— Карин, забирай свою оторву от моего Витальки! — голос соседки, визгливый, с уже формирующимися нотами грядущего скандала, заставляет оторваться от конспекта и выглянуть в окошко, — а то я ее прямо тут хворостиной перетяну! — Не имеете права! — голос дочери, звонкий и нахальный, подстегивает ускориться, хотя и без того бегу, роняя тапки, уже через сени к входной двери, как обычно, с наступлением теплых деньков, всегда распахнутой и занавешенной только тюлем от насекомых, — вы мне не мама! Только троньте, позвоню в службу защиты детей! Ох, блин! Ну что сказать… Моя пятилетняя дочь развита не по годам… И большая часть вины в этом — моя. — Ах ты, засранка! — голос соседки взвивается в небо, словно сирена, пугая приблудших кур внизу и голубей сверху, — да я тебя!.. — Галя, что случилось? — кричу я с порога, еще толком не видя ни соседки, ни дочери, только слыша их из-за калитки. — Да ты глянь, что твоя дрянь моему Витальку сделала! Глянь! И грозится еще! Да это я в службу эту… как ее… позвоню! Чтоб тебя, паразитку, забрали в детский дом! — Не заберут! — так же звонко отвечает дочь, совершенно не напуганная ни голосом соседки, которого даже ее муж, здоровенный, к слову, мужик, опасается, ни словами, гадкими, на самом деле, — у меня мама есть! — Да ты!.. Ай! Каринаа-а-а! Ай! Пнула меня! Ай! Убила! Обезножела! Вот как, как скажите мне, это все может произойти за одну минуту, пока я бегу от двери дома до калитки? Но может. С моей девочкой — все, что угодно, может… Выбегаю, готовясь наблюдать катаклизм, потому что соседка орет так, будто ее реально убивают, и торможу в удивлении. Моя девочка забралась с ногами на лавочку у дома и, сурово насупившись, держит в руках здоровенную палку, размером с нее саму, не меньше. Напротив орет на всю улицу соседка Галина, причем, непонятно, чего орет, визуально никакого ущерба ей не нанесено. А с другой стороны стоит и увлеченно ковыряется в носу сын Гали, Виталик, шестилетний оболтус, грязный до невозможности. И спокойный, как танк, словно материнский крик вообще к нему никакого отношения не имеет. Я охватываю картину одним взглядом, выдыхаю, понимая, что ничего жуткого не произошло, и принимаюсь командовать: — Яся, брось палку и иди во двор. Галя, прекрати орать, ты сына напугаешь, он палец сломает! Галя тут же замолкает с открытым ртом, разворачивается сначала ко мне, затем к Виталику. Тот, замерев с пальцем в носу, мгновенно ощущает смену диспозиции и принимается тоненько подвывать на одной ноте. Ковырять, что характерно, не прекращает, наоборот, даже усиливает вращательные движения. Галя, изучив его внимательно, разворачивается опять ко мне: — Видишь? Видишь, до чего парня моего довела твоя дрянь! — Выбирай выражения, Галя, — повышаю я чуть-чуть голос, зная, что спокойный тон тут не прокатит, это деревня, здесь голосом брать привыкли, кто кого переорет, тот и прав. — Ничего такого не вижу. Хочется добавить, что ее Виталик с рождения такой и влияние моей Яськи явно ему не вредит, а, может, и облагораживает даже, но это, все-таки, ребенок, а потому сдерживаюсь. — Да как не видишь? — Галя кидается к своему сыну, и тот, дернувшись, то ли палец сильнее в нос втыкает, да так, что добирается, наконец, до мозга, хотя в наличии последнего большие сомнения у меня всегда были, то ли просто пугается зверского выражения матери, потому что принимается орать так громко, что где-то далеко вспархивают недопуганные Галей голуби. — Смотри! Весь исцарапанный! Чуть глаза не лишила ребенка! — И это вовсе не я, — подает голос из-за моей спины Яся, и, клянусь, слышатся в нем ехидные ноты, — это он дурак. Говорила, не в шиповник надо, а в смородину… — Так надо было пальцем показувать! — неожиданно прекращает орать Виталик, — я не разобрался! — Потому что дурак! — голос Яси наполняется торжествующим ехидством, — и в лепеху коровью наступил еще! — Я случа-а-айно-о-о-о… — опять заводит Виталик, а я решаю прекратить цирк, пока все соседи не приняли активное участие в представлении. Есть опыт да, и не особенно приятный… — Галя, разбирайся сама со своим парнем, — подключаю я командный голос, — причем здесь моя Яся? — А притом, что приваживает Виталю моего, таскает за собой! А потом он весь побитый приходит, да собаками покусанный! — Галя, опомнись, — пытаюсь я вразумить соседку, — Яське едва пять лет исполнилось! Кого она может за собой таскать? Ну, запрети своему… — Да как я его удержу? — Сама себе злобный Буратино, значит, — бормочу я, пожав плечами. — Че? — непонимающе открывает рот соседка, временно впав в ступор, но быстро приходит в себя, — ты запрети своей гулять с моим Виталей! А то точно в полицию сдам ее! — Это вас надо в полицию! За то, что меня ударить пытались! — лезет под руку Яся, а я хмуро смотрю на соседку тяжелым взглядом, под которым она неожиданно тушуется: — Да кому ты нужна, шмакодявка… Ничего такого… — Галя… — начинаю я, добавляя жесткий прокурорский тон к командному голосу, — если узнаю… — Да Карин, ну чего ты, чего ты… — тут же сдувается она, пятясь назад и по пути давая пинка своему замурзанному ребенку, — я ее только за руку привела… — И хотела пнуть! — ябедничает Яська. Я делаю шаг в сторону Гали, обшариваю взглядом землю в поисках той самой палки, что бросила дочь. Если и правда хотела, я ее прямо тут в дорожную пыль вгоню. Но Галя, видно, поняв по моим глазам, что сейчас будет больно, резво отпрыгивает от моего двора чуть ли не на два метра в сторону, подхватывает своего Витальку за шкирку и молча тащит по улице, начав верещать уже на серьезном удалении: — Да пошла ты! Психованная! Такая же, как дочь! Две больные психички! Лечить вас надо! Как тебе детей доверяют! Ее голос удаляется вдоль по улице, и траекторию движения можно с легкостью угадать по разбегающимся в разные стороны курам и лающим собакам. Очень, кстати, в тональность попадают, прямо группа поддержки… Я выдыхаю, разворачиваюсь к дочери, оглядываю ее еще раз, думая, что, если хоть малейший синяк увижу, догоню Галю и покажу, что такое разъяренный сотрудник юстиции. Пусть и бывший. Яся, чувствуя, что еще не все позади, и ей вполне может перепасть за проделки, торопливо отскакивает опять на лавочку, там становится в позу и выпячивает нижнюю губу: — Только без рук! Я пару секунд моргаю оторопело, пытаясь понять, откуда она могла этого нахвататься, а затем выдыхаю. Невозможно же ругать, когда она так смотрит… Злость уходит, тревога за дочь тоже, судя по всему, она сумела за себя постоять самостоятельно, хотя я в этой ее способности никогда и не сомневалась… И теперь нужно подобрать слова, чтоб внушить, наконец, Яське, что Виталика этого лучше десятой дорогой обегать, раз уж он такой недалекий послушный телок… От таких одни беды… Яська, видя мое переменившееся выражение лица, заранее делает тоскливую мордяху, типа “ну чего ты мне еще можешь нового сказать”, но затем смотрит куда-то мне за плечо и пищит: — Машинка красивая! Я поворачиваюсь, чтоб посмотреть, какую именно красивую машинку обнаружила моя дочь на сонной поселковой улице, и замираю, разглядывая хаммер последней модели, неуместный тут настолько же, насколько был бы неуместен, например, звездолет… У черного монстра, остановившегося у соседнего дома, огромные колеса, чуть ли не в мой рост, тонированные стекла по всему салону и агрессивные, хищные линии корпуса. И вообще, очень он какой-то пугающий. Что он тут забыл, в нашей глуши, куда даже автобус из района лишь два раза в неделю приезжает? Я приставляю руку козырьком ко лбу, пытаясь высмотреть водителя. Рядом на лавочке подпрыгивает и о чем-то тарахтит Яся. Кажется, спрашивает меня, что это за марка машины. Я хочу ответить, даже рот раскрываю, но в следующее мгновение слова застывают в горле. Потому что водительская дверь открывается, и на пыльную дорогу спрыгивает мужчина. Огромный, невероятно массивный, одетый в темную футболку с длинным рукавом и джинсы. Он смотрит прямо на меня, и глаза из-под низко надвинутой кепки блестят по-волчьи. С удовлетворением и азартом. Я не могу поверить тому, что вижу, это словно сон какой-то, жуткий, жуткий кошмар! Этого не может быть! Нет! Сглатываю, моргаю, слышу сквозь нарастающий гул в ушах звонкий голос Яськи: — Какой дядя большой! Водитель не обращает внимания ни на кого, ни на соседей, изучающих его со своих дворов, ни на лающих на чужака собак, ни на писк Яськи… Он смотрит только на меня. Медленно убирает огромные кулаки в карманы джинсов, чуть подается вперед, поводит бугристыми плечами, словно… Словно угрожает… А я все стою. Все поверить не могу своим глазам. В голове шум, глупые слова: “Не может быть, не может быть, не может быть…” А затем он усмехается.