Молюсь о благополучии, как вашем, так и нашего ребенка, который должен скоро родиться. Верю, что вы пребываете в добром здравии и хорошем расположении духа. Я, как и все ваши верноподданные, с нетерпением жду дня, когда вы с победой вернетесь на родину. Как ни прискорбно, звучало все это ужасно высокопарно и неестественно, однако это было все, на что я была способна. Я не знала, где именно во Франции сейчас находится мой муж, но предполагала, что он по-прежнему осаждает Мо, где войско моего брата уже давно отражало его атаки. И чем же мне закончить эту никчемную короткую записку? Ваша верная и любящая жена, Екатерина. Я отослала письмо с гонцом, а сама села шить одежду для малыша, беспокойно вертевшегося у меня в животе. Может быть, Генрих даже найдет время мне ответить? И он действительно ответил. Получив послание, я нетерпеливо вскрыла его, засыпав юбки воском с поспешно сломанной королевской печати. Моей жене Екатерине. Рад, что вы чувствуете себя хорошо, и надеюсь, что рождение нашего ребенка случится уже скоро и не станет слишком тяжким испытанием для вас. Я закажу мессу, чтобы просить у Господа дать вам силы. Строчки были неровные, а вертикальные линии букв выглядели не такими убедительными, как мне помнилось, – хотя, честно сказать, я видела почерк Генриха не так уж и часто. Что ж, подумала я, это в порядке вещей: вряд ли он писал это в спокойной обстановке где-нибудь на досуге. Так оно и оказалось, поскольку далее мой муж сообщал: Я сейчас в Мо, и нам очень мешают проливные дожди, из-за которых местная река вышла из берегов. Нам докучает дизентерия. Я вернусь в Вестминстер, как только мне позволят дела. Генрих. На хвостике последнего «х» была размазанная в спешке клякса. Я провела большим пальцем по буквам его имени. Сказано было не много, что и говорить. Я хмуро воззрилась на письмо, потом перевела взгляд на Алису, которая принесла мне его, оставив гонца за закрытыми дверьми. – Король находится в добром здравии? Гонец это подтвердил? – Да, миледи. – Хорошо. А нам известно что-нибудь о короле Шотландии? Я спросила об этом, потому что Яков, маявшийся из-за затянувшегося ограничения своей свободы, умолял позволить ему сопровождать Генриха во Францию. В конце концов король пошел ему навстречу и дал согласие на то, чтобы пленника освободили из-под стражи. В течение трех месяцев после возвращения Генриха в Англию Якова отпустят в Шотландию, при условии, что шотландские солдаты будут хорошо сражаться на стороне англичан, а в подтверждение лояльности пленника выплатят залог. Учитывая то, что Яков согласился жениться на моей придворной даме, Джоан Бофорт, дочери графа Сомерсета и племяннице епископа Генриха, это был надежный способ заставить независимого шотландского короля хранить верность интересам Англии. Впрочем, последнее обстоятельство не особенно его волновало: главным было то, что он считал Джоан Бофорт удивительно красивой. – Да, миледи, известно. Лорд Яков прислал стихи для леди Джоан. – Алиса с лукавой улыбкой вынула из рукава сложенный и запечатанный лист пергамента. – Они у меня здесь. – Какая любезность и забота с его стороны. Кивком головы я подозвала Джоан, внимательно следившую за нами и ловившую каждое мое движение. Это была серьезная девушка в желтом платье; ее внешность была отмечена характерными для всех Бофортов чертами: глазами с заметно нависающими веками и мягкими рыжевато-каштановыми волосами. Джоан будет очаровательной невестой. Глядя на то, как девушка схватила пергамент с загнутыми примятыми уголками – так, будто от него зависела ее жизнь, – как она с пылающими щеками перечитывает любовное послание, словно стараясь как можно глубже вникнуть в его содержание, я улыбнулась, и у меня слегка защемило сердце. Я бы тоже хотела, чтобы Генрих написал мне нечто более душевное, чем полдюжины строк про дизентерию и наводнение. – «Но вот вдоль стены скользнула тень девы», – вслух прочитала Джоан, чтобы мы тоже могли восхититься стихами ее избранника. – «В саду было чудесно – буйно зеленела густая листва, а сидевший на тонкой ветке куста сладкоголосый соловей радостно оглашал ночь своей песнью, громкой и звонкой…» Слава великого трубадура Якову не грозила, но хоть стихи у него и были неважные, зато они красноречиво говорили о его чувствах. «Стала бы я читать вслух то, что написал мне Генрих?» – печально подумала я. Но тут же пожалела о своих мыслях и прогнала зависть, возникшую было в моем сердце. И Яков, и Джоан были очень молоды, и связавшая их души любовь была, вне всяких сомнений, чудесным чувством. Между мной и Генрихом уже возникла трещина холодного отчуждения, но он был слишком занят, чтобы попытаться что-либо исправить, да и я не предпринимала никаких усилий, для того чтобы в письмах донести до него свои сокровенные переживания. Да и как бы я это сделала? На первом месте у моего мужа была военная кампания; я должна была это понимать и не обременять его. Тем не менее, когда Джоан перешла к третьему четверостишию, у меня вдруг появилось острое желание покинуть комнату. Мне почему-то невыносимо было слушать страстное признание рыцаря в любви к своей даме, как бы косноязычно оно ни было изложено на бумаге. Моя дорогая Екатерина, о более радостной новости я не мог бы и мечтать… Младенец забавно дрыгал ножками и близоруко моргал глазками в своей колыбели – колыбели Генриха, – стоявшей у моих колен, на которых лежало развернутое письмо от моего мужа. Сын, наследник, к которому перейдут короны Англии и Франции, – это величайшее из всех возможных достижений нашего с вами брака. Наследник, мальчик, родившийся шестого декабря, в четыре часа пополудни, чихнул. Он должен носить имя Генрих. Генрих засопел носом и стал размахивать крошечными ручками. Закажите большую благодарственную мессу. Малыш сунул в рот уголок украшенного вышивкой покрывала. Сердце мое переполнено великой радостью. Генрих. Мне не было необходимости сообщать мужу об этом знаменательном событии. Это была официальная новость государственного значения, и потому она была срочно доставлена по назначению одним из герольдов, разодетым в пышное облачение и парадный плащ. Ответ от Генриха пришел еще до того, как мы успели отпраздновать рождение Христа. – Где он сейчас? – спросила я, обратив внимание на то, что почерку Генриха вернулась привычная твердость. – По-прежнему под Мо, – доложила Алиса. – Они окапываются там для длительной осады. Дело затяжное… Итак, ничто не указывало на возможное скорое возвращение Генриха – впрочем, я этого и не ждала. Организация празднеств лежала полностью на нас. – А как настроение короля? Он в добром расположении духа? Что сказал об этом гонец? – рассеянно поинтересовалась я. Если мой муж увлечен осадой, с этим все должно быть хорошо. – О да, миледи. Осада идет прекрасно. Но… Я быстро взглянула на запнувшуюся в нерешительности Алису. – Но?.. – Нет, ничего, миледи. – Что вы хотели сказать? – Я просто подумала… судя по тому, что говорил мне гонец… король, возможно, не очень хорошо себя чувствует, миледи. – Нехорошо себя чувствует? Сердце у меня екнуло. Я не могла представить Генриха нездоровым. Он всегда был воплощением необыкновенной силы. – Но гонец мог ошибиться, миледи, – закивала Алиса, спеша меня успокоить. – Думаю, они там все недосыпают, да и еда оставляет желать лучшего. Когда Его Величество командовал, все было хорошо. И я поверила ее словам. Значит, беспокоиться не о чем: это всего лишь обычная усталость, вызванная напряжением долгой военной кампании, когда тело измождено постоянным недосыпанием. Генрих был самым крепким из мужчин, которых я знала. Я очень надеялась, что мой муж вернется домой, и хотела побыстрее увидеть, как он улыбается малютке Генриху и мне.