– Я буду бережно его хранить, – пообещала я. Внезапно у нас за спиной раздалось громкое и яростное звериное рычание, и мы дружно повернулись туда, где гепард Валуа угрожающе скалил клыки на английского волкодава, а тот рвался вперед и отчаянно лаял, заглушая голос своего хозяина, пытавшегося продолжать светскую беседу. Я испуганно отшатнулась, но Генрих, оставив меня, решительно шагнул к ним. – Выведите их отсюда! – с раздражением, отрывисто рявкнул он по-английски. – Как вообще можно было взять с собой на официальные переговоры гепарда? На сегодня всё. Продолжим завтра на рассвете, когда нас ничто не будет отвлекать. Всего сказанного мы, возможно, и не поняли, но общий смысл его слов было предельно ясен. С царственным высокомерием Генрих поклонился нам и широкими шагами вышел из шатра, сопровождаемый Уориком, который вел беснующуюся собаку. Но герцог Бедфорд задержался и подошел ко мне. – Вам нечего бояться, миледи, – мягко сказал он по-французски. Я так и не поняла, имел ли он в виду разъяренных животных или своего брата. – Благодарю вас, милорд, – ответила я. И была совершенно искренна. Его ободряющий жест очень успокоил меня после резкого ухода Генриха. После этого сватовства в Мелёне мои чувства были в смятении. С одной стороны, этот мужчина не отверг меня сразу же, сказал, что я стану королевой Англии… Но сможет ли он меня полюбить? Ответ на этот вопрос даст только время. Если мне суждено стать наградой за то, что Генрих вернется к столу переговоров, то так тому и быть. Мне это даже нравилось. Кончиками пальцев я коснулась своих губ там, где он их поцеловал. А смогу ли я полюбить мужчину, которого видела всего раз в жизни? Казалось, что смогу, если только восторженное восхищение и сердечный трепет сигнализируют о любви. Генрих околдовал меня своими чарами, просто улыбнувшись мне и назвав по имени. Старый шрам нисколько не портил его внешности. Для меня Генрих был воплощением всего того, о чем я мечтала. Королева Англии обязана разговаривать на родном языке своего мужа. Разве Генрих не сам велел мне учиться? И я обратилась с просьбой позаниматься со мной к одному из отцовских придворных – тот владел английским довольно хорошо, а не просто мог составить фразу из нескольких слов. Меня вдохновляла мысль о том, что, возможно, этим я заслужу похвалу своего жениха. Может быть, он даже снова меня поцелует. «Доброе утро, милорд. Надеюсь, вы в добром здравии». Еще я могу спросить его: «Вы едете сегодня на охоту, милорд? Я хотела бы вас сопровождать». Или даже так: «Вам нравится мое новое платье? По-моему, оно очень красивое». Насчет своих познаний в политике я была уверена меньше, но все равно могла бы задать Генриху вопрос: «Мы пригласим сегодня к нашему двору французского посла? Состоится ли по этому поводу праздничный прием?» Когда стало понятно, что мой неловкий галльский язычок испытывает трудности с произношением сложного слова «праздничный», мой нетерпеливый учитель, юноша всего на несколько лет старше меня, предложил заменить его на «торжественный» – это вышло у меня гораздо лучше. Мне даже удалось отточить непростую, но очень важную фразу: «Ваше Величество, я принимаю предложение вашей руки, для меня это большая честь». – Он возьмет тебя в жены, – с пафосом процедила сквозь зубы королева Изабелла. – Я не упущу этой возможности заключить союз с английским королем. Ее едва не трясло от гнева. Уехав из Пуасси и снова обосновавшись в Париже во дворце Сен-Поль, я старалась как можно реже попадаться на глаза матери. А потом она добавила – ни с того ни с сего: – Все, решено. Благодаря приданому у тебя нет конкуренток. Он обязательно женится на тебе. Лицо королевы светилось непоколебимой уверенностью. Она даже коснулась моей щеки, что можно было бы при желании принять за проявление нежности. Я сидела на кровати и смотрела на мать с тревогой. Насколько я знала, предлагаемое нами приданое было гораздо меньше, чем то, что требовал король Англии. Тогда чем же новый план Изабеллы лучше старого? С тех пор как Генрих взял под контроль торговые пути на севере Франции, денег в нашем распоряжении стало еще меньше, так что в нашей королевской казне было пусто – хоть шаром покати. – Почему вы думаете, что Генрих обязательно возьмет меня в жены? – спросила я. – Потому что я сделаю ему такое предложение, отказаться от которого способен только дурак. А Генрих далеко не дурак. Когда же на моем лице отразилось вполне понятное недоумение, мать бросила на меня довольный и хитрый взгляд. – Генрих возьмет тебя в жены потому, что, сделав это, он одновременно получит и корону Франции. – Выдержав театральную паузу, чтобы произвести на меня еще большее впечатление (что ей вполне удалось), Изабелла добавила: – Именно королевское происхождение станет твоим главным приданым, ma petite. Не сундук золотых монет, а корона Франции. Что он может против этого возразить? Ошеломленная, я застыла на месте с таким видом, как будто корона Франции только что упала с потолка прямо к моим ногам. Так, значит, она моя и вместе с приданым может перейти моему будущему мужу? Внезапно мне стало очень тесно в новом корсете на шелковой подкладке – Изабелла в конце концов все же решила истратить на меня немного денег. Зеркало, которое я держала, выскользнуло из моей руки – к счастью, оно упало торцом, на мягкое обрамление из синего дамаска, и не разбилось. Неужели моя мать действительно это сделает? Когда я поднимала зеркало с пола, мои руки дрожали: я осознала грандиозность ее замыслов. – А отец это позволит? – с придыханием спросила я. – Твой отец ничего об этом не скажет, можешь не сомневаться. Да и с чего бы? У него не хватает ума даже на то, чтобы связать два слова. Именно поэтому Изабелла взяла на себя смелость принимать решения. – Вы хотите лишить наследства моего брата Карла? – Без малейших угрызений совести. – Сильные руки матери опустились мне на плечи, и она, лишь на какой-то неуловимый миг запнувшись в нерешительности, вдруг легонько поцеловала меня в обе щеки. – Мы возлагаем надежды на тебя, Екатерина. Теперь Генрих ни за что от тебя не откажется. Да и как может быть иначе, ведь ты держишь в своих прелестных ручках то, что он желает всем сердцем? Генрих жаждет заполучить французскую корону, и теперь он сможет это сделать, не пролив ни капли крови – ни английской, ни французской. Да он будет радостно улыбаться, направляясь к высокому алтарю, перед которым вы с ним встанете, чтобы поклясться друг другу в супружеской верности. – Улыбка на ее лице становилась все шире. – Через час встретимся в зале для аудиенций, где подробно обсудим, как ты будешь вести себя при встрече с Генрихом Английским. Ничто – решительно ничто, Екатерина, запомни это – не должно помешать заключению этого союза. Ты будешь идеальной невестой. Когда мать выходила из комнаты, ее уверенность просто поражала. Но для меня здесь таилась угроза; в порыве чувств я без всякого изящества упала на кровать, нисколько не заботясь о том, что при этом мое красивое платье изомнется. Когда смысл слов Изабеллы дошел до меня, все мои нежные восторги, связанные с предстоящей свадьбой, растаяли. Конечно, Генрих возьмет меня в жены, но не за мое красивое лицо и волосы, не за приличествующие моему положению наряды, не за то, что я буду говорить ему «Доброе утро, милорд!» по-английски. Он взял бы меня, даже если бы я страдала слабоумием и была сморщенной, как старуха. Что сказала мне Изабелла? Генрих будет дураком, если меня отвергнет, а он не дурак. Кто откажется от принцессы Валуа, которая, вступая в брак, приносит с собой в приданое свою страну? Впервые в жизни я испытала сочувствие к Карлу, ведь он больше не наследник трона. Мне в голову пришла язвительная мысль: теперь на уроках английского нужно будет учить другие фразы. «Милорд, для меня большая честь, что вы снизошли до того, чтобы взять меня в жены, хоть я этого и не стóю. Однако я действительно принесу вам бесценный дар». Какая безнадежность! Я так прямо и сказала Мишель, которая пришла, чтобы меня поддержать. – Генриху совершенно все равно, буду я с ним разговаривать или нет. Будь я даже уродливой старой каргой, он все равно женился бы на мне. Он сделал бы это, даже если бы я уже лежала при смерти. Мишель обняла меня. – Кэт, Генрих не хочет взять в жены уродливую старую каргу. Ему нужна молодая жена, которая родит ему сына. – Она надела мне на указательный палец правой руки золотое кольцо с темным камнем, сверкнувшим загадочным блеском. – Носи этот берилл, он защищает от меланхолии и яда. И не забывай обо мне, когда станешь королевой Англии; кто знает, увидимся ли мы снова? Все это нисколько меня не утешило. Через неделю я получила от жениха новый подарок, который на этот раз дошел по назначению: это был портрет короля Англии в искусно выполненной золотой оправе с узором из эмали и драгоценных камней. Небрежно уронив мягкую упаковку на пол, я внимательно его рассматривала. – Как думаешь, зачем Генрих мне его прислал? – спросила я у Мишель. – Чтобы произвести на тебя впечатление? – Ему это вовсе не нужно. – Чтобы напомнить о своем царственном величии? – Я об этом никогда не забывала. Я была озадачена и напряженно размышляла, держа портрет на вытянутой руке. Я прекрасно знала, как выглядит Генрих, так зачем ему напоминать мне об этом с помощью такой вещицы? Ему не было нужды добиваться моей руки или пытаться вызвать мое восхищение. Я все равно сделаю так, как мне скажут. Зачем тогда это изящное произведение изобразительного искусства? Вместе с подарком мне передали сложенную записку. – Прочти, – попросила я Мишель, которая в образовании опережала меня на несколько шагов. Все, что мне удалось почерпнуть в Пуасси, – это умение извлекать из струн лютни некое подобие мелодии. – «Принцессе Екатерине. В ожидании нашей грядущей свадьбы», – прочла Мишель. – И подпись – «Генрих». Славная мысль. Я поднесла миниатюру ближе к свету, чтобы получше ее изучить. Генрих был изображен в профиль, и я могла бы подтвердить сходство, потому что во время нашего единственного свидания видела в основном его сбоку: высокий лоб, прямой нос, твердый взгляд темных глаз. Мастеру удалось передать тяжесть век, изгиб четко очерченных бровей. Он уловил форму немного полноватых губ, оставлявших у зрителя впечатление железной воли, хотя, возможно, и с некоторым намеком на страстность. А еще ощущение, что это человек очень состоятельный. И очень влиятельный. Художник использовал все средства, чтобы показать Генриха в лучшем свете. Массивное мужское ожерелье на шее, кольца, усыпанная драгоценными камнями золотая цепь, край рукава из дорогого узорчатого дамаска… Все это весьма впечатляло. Я коснулась изображения кончиком пальца, уже не в первый раз пожалев, что Генрих здесь не улыбается. С другой стороны, я и сама на своем портрете выглядела ужасно серьезной. Воодушевленная увиденным, я тепло улыбнулась нарисованному лицу. – Ну, хорошо. А что думаешь ты? – спросила Мишель, наклоняя голову, чтобы посмотреть, что заставило меня улыбнуться. – Я думаю, что этот человек твердо знает, чего хочет. И очень горд. Я протянула ей портрет, чтобы она тоже могла рассмотреть его получше. Художник оставил шрам на лице Генриха. Не думаю, что это так уж плохо. В таком виде он казался мне естественным, похожим на оригинал. Может быть, Генрих прислал мне эту миниатюру, просто чтобы показать, что признает меня своей женой. Если я права, значит, под его суровой оболочкой таится нежность. Я очень надеялась, что Изабелла ошибалась. Что я представляю для короля Генриха нечто большее, нежели средство достижения политических целей, живое и дышащее приложение к акту передачи ему в руки Французского королевства. – Он мне нравится, – просто сказала я. – Ох, Кэт, думаю, тебе необходимо повзрослеть, и как можно скорее. Иначе может быть очень больно… Но я не слушала сестру. Мое сердце было объято радостью, и в нем не осталось места для других чувств. Глава вторая Несмотря на преграды, в конце концов я все-таки оказалась у алтаря. Где во всем своем царственном великолепии ждал меня Генрих Плантагенет. – Миледи Екатерина, – приветствовал он меня галантным поклоном. – Я в восторге. Вы еще прекраснее, чем запомнились мне после нашей встречи. Ваши новые английские подданные, безусловно, одобрят мой выбор. Его слова звучали казенно, как и требовал протокол, но я видела в его взгляде неподдельное восхищение – в этом не было никаких сомнений. В платье с корсажем из золотой парчи я чувствовала себя красавицей: камеристки Изабеллы превратили мое тело в царственный подарок, достойный короля. Меня тщательно вымыли с головы до пят, а волосы мыли и расчесывали до тех пор, пока они не заструились, как шелковый водопад. Брови выщипали, ногти подстригли, кожу натерли настойкой примулы, чтобы удалить даже намек на веснушки; меня шлифовали, наводя лоск и глянец, и в конце концов я засияла, словно отполированное до зеркального блеска серебряное блюдо, – и все это, чтобы порадовать Генриха. Из-под вуали на плечи мне спадали роскошные волосы – такие же золотистые, как ткань моего платья, – словно заявляя Господу в Его храме о моей девственной чистоте и голубой крови королевских домов Англии и Франции. Подготовленная таким образом, я стояла во всем своем боевом облачении перед алтарем в церкви Святого Иоанна в Труа рука об руку с Генрихом, королем Англии. Он держал мою ладонь крепко, и его лицо, когда он смотрел на епископа, было строгим и сосредоточенным; впрочем, возможно, Генрих просто проникся торжественностью момента. От каменного пола, как и от потолочных перекрытий, тянуло промозглым холодом, и я вся дрожала. Рука Генриха, лежавшая на моей, тоже была холодна; меня трясло, и я думала, что это заметили все собравшиеся, потому что моя вуаль трепетала, точно соцветья платана на свежем ветру. О, я не боялась, что в самый последний момент Генрих все-таки откажется от меня. Но когда ему по обычаю нужно было положить на молитвенник священника традиционную сумму в тринадцать пенсов (символическая плата жениха за невесту), мои глаза округлились от изумления: из его ладони посыпались золотые монеты. Тринадцать золотых ноблей[11] – огромные деньги. С другой стороны, эти тринадцать золотых ноблей, вероятно, были все-таки скромной платой за Французское королевство. Я в очередной раз содрогнулась всем телом, с головы до пят. – Не нужно так дрожать, – шепнул мне Генрих, когда епископ переводил дыхание. – Вам нечего бояться.