Мы обменялись клятвами под сводами великолепной часовни Святого Георгия в Виндзоре, в клиросе, построенном королем Эдуардом Третьим, чувствуя на себе дыхание исторического прошлого. Торжественной церемонии не было – лишь скромный праздник наших любящих сердец. Оуэн был одет в тунику из богатого темно-синего дамаска, который я ему когда-то подарила, но золотой цепи дворцового распорядителя на нем не было. Сегодня он не был моим слугой и больше никогда им не будет. Следуя женским предпочтениям, я надела свое любимое платье; на нем не было ни дюйма золотой парчи или отделки из меха горностая, которые подчеркивали бы мое королевское происхождение. Геральдические львы и лилии в моем наряде также отсутствовали, а волосы под вуалью были распущены, как у невесты, выходившей замуж впервые. Я не стала оправдывать свой выбор, смело встретив взгляд Оуэна, и в очередной раз восхитилась его впечатляющей фигурой, – суровый, уверенный в себе мужчина с мечом на поясе. Мы с ним стояли перед отцом Бенедиктом, который нервничал гораздо больше, чем жених и невеста. Его еще нужно было убедить. – Ваше Величество… – От волнения он то и дело мял свои руки. – Я не могу этого сделать. – Я этого желаю. – Но милорд Глостер… – Ее Величество желает, чтобы вы нас обвенчали, – перебил его Оуэн. – Если вы этого не сделаете, есть и другие священники. – Господин Тюдор! Как вы решились на столь неблагоразумный поступок? – Человече, вы обвенчаете нас или нет? В конце концов отец Бенедикт с большой неохотой уступил, но когда пришло время освятить наш союз на тяжеловесной латыни, воспоминания унесли меня в прошлое, когда я венчалась с Генрихом в церкви в Труа, с показной роскошью и военными почестями, в платье из золотой парчи, с английскими львами и французскими лилиями. Но тогда я выходила за короля, а сейчас – за человека, у которого не было ничего, кроме моей любви. А что же наши свидетели? Мы были здесь не одни. «Мы поженимся публично, чтобы все об этом знали», – заявил Оуэн. Так мы и сделали. Гилье несла мой молитвенник. Позади стояли придворные дамы, раздираемые противоречивыми эмоциями – предчувствием громкого скандала и романтическими настроениями. Чувства наши были напряжены до предела из-за опасения, что в последний момент кто-нибудь вмешается и остановит действо, противоречащее закону. Алиса не пришла, и я очень об этом жалела. Нельзя сказать, чтобы она не сочувствовала нам, но многих наш брачный союз шокировал. И мне оставалось лишь смириться с неодобрением людей, которые были мне дороги. Когда отец Бенедикт обратился к Оуэну, его голос звучал по-прежнему неуверенно, но уже покорно. – Owen Tudor, vis accipere Katherine…[41] – Нет! Среди собравшихся прокатилась волна удивленного ропота, а меня охватил приступ страха. Дыхание застряло в горле, и я с ужасом посмотрела на Оуэна. – Нет, – повторил он на этот раз уже спокойнее, заметив, как испуганно округлились мои глаза. – Я женюсь на этой даме под собственным именем, а не под убогой, как у незаконнорожденного, формой, придуманной для того, чтобы англичанам было легче его произносить. На самом деле меня зовут Оуайн ап Маредид ап Тюдор. Отец Бенедикт вопросительно взглянул на меня: – Вы тоже хотите этого, миледи? – Да, – подтвердила я. – Именно этого я и хочу. С достойной похвалы стойкостью священник начал снова, изо всех сил стараясь правильно произносить сложные валлийские слова. – Owain ap Maredudd ap Tudor, vis accipere Katherine, hic… Мы стояли рука в руке, и я с трепетом ждала ответа Оуэна. Согласен ли он? К этому моменту мои нервы окончательно расшатались и напоминали провисшие струны ненастроенной лютни. Не решит ли Оуэн в последний миг, что этот шаг слишком опасен? Но он не колебался. Ни секунды. Его пальцы сплелись с моими, и наши плотно сжатые ладони словно скрепили этот союз печатью. – Volo, – решительно произнес Оуэн. – Да, хочу. Отец Бенедикт повернулся ко мне. – Katherine, vis… И в этот самый миг послышались чьи-то шаги! Все замерли, затаив дыхание. Чудовищное эхо доносило до нас звук распахнутых дверей, заскрипевших на своих громадных петлях, и громкий топот ног по плиткам пола. К нам приближалась группа людей. Отец Бенедикт тут же закрыл рот, проглотив конец латинской фразы, и стал лихорадочно одергивать подризник, как будто это могло уберечь его от кары. Все взгляды устремились в сторону входа в алтарную часть храма. Тревожное напряжение, казалось, можно было попробовать на вкус – оно было горьким, как сок алоэ. Это не Глостер, решила я, и не отряд солдат, посланных остановить то, что мы затеяли. Но если отцу Бенедикту прикажут прервать церемонию, послушается ли он? Я быстро взглянула на священника. Он весь вспотел, глаза его остекленели от страха, губы шевелились в беззвучной молитве. Оуэн отпустил меня и положил правую руку на эфес своего меча. «Пресвятая Богородица», – лихорадочно воззвала я к небесам, а потом… А потом улыбнулась – впервые за этот тяжелый день. Потому что в дверях появилась Алиса, сопровождаемая Джоан Эстли и кучкой горничных из личного окружения Юного Генриха. Войдя, они тут же присоединились к моим придворным дамам, а Алиса виновато кивнула мне, как бы извиняясь за дурные манеры. Я снова повернулась к отцу Бенедикту, чувствуя, как по моим жилам растекается дурман облегчения; Оуэн снова взял меня за руку. – Отче, – настойчиво окликнула я застывшего священника, который до сих пор не мог оторвать глаз от входа, как будто по-прежнему ожидал, что сейчас сюда широкими шагами ворвется Глостер. – Прошу простить меня, миледи. – Отец Бенедикт прокашлялся и часто заморгал, вновь беря в руки бразды правления церемонией. – Katherine, vis accípere Owen… – Volo, – быстро ответила я. – Хочу. Мы обменялись кольцами. Кольцо, которое дал мне Оуэн, было старое и потертое. – Это валлийское золото. Семейная реликвия. Одна из немногих, что у нас остались, и все, что у меня есть. Я вручила ему кольцо Мишель – оно принадлежало Валуа, а не Плантагенетам, и потому я могла смело подарить его кому захочу, – и я надела его Оуэну на мизинец. Ну вот. Теперь мы повенчаны. Мы стали мужем и женой. Оуэн наклонился ко мне и поцеловал, как и обещал. – Rwy’n dy garu di. Fy nghariad, fy un annwyl. – Тут он поцеловал меня еще раз. – Если бы я мог, я принес бы вам на золотом блюде весь мир. Но мне нечего вам дать, кроме преданности своего сердца и защиты в виде моего тела. И то, и другое принадлежит вам навеки. Мы вышли из клироса, держась за руки, как нам теперь и было положено. Никаких свадебных подарков, никаких процессий, никаких пиров с экстравагантными изысками. Вместо всего этого мы лишь стремительно укрылись в моей комнате, где Оуэн снял с меня платье, потом разделся сам, после чего мы бурно отпраздновали это событие – по-своему. – И что вы сказали потом? – шепотом спросила я, лежа у него на плече и разбросав по его груди свои спутанные волосы. – Ну, когда произнесли что-то на валлийском, а затем пообещали мне весь мир? – Как вы помните, я говорил, что с целым миром мне не справиться и его я отдать вам не могу. – Оуэн коснулся губами моего виска, и по его голосу я догадалась, что он улыбается. – Мое признание на валлийском было простым и бесхитростным: «Я люблю вас. Моя дорогая, моя любимая…» Я вздохнула: – Это нравится мне даже больше, чем весь мир на подносе. А почему вы не используете свое настоящее имя? Оуэн на секунду замялся. – Вы сможете его сейчас произнести? – Нет. – Вот вам и ответ. Но я подумала, что главная причина была не в этом. Глава пятнадцатая Последние события очень скоро повлияли на жизнь моего ближайшего окружения в Розовой башне, причем самым неожиданным образом. Мы, как обычно, собрались в полдень у меня в гостиной на втором этаже, чтобы вместе отправиться во внутренний зал и там подкрепиться. Я подошла к столу, стоявшему на помосте, как делала это уже тысячи раз, и села в центре. Пажи начали разносить серебряные чаши с водой для рук и салфетки, здесь же сновали слуги с кувшинами эля и тарелками со сладкой пшеничной кашей на молоке. Мне и в голову не пришло подумать о некоторых практических нюансах изменившейся ситуации. Теперь же, столкнувшись с реальностью, я почувствовала, что бледнею от раздражения на саму себя. Как же бездумно я отнеслась к новому статусу Оуэна, какой слепой и бесчувственной была! А что же Оуэн? Оуэн, разумеется, все предвидел. Он хорошо понимал, какие проблемы мы сами себе создали, и исходя из этого построил свои планы, не советуясь со мной. Возможно, он хотел уберечь меня от ненужных забот и головной боли. Или же просто знал, что я буду возражать. Так или иначе, в этот день я сделала открытие: я заполучила мужа, обладающего невиданной прозорливостью. Вопрос, который мне следовало бы задать, казался простым, но на самом деле таил в себе множество подвохов. Где сидеть Оуэну? Как мой супруг, он имел полное право занять место за столом на помосте рядом со мной. Опустившись в кресло, я посмотрела направо и налево. Табуреты и скамьи стояли, как всегда, и были заняты. Я подняла руку, подзывая пробегавшего мимо пажа, и приказала поставить рядом со мной еще один прибор, досадуя, что не подумала об этом прежде. Теперь же, когда возле меня накроют еще на одну персону, это снова привлечет никому не нужное внимание к происшедшим изменениям и вызовет нежелательные комментарии. Я проявила беспечность, не позаботившись об этом заранее. Кстати, а где в это время был Оуэн Тюдор? И тут я увидела его. Да и как было его не увидеть? Он стоял у ширмы в проходе из кухни в зал; на нем была одежда дворцового распорядителя – даже золотая цепь была на месте. Заметила его не только я, о чем свидетельствовали послышавшийся шепот и косые взгляды украдкой в его сторону, – некоторые весьма недобрые, – а также красноречивое выражение на лице Оуэна; я почувствовала, как мое счастье отравляет холодок запоздалого понимания. Я не ожидала, что придется воевать из-за статуса Оуэна так скоро – да еще публично. Но, видно, избежать этого не удастся. Настроена я была решительно. Мой муж не должен вести себя, как слуга из моей свиты. Я никогда не пыталась привлечь к себе внимание, но сейчас встала, и все взгляды тут же обратились ко мне. Вдобавок я еще и голос повысила. Если Оуэн своим поведением заставляет меня бросить ему вызов на глазах у ближайшего окружения, – что ж, быть посему. – Господин Тюдор. – В голосе моем, который сегодня вдруг стал необычно звонким, была взрывоопасная смесь гнева и страха. Оуэн медленно подошел и остановился передо мной; ему приходилось глядеть на меня снизу вверх, ведь я стояла на помосте. – Миледи? Глаза наши встретились. На его бесстрастном лице застыло открытое неповиновение. Я понимала, почему Оуэн счел нужным бросить этот вызов, но мириться с этим не собиралась. Прошлую ночь я провела в его объятиях, и в комнате моей было жарко от огня нашей любви. Так что терпеть несправедливость я была не намерена. – Что это значит? – громко и отчетливо спросила я. Ответ его был не менее четким: – У меня есть определенные обязанности, миледи. – Обязанности? Вы мой супруг!