни выпрямиться, ни сесть. Дело в том, что удар, полученный в тот момент, когда я наклонился за шляпой, был нанесен не кулаком, а тяжелым, подкованным железом сапогом — одним из тех двух, что я заметил на грязевом щитке повозки. Не в состоянии выпрямиться или сесть, я кое-как прислонился к дубовому поручню лесенки и от причиненной ударом боли громко застонал. Даже тошнота причинила меньше страданий, чем удар подкованным железом сапогом. А когда, наконец, я с большим трудом выпрямился, то увидел, что круглолицый румяный человек уехал в своей повозке и пропал из виду. Однако дева из лощины по-прежнему стояла возле лесенки, а по полю, со стороны костра, бежал всклокоченный мужчина. — Почему вы не предупредили меня, Генриетта? — спросил я. — Не успела. Но зачем ты сам, как олух, повернулся к нему спиной? Всклокоченный мужчина достиг лесенки через изгородь, у которой мы с Генриеттой беседовали. Не стану пытаться в точности передать его речь, так как заметил, что мастер Борроу никогда не опускается до диалекта, а предпочитает время от времени включать в повествование отдельные характерные слова, тем самым передавая красочные особенности языка. Замечу только, что прибежавший человек изъяснялся примерно так же, как это делали англосаксы. В частности, Беда Достопочтенный наглядно показал, что они имели обыкновение называть правителей «Хенгист» и «Хорса», что означает «жеребец» и «кобыла». — За что он тебя ударил? — спросил человек из табора. Выглядел он чрезвычайно растрепанным, обладал мощной фигурой и худым смуглым лицом, а в руке держал толстую дубовую палку. Голос звучал грубо и хрипло, что обычно для живущих на улице людей. — Тот тип тебя ударил, — констатировал он и снова спросил: — За что тот тип тебя ударил? — Он сам попросил, — пояснила Генриетта. — Попросил… о чем попросил? — Ну, попросил ударить. И даже дал за это золотую монету. Всклокоченный цыган удивился. — Послушай, любезный, — предложил он добродушно. — Если ты коллекционируешь синяки, могу продать еще один и даже за полцены. — Он застал меня врасплох, — оправдался я. — А что еще мог сделать тот парень, если ты сбил с него шляпу? — спросила дева из лощины. К этому времени мне почти удалось встать вертикально, держась за дубовую перекладину на лестнице. Процитировав несколько строчек китайского поэта Ло-Тун-Ана о том, что, каким бы сильным ни оказался удар, могло быть гораздо хуже, я огляделся в поисках сюртука, но не нашел. — Генриетта, — спросил я, — что вы сделали с моим сюртуком? — Вот что я тебе скажу, любезный, — снова обратился ко мне человек из табора. — Если не возражаешь, прекрати так ее называть. Эта женщина — моя жена. Кто ты такой, чтобы звать ее Генриеттой? Я как мог стал заверять собеседника, что вовсе не хотел проявить неуважение. Думал, что беседую с девицей, но жена цыганского мужчины для меня священна. — У него не все дома, — добавила Генриетта. — Когда-нибудь в другой раз навещу ваш табор в лощине и почитаю вам книгу мастера о ромалах, — пообещал я. — Что еще за ромалы? — спросил мужчина. Я: — Ромалы — это цыгане. Мужчина: — Но мы не цыгане. Я: — Кто же тогда? Мужчина: — Мы сборщики хмеля. Я (Генриетте): — Как же тогда вы поняли то, что я говорил о цыганах? Генриетта: — Я не поняла. Я снова спросил, куда пропал мой сюртук, и здесь выяснилось, что, прежде чем предложить бой круглолицему румяному вознице с родинкой над левой бровью, я собственными руками повесил его на грязевой щиток фургона. Поэтому, процитировав строфу персидского поэта Феридеддина-Атара о том, что важнее сохранить собственную шкуру, чем одежду, попрощавшись с человеком из лощины, а также с его женой, я вернулся в старинную английскую деревню Свайнхерст и купил подержанный сюртук, позволивший отправиться на станцию, откуда предстояло уехать обратно в Лондон. Трудно было не заметить, что вслед за мной на станцию устремилась толпа деревенских жителей во главе с человеком в лоснящемся черном сюртуке и другим странным джентльменом — тем самым, который сначала сидел в углу таверны, загородившись креслом, а потом прятался за большими часами. Время от времени я оборачивался с намереньем подойти к людям и завязать разговор, однако они тут же разбегались. Лишь деревенский констебль проявил достойное упорство. Всю дорогу он шел рядом со мной и внимательно слушал рассказ о Яноше Хуньяди и о событиях, имевших место во время войн между этим героем, известным под именем Корвина, или Подобного ворону, и османским султаном Магомедом Вторым — тем самым, кто захватил Константинополь, в дохристианскую эпоху более известный как Византия. Правда, случилось это очень давно. В сопровождении констебля я пришел на станцию, сел в вагон, достал из кармана блокнот и принялся записывать все, что со мной случилось, чтобы показать, насколько непросто в наши дни следовать примеру мастера Борроу. Не переставая писать, я услышал, как оставшийся на перроне констебль беседует с начальником станции — невысоким полным человеком в красном галстуке — и рассказывает ему о моих приключениях в деревне Свайнхерст. — И при этом он выглядит джентльменом, — долетел до меня голос констебля. — Не сомневаюсь, что живет в городе Лондоне в большом доме. — Да уж, если бы все были такими, как он, то потребовался бы очень большой дом[16]. Тайна запечатанной комнаты Если мечты об успешной карьере заставляют юриста, любящего спорт и активный образ жизни, с десяти до пяти сидеть в четырех стенах конторы, то вечера он непременно должен проводить в движении. Именно по этой причине, чтобы очистить организм от скверного воздуха Эбчерч-лейн, я взял за правило совершать долгие поздние прогулки в сторону Хэмпстеда или Хайгейта. Во время одного из таких бесцельных блужданий и состоялась знаменательная встреча с Феликсом Стэннифордом, положившая начало самому невероятному приключению в моей жизни. Однажды вечером — то ли в конце апреля, то ли в начале мая 1894 года — я отправился на северную окраину Лондона, чтобы прогуляться по одной из прекрасных улиц, застроенных теми кирпичными особняками, которые город упорно выталкивает все дальше и дальше от центра, на просторы сельской Англии. Чудесный весенний вечер выдался ясным, на безоблачном небе безмятежно сияла луна. Пройдя уже немало миль, я шагал неторопливо и с удовольствием поглядывал по сторонам. Пока я находился в этом созерцательном состоянии, особое внимание привлек один из домов, мимо которых я прогуливался. Очень большое здание стояло чуть в стороне от дороги, на собственном участке. Достаточно современное по виду, оно все-таки заметно отличалось от соседних — невыносимо, болезненно новых построек. Их симметричная линия нарушалась газоном с лавровыми кустами, в глубине которого темнел массивный мрачный дом. Судя по всему, прежде он служил загородным пристанищем какому-нибудь богатому торговцу и был построен еще в те времена, когда ближайшая улица проходила на расстоянии мили. А теперь красные кирпичные щупальца громадного осьминога медленно, но верно подступали все ближе и ближе, окружая и стараясь задушить. Я подумал, что пройдет не так уж много времени, прежде чем город окончательно поглотит свою жертву, построив перед благородным фасадом ряд домов с арендной стоимостью в восемьдесят фунтов в год. И вот, пока в моей голове блуждали подобные рассуждения, внезапно случилось событие, направившее мысли в иное русло. По дороге, громыхая и скрипя, двигался характерный для Лондона четырехколесный экипаж, а с противоположной стороны ярко светил фонарь велосипедиста. Кроме этих двух движущихся объектов, на длинной, залитой лунным светом мостовой никого и ничего не было, и все-таки экипаж и велосипед столкнулись с той роковой неотвратимостью, которая на бескрайних просторах Атлантики притягивает друг к другу два встречных корабля. Виноват, несомненно, был велосипедист: он попытался пересечь улицу перед экипажем, не рассчитал расстояние. В результате лошадь зацепила его плечом и опрокинула навзничь. Бедняга с трудом поднялся и разразился гневным монологом; возница ответил в том же духе, но скоро сообразил, что лучше скрыться, пока пострадавший не успел заметить номер кеба. Хлестнул лошадь и был таков. Велосипедист взялся за руль поверженного транспорта, но тут же со стоном сел на дорогу. — О господи! Я поспешил к нему. — Что-то болит? — Да, лодыжка. Думаю, что всего лишь вывих, но боль очень острая. Будьте добры, дайте руку. Помогая велосипедисту подняться, в желтом свете фонаря я увидел молодого человека благородной внешности, с тонкой линией темных усов и большими карими глазами — судя по внешности, чувствительного и нервного, с болезненно ввалившимися щеками. На худом желтоватом лице проступили следы то ли утомительной работы, то ли тяжелых переживаний. С моей помощью незнакомец принял вертикальное положение, однако встал на одну ногу, держа вторую на весу, а при первом же движении снова застонал и пожаловался: — Не могу наступить. — Где вы живете? — спросил я. — Здесь! — он кивнул в сторону большого темного дома в глубине лужайки. — Когда этот проклятый кеб на меня наехал, как раз сворачивал к калитке. Не могли бы вы помочь мне добраться? Помочь было не сложно. Сначала я завез в калитку велосипед, а потом подставил пострадавшему плечо. Мы вместе преодолели аллею и поднялись по лестнице к двери. Света в окнах не было, и особняк выглядел темным, пустынным и молчаливым, словно в нем никто никогда не жил. — Больше спасибо. Дальше я сам, — вставляя ключ в замочную скважину, поблагодарил молодой человек. — Нет, я должен убедиться, что с вами все в порядке. Он попытался слабо протестовать, однако тут же понял, что без меня ему никак не справиться. Дверь распахнулась в непроглядно темный холл. По-прежнему опираясь на мою руку, он двинулся дальше. — Дверь справа, — пробормотал незнакомец, шаря руками по стене.