– Я уже назначил их – кое-кого из них вы видели на пиру, – как бы между делом сухо заметил Генрих. – Поскольку вам предстоит жить в Англии, будет лучше, если это будут англичанки. Леди Беатрис поможет вам сделать первые шаги на новом поприще. – А разве вас не будет рядом со мной? – Буду, но не все время. Таким образом меня приговорили к обществу какой-то леди Беатрис. Я лишь надеялась, что это не та самоуверенная брюнетка. Я снова пригубила вино, чувствуя, как благодаря разливающемуся внутри теплу притупляется нервное напряжение; Генрих же ловкими движениями принялся распускать завязки на своей рубашке. – А можно я оставлю себе Гилье? – Кто это? – Моя служанка. – Как пожелаете. Ему было все равно. Генрих продолжал снимать с себя одежду, пока не остался в одних безупречно облегающих его тело шоссах[17]. Снова занервничав, я сосредоточилась на остатках вина в своем кубке и в результате выдала еще один совершенно не относящийся к делу вопрос: – Как зовут вашу мачеху? – Джоанна. Она из королевской династии Наварры. – Я с ней познакомлюсь? Она находится при дворе? – Нет. Она живет в уединении. У нее проблемы со здоровьем. – Сделав глубокий вдох, Генрих встал у кровати и теперь возвышался надо мной. – Екатерина. – Складывалось впечатление, будто ему совсем не хотелось говорить о мадам Джоанне, и мне показалось, что он начинает терять терпение. – Рассказывала ли вам мать, исходя из собственной мудрости и, безусловно, имеющегося у нее опыта, о том, чего вам следует ожидать? Я посмотрела ему в лицо, и успокаивающее тепло разом исчезло; я увидела, что губы Генриха неприязненно сжались в тонкую линию, и в очередной раз пожалела о том, что моя мать не отличалась особой разборчивостью и осмотрительностью в своих амурных похождениях. Сердце у меня оборвалось, но я не собиралась делать вид, будто знаю то, о чем на самом деле понятия не имела. Медленно, но неуклонно, как зимний туман, разплывающийся над покрытыми инеем заливными лугами, меня охватил леденящий душу страх. – Нет, – призналась я. По-моему, Генрих опять вздохнул. – Я воспитывалась в женском монастыре… а моя мать сказала, что вы настолько опытны в этих вопросах, что моя неискушенность не имеет никакого значения. – Внезапно мне очень захотелось поколебать его самообладание и вывести из состояния холодной сдержанности. Я сделала большой глоток вина. – А еще она сказала, что вы вели распутную жизнь. Нервное напряжение – и вино – сделали меня неосмотрительной. Я старалась во что бы то ни стало оттянуть момент, когда Генрих присоединится ко мне в постели. Сейчас меня уже всю трясло, и я ничего не могла с этим поделать. – Она сказала, что ваша жизнь была полна сладострастия и пьянства – до тех пор, пока вы не стали королем и не оставили своих компаньонов. – Не следует верить всему, что вам говорят, – ответил Генрих, и, хотя это было сказано спокойным тоном, мне показалось, что он раздосадован. – Так это правда? – не унималась я. – Что правда? – Что вы бросили своих компаньонов. – У меня самой никогда не было компаньонов, которых можно было бы бросить. – Да. Это было необходимо. Их общество не шло мне на пользу. Я снова глотнула вина и собрала в кулак всю свою фальшивую отвагу, чувствуя, что моя голова уже немного кружится от мягкого дурманящего аромата великолепного бордо. – А я? Я вам на пользу? – Разумеется. – Девственница королевского происхождения с бесценным приданым… Его взгляд устремился на мое лицо и остановился на нем. – Не думал, что мы будем говорить о политике… – Я не знаю ничего иного, о чем можно было бы поговорить. Мои темы для беседы исчерпались. – А еще, думаю, вы выпили слишком много вина. – Голос Генриха звучал мягко, но кубок он у меня забрал. – Я не чувствую себя пьяной, – подумав, заявила я. – Мне следовало говорить о чем-нибудь другом? – Вам вообще не следовало говорить. – С этими словами Генрих погасил свечи, сжав фитиль пальцами. Я была рада, что все происходило в темноте. Я совсем не была уверена, что момент, когда я стала женой Генриха в плотском понимании этого слова, был опытом, который мне хотелось бы повторить. Одно могу сказать: хорошо, что все случилось очень быстро. Что мне запомнилось? Боль, конечно; физическое проникновение; тяжесть его тела на мне, отчего я чувствовала себя раздавленной. Но таков ведь удел всех девственниц, не так ли? Была во всем этом стыдливая неловкость, очень меня смущавшая. В конце концов, моя мать получит столь необходимые ей испачканные простыни, а я со временем смогу к этому привыкнуть… А еще я помню гнетущее ощущение неотвратимости происходящего: исходящий от Генриха жар, прикосновение его грубых мозолистых рук, когда он овладевал мной. В его мускулистом теле солдата, не дававшем мне ни на секунду перевести дыхание, чувствовалась подавляющая мощь. Когда же Генрих достиг кульминации, в спальне, как ни странно, стояла полная тишина, если не считать звука его шумного учащенного дыхания. Не помню, чтобы я получила удовольствие – как, впрочем, и он. Все это, решила я, довольно прозаично и лишено привлекательности. «Ну хорошо, а чего ты, собственно, ожидала?» – раздраженно вопрошал мой внутренний голос, когда Генрих отодвинулся, избавив меня от тяжести своего тела, и уткнулся лицом в подушку рядом со мной. А ожидала я романтики в стиле баллад трубадуров, каких-нибудь ласковых слов – пускай даже и неискренних, – которые возбудили бы во мне страстные чувства. Нежностей, горячих поцелуев, участливого ободрения, а не просто молчаливой атаки приступом, холодной, умелой, направленной исключительно на достижение результата. Мне хотелось, чтобы Генрих, по крайней мере, обратился ко мне по имени. При этом я не считала, что жду слишком многого. Возможно, все англичане занимаются любовью именно так. Может быть, для них это даже более приемлемо и я когда-нибудь смогу получать от этого удовольствие. Тогда мне сложно было это себе представить: мой опыт в этой области был ничтожным, но я научусь этому умению у Генриха. Он заслуживал способной жены, как и того, чтобы получать от нее желаемое. Если после интимной близости я ожидала обмена задушевными словами – а я действительно этого ожидала, – то меня ждало разочарование. Генрих встал с кровати, зажег свечу и полез в один из своих личных сундуков, заранее принесенных в нашу спальню. Затем мой муж извлек оттуда и надел роскошный домашний халат из малиново-красного дамаска, отороченный соболиным мехом и спадавший тяжелыми живописными складками до самого пола. Застегнув пояс, сверкавший рубинами и агатами, Генрих провел пятерней по волосам, пытаясь привести их в некое подобие порядка, после чего посмотрел на кровать, где лежала я, вцепившись в край покрывала, подтянутого к самому подбородку. – Желаю вам сладких снов. – С этими словами Генрих погладил меня по голове, а потом наклонился и легонько поцеловал в лоб – то был единственный поцелуй за все время этого действа. – Завтра вам понадобятся силы. День будет долгим и тяжелым. И это все? Он так меня и оставит, ничего больше не сказав? Мне необходимо было по крайней мере знать, доволен ли он мной. Я не могла отпустить его просто так, не выяснив этого. – Генрих. – Я впервые попробовала его имя на вкус. – А я… Как я… – Я запнулась, не зная, как сформулировать вопрос. – Вы были именно такой, как я и ожидал, моя благородная жена, – ответил он и поцеловал меня в висок у основания волос; прикосновение его теплых губ было таким бесконечно нежным, что у меня замерло сердце. Генрих закрыл за собой дверь, оставив меня растерянной и опустошенной; я была наивна и не ожидала, что проведу эту ночь одна. Наверное, мне не удалось его ублажить и он просто повел себя со мной вежливо в своей сдержанной, холодной манере. А может быть, на самом-то деле я все-таки его удовлетворила, но он старается этого не показывать. Что могло возбудить в нем такую же страсть, которую я видела, когда Генрих рассуждал об эффективном ведении осады и о передвижении войск для успешной атаки? Мне казалось, я знаю ответ на этот вопрос: если мне удастся зачать от него ребенка, это вызовет у Генриха бурную радость. И я поклялась себе, что это случится – и очень скоро. Раздался деликатный стук в дверь, и в комнату вошла Гилье, которая, должно быть, ожидала подходящей возможности. Она медленно подошла к кровати и присела в реверансе; мы посмотрели друг на друга. Примерно моего возраста, невысокая и опрятная, с деловитой манерой поведения, – чего так не хватало мне, – Гилье больше всех подходила на роль моей подруги. К тому же я чувствовала, что она гораздо опытнее меня в житейских делах. – Ваш супруг остался доволен, миледи? – Сказал, что да. – Я откинула покрывало и провела рукой по простыне: она была испачкана кровью достаточно, чтобы удовлетворить запросы Изабеллы. – И он убедился в моей невинности, несмотря на сомнительную репутацию моей матушки. – Я позабочусь об этом, миледи. – Гилье засуетилась, приводя постель в порядок, а потом налила в таз еле теплой воды из кувшина. – Теперь, став женой короля Генриха, вы будете счастливее. – Надеюсь. – Вы ему понравились? – отважилась спросить она. Столь личный вопрос меня удивил, и поначалу я не знала, что ответить. Я задумалась, взвешивая его заботливость с одной стороны и отсутствие особого воодушевления – с другой. Возможно, я пока что не очень хорошо его знаю, а может, изголодавшись по любви и привязанности, просто не в состоянии распознать это чувство, даже когда с ним сталкиваюсь. – Думаю, да, – осторожно ответила я. – Перед уходом мой муж меня поцеловал. – А он вам понравился, миледи? – Да, – ответила я. – По-моему, я его люблю. – Мне тогда было девятнадцать лет. – Вот и хорошо, – сказала Гилье, поправляя со всех сторон чистые простыни. – Я хотела сказать, хорошо, когда жена любит своего мужа. – Но думаю, я выпила слишком много вина, – призналась я. – Никто не осудит вас за это, миледи. С моей точки зрения, английский король холоден как рыба, но как он мог не влюбиться в такую прекрасную даму, как вы? Чувства Генриха были слишком сложной темой, чтобы сейчас их обсуждать. Я несколько раз зевнула и в конце концов погрузилась в сон, в общем-то, удовлетворенная минувшим днем. У меня появился кое-какой опыт – это все же лучше, чем ничего; к тому же на завтра, когда я займу место в английском шатре в качестве избранницы Генриха, мне обещано новое платье. И при этом мне совершенно необязательно приглашать свою матушку в сопровождающие. Я буду наслаждаться рыцарским турниром как королева Англии и дам Генриху свой платок, который он повяжет, когда будет сражаться в мою честь. И когда он победит – а он обязательно победит, – я лично вручу ему награду. Нужно хорошенько выучить английский, чтобы разговаривать со своими придворными дамами. Подозреваю, что я засыпала с улыбкой, вспоминая прощальную ласку Генриха и его последние слова: «Вы были именно такой, как я и ожидал, моя благородная жена». Глава третья Первое утро моей замужней жизни было исполнено безумных ожиданий. Проснулась я рано, разбуженная приглушенными голосами: один из них принадлежал Гилье – она разговаривала с кем-то в комнате. Вздрогнув, я попыталась спрятаться под покрывалом, подумав, что это Изабелла явилась меня допрашивать, но голоса вскоре смолкли, и удаляющиеся по коридору шаги затихли прежде, чем закрылась дверь спальни. Я испытала расслабляющее облегчение, такое же, как после чаши красного вина. Потом я вдруг вспомнила, как Генрих отобрал у меня кубок, и смущенно покраснела.