— Она была безрассудной, храброй и упрямой. Когда она решила, что хочет меня, ее было не переубедить, несмотря на опасность. Она была самой сильной, свирепой женщиной, которую я когда-либо знал, до самого конца. — Его губы плотно сжимаются, лицо напрягается. — Мне повезло, что она меня любила. То же самое можно сказать о тебе и Саше. — Левин отставляет стакан, делая еще один глоток водки. — Это не то, что следует принимать как должное, Макс. — Я был неправ, поступив именно так, — тихо говорю я, взбалтывая янтарную жидкость в своем бокале. — После всего, через что она прошла, она доверилась мне. До последнего момента, когда я увидел ее, она доверяла мне. Я этого не заслуживаю, но я сделаю все, что в моих силах, чтобы быть достойным этого в последний раз. И после этого… выбор в ее руках. — Я допиваю остатки виски. — Я принадлежу ей, если она согласится. Если она простит меня. Я больше не повторю этой ошибки. Но это зависит от нее… куда все пойдет дальше. — Рад это слышать. — Левин похлопывает меня по плечу, его взгляд скользит по барной стойке. — Хорошо, что ты наконец начал вытаскивать голову из задницы, брат. — Он прочищает горло, соскальзывая с барного стула. — А теперь, если ты меня извинишь, там есть очаровательная брюнетка, которая не должна быть так одинока, как сейчас. Я смотрю, наполовину одиноко, наполовину удивленно, как Левин направляется к месту, где сидит прелестная, соблазнительная брюнетка. Ему требуется несколько секунд, чтобы очаровать ее, поднять со стула, ее рука скользнула под его обтянутую кожей руку, когда он выводит ее из бара и, несомненно, ведет в свой номер. Это его способ отвлечься. Я это знаю. Он топит свое одиночество и никогда не подходит слишком близко, позволяя всем отношениям длиться одну ночь и не более. Мне становится жаль его и еще более одиноко самому, когда я вспоминаю ночь, мало чем отличающуюся от той, когда мы были здесь с Лиамом. В итоге Левин забрал всех трех женщин, которые подошли к нам, обратно наверх, оставив Лиама наедине с его преданностью, а меня… с моим целибатом. Однако в ту ночь я не соблюдал целибат, не совсем. Когда я выхожу из бара, и направляясь обратно в свою одинокую постель, меня не покидает воспоминание о том, как Саша тогда проскользнула в мои мысли, и тоска, которую я никогда не ожидал утолить, охватывает меня. Я поддался своему желанию той ночью, моей потребности, снял с себя одежду и позволил искушению одолеть меня, гладил свой ноющий член, когда я падал в постель, а фантазии о Саше проносились в моей голове, и я заставил себя кончать сильно и быстро, шепча ее имя, когда я это делал. Такое же искушение овладевает мной сегодня вечером, все мое тело жаждет ее. Теперь, когда я знаю, каково нам быть вместе, как это хорошо и какое удовольствие мы разделили, это еще более жестоко, чем когда-либо. От боли по ней невозможно избавиться, мысли о ней заполняют мой разум и возбуждают меня еще до того, как я добираюсь до комнаты, мой член напрягается у ширинки. Я расстегиваю молнию, как только оказываюсь в комнате, прислоняюсь спиной к двери и высвобождаю свой ноющий член, шипение удовольствия вырывается у меня из зубов, как только моя ладонь обхватывает разгоряченную плоть. Все, о чем я могу думать, это Саша, ее мягкие волосы, упавшие ей на лицо, и мои, когда она склонилась надо мной, целуя меня, давление ее ног, вокруг моих бедер, когда я погрузился в ее влажный жар. Столько раз, я представлял, каково это, быть внутри нее, прежде чем мы, наконец, поддались искушению. Ничто не могло подготовить меня к реальности этого влажного блаженства, горячего и тугого, теплый бархат ее киски, снова и снова поглаживающий мой член, удовольствие, не поддающееся описанию, и становящееся еще лучше, потому что оно проникает внутрь. Саша — единственная женщина, которую я когда-либо хотел. Единственная женщина, которую я когда-либо любил. — Боже! — Я издаю стон, откидывая голову назад, прислоняясь к двери, когда мои бедра сжимаются в кулак, с моего члена капает предварительная сперма, мой ствол скользкий от нее. Я чувствую, как напрягаюсь, хочу, ищу большего, чем просто удовольствие от того, как моя рука потирает жаждущую плоть. — Черт возьми, ты нужна мне, Саша… О Боже, о Боже… Я беспомощно стону, трахая свою руку сильнее, когда представляю мягкость ее грудей, прижатых к моей груди, ее пальцы, впивающиеся туда, когда она садилась на меня верхом, царапанье ее зубов по моей нижней губе, когда я перекатывался на нее, входя в нее жестко и быстро, когда я брал то, в чем мы оба так отчаянно нуждались. Я представляю себе все это, но именно воспоминание о ее вкусе бросает меня с головой за грань, ее сладость на моих губах, когда я втягивал в рот ее клитор, чувствуя, как она пропитывает мой язык своим возбуждением, когда она сжимает мои толкающиеся пальцы, выгибаясь и вскрикивая от удовольствия, когда я снова и снова доводил ее до оргазма… Мой член напрягается и пульсирует в моем кулаке, и я едва успеваю дойти до ванной, чтобы наклониться над раковиной, проводя по нему рукой сильно и быстро, когда моя спина выгибается дугой, а пальцы ног поджимаются. Я сильно кончаю, воспоминание о Саше живо всплывает в моей голове, когда я представляю, как вместо этого наполняю ее своей спермой, глубоко погружаюсь в нее, когда она умоляет меня об этом, умоляет меня наполнить ее, и я кончаю снова и снова, чувствуя, как моя душа вытягивается через мой член с жаждущей интенсивностью оргазма. Я переворачиваюсь на спину, когда все заканчивается, хватаюсь за края столешницы и отпускаю свой все еще твердый член, мое тело содрогается от последних толчков глухого удовольствия, которое оставляет мне очень мало удовлетворения. Я хочу не только оргазма, но и Саши, и воспоминаний о ней недостаточно. Этого никогда не будет достаточно. И если она уйдет от меня, когда все это будет сделано, это все, что у меня когда-либо будет. Саша была моей первой и останется единственной. Независимо от того, захочет она остаться со мной или нет, она будет моей единственной навсегда. 13 САША Я снова в кабинете в особняке Агости, темное дерево письменного стола холодит мне спину, моя кожа такая горячая и раскрасневшаяся. Я чувствую себя хорошо, невероятно хорошо. Его руки, его рот скользят по моей коже, дразня все те места, к которым мне больше всего нравятся прикосновения, его губы и зубы пощипывают чувствительную плоть моего горла, его руки обхватывают мою грудь, сжимая и пощипывая. Я выгибаюсь, желая его, желая большего, и он дает мне это. Его губы на моем животе, тянутся вниз, туда, где я горячая, влажная и изнывающая, нуждаясь в нем так, как никогда не думала, что смогу. Мои пальцы запутались в его вьющихся темных волосах, притягивая его ближе и толкая вниз, мои бедра обхватили его голову, в то время как его язык легко скользит по моим складочкам, касаясь плоти, такой чувствительной, что я ощущаю, как по моей коже пробегает электрический разряд. Мой клитор пульсирует, набухает и жаждет. Когда он, наконец, проводит по нему языком, я вскрикиваю, все мое тело содрогается от этого ощущения. Его руки раздвигают мои бедра, раздвигая меня, раскрывая для него, как цветок, и я с радостью позволяю им распуститься. Я разваливаюсь на части, растворяюсь, таю под его прикосновениями и языком. Его губы обхватывают мой клитор, посасывая, его язык порхает по клитору, его пальцы проникают в меня. Я опустошена, сжимаюсь вокруг него, желая большего. Я хочу его член, я хотела бы, чтобы у него был какой-нибудь способ трахать и лизать меня одновременно. Я хочу его всего, абсолютно, и мои бедра опускаются на его пальцы, когда он проводит языком по моему клитору, подталкивая меня так близко к краю, что я цепляюсь за него, почти боясь переступить через край. Я знаю, насколько интенсивным это будет, как приятно это ощущать, как только он может заставить меня кончить, и я жажду этого так же сильно, как и боюсь. Это не мешает мне умолять об этом. — Пожалуйста, Макс… — я выкрикиваю его имя, прижимаясь к его лицу. — Пожалуйста, заставь меня кончить, пожалуйста, пожалуйста, мне это нужно… Он засовывает пальцы глубже, загибая их, порхая языком по моему пульсирующему клитору, и на волне сокрушительного удовольствия я… Я рывком просыпаюсь на жесткой койке, дрожа и до глубины души тоскуя по Максу. Тепло сна все еще остается на моей коже, заставляя меня раскраснеться на холодном воздухе, и я чувствую, какая я мокрая. Я сжимаю бедра вместе, отчаянно надеясь, что не вскрикнула и не застонала во сне, и обхватываю себя руками, медленно садясь, борясь со слезами. Я хочу вернуться в свой сон. Я хочу вернуться к Максу, разложиться вся на его столе для его удовольствия и моего, погрузиться в то, что мне никогда не принадлежало, чтобы хранить. Это похоже на то, что случилось с кем-то другим, таким далеким, что я не могу вспомнить, каково это было, чтобы это было реально. У меня никогда этого больше не будет, умру я здесь или нет. Макс мертв, и реальность этого снова поражает меня, как удар под дых, когда я крепче обхватываю руками живот, содрогаясь от переполняющих меня эмоций. Я должна была умереть сегодня. Я до сих пор не до конца смирилась с тем фактом, что я этого не сделала. Что часы моего существования сейчас остановлены, застряли и ждут, когда Обеленский закончит то, что он начал. Мертвая женщина еще ходит или, в моем случае, сидит. Пузырь истерического смеха срывается с моих губ. Когда я вглядываюсь в тусклый желтый свет за моей камерой, и внезапно осознаю, что там стоит силуэт. Я отскакиваю назад, мое сердце бешено колотится, когда я забираюсь обратно на койку. В этот момент фигура выходит на свет, ближе к решетке, и я с холодным ужасом понимаю, что это та же самая женщина, которая ворвалась в комнату сегодня утром. Я почти уверена, что это она. В тот момент я не смогла составить о ней большего, чем просто впечатление, как бы сильно я ни была напугана. И все же я узнаю ее нежное личико в форме сердечка, медово-светлые волосы, каскадом обрамляющие его, голубые глаза и розовый рот в форме бантика. Она изысканно красива, кукла в человеческом обличье, стройная и совершенная во всех отношениях, одета в узкие черные брюки-сигаретки и шелковую блузку с золотыми пуговицами и рукавами, закатанными до локтей. В ушах у нее сверкают бриллиантовые запонки в тон солитеру, свисающему с выреза блузки, на ногах черные туфли на острых каблуках, острых и высоких. Никто никогда не выглядел так, словно ему здесь самое место. Она молча рассматривает меня по другую сторону решетки, ее ледяные голубые глаза пристально смотрят на мое лицо, и я внезапно чувствую себя явно неуютно, как будто она видит во мне что-то, о чем даже я не подозревала. — Как долго ты там стоишь? — Выпаливаю я, впиваясь пальцами в бока. — Достаточно долго. — Голос женщины с сильным акцентом, музыкальный, но со слабой хрипотцой, как будто она курит сигареты, когда выпивает. — Кто тебе снился? Любовник, я полагаю, судя по румянцу на твоих щеках. Я чувствую, что краснею еще сильнее, горячий румянец, который прилип ко мне после того, как сон стал глубже. — Кто ты такая? — Требую я, моя склонность к вежливости полностью уничтожена ситуацией, в которой я нахожусь. — Что ты здесь делаешь, смотришь, как я сплю? Женщина поджимает губы и протягивает руку, чтобы обхватить пальцами решетку. Я поражена, что она готова к ним прикоснуться. На ее правой руке сверкают золотые кольца с бриллиантами, а ногти с идеальным маникюром покрыты бледно-розовым лаком, который только подчеркивает, насколько мало ее места в этом сыром, грязном месте страданий. — Меня зовут Наталья, — тихо говорит она, ее голос раскатисто произносит гласные. — Я твоя сводная сестра, Саша. Требуется некоторое время, чтобы до меня дошло, о чем она говорит. Это не имеет смысла. Я не могу свыкнуться с этой мыслью, хотя и признаю, что законнорожденная дочь, возможно, одна из немногих, кого Обеленский не пристрелил бы на месте за то, что она ворвалась в его кабинет и разговаривала с ним таким образом. — Я тебе не верю, — выпаливаю я, все еще крепко держа себя в руках. — Я не… Я не хочу думать о том, что у него была дочь, о которой он заботился, которая росла в привилегиях и роскоши, в то время как я голодала в приемных семьях, хотя логическая часть моего разума прекрасно понимает, что иметь отцом Обеленского, вероятно, не стоит никаких материальных удобств. — Ты не обязана мне верить, — мягко говорит Наталья. — Но кто еще попытался бы помешать ему застрелить тебя? Никто в Москве не знает, кто ты, Саша. Не хочу показаться жестокой, но это никого не волнует. — Кроме тебя, очевидно. Почему? И откуда ты знаешь, кто я? — Требую я, уставившись на нее. — Я не понимаю. — У меня есть свои способы выведать секреты моего отца. — Она улыбается, ее розовый ротик кривится в ухмылке. — Особенно когда я слышу, что в его камеру доставляют молодую и симпатичную девушку. Мой отец во многих отношениях плохой человек, но это не входит в число его склонностей. Те, кто желает ему зла, знают, что лучше не посылать молодых женщин соблазнять его выдавать свои секреты. Значит, ты не пойманный шпион. — Она пожимает плечами. — Я знаю и другие вещи, которые помогли мне собрать все воедино. Как только я поняла, что он задумал, я должна была попытаться остановить его. У тебя нет реальной причины умирать, и я думаю, мой отец знает это. Он просто одержим незаконченными делами. Но ты… лишний предмет, который никуда не ведет, и я пыталась заставить его понять это. — И… сработало ли это? — Я все еще не до конца понимаю, как все это связано, или как Наталья во всем разобралась, но я чувствую проблеск надежды в своей груди, как бы я ни старалась подавить его, прежде чем он сможет вспыхнуть. Уголки рта Натальи опускаются вниз. — Он не захотел прислушаться к доводам разума, — признается она, и внезапно меня охватывает холодная пустота, даже хуже, чем это было раньше, поскольку она гасит этот крошечный огонек надежды. Это заставляет меня жалеть, что у меня вообще не было этого момента. — Возможно, у нас есть немного времени и… — Наталья смотрит на меня с сочувствием, и мой желудок сжимается. Не делай этого. Не позволяй себе снова надеяться. Не слушай ее. Она змея в саду, и ничего больше. Насколько тебе известно, она была послана, чтобы мучить тебя. Все это может быть какой-то уловкой, чтобы сделать ситуацию еще хуже. Я никогда не была подозрительным или параноидальным человеком, но я чувствую, как это растекается по моим венам, заставляя меня чувствовать себя больной. У меня нет причин доверять ей, нет ничего, что давало бы мне уверенность в том, что она говорит правду. — Что ты имеешь в виду? — Натянуто спрашиваю я, чувствуя, как слова застревают у меня в горле. — Отсюда не выбраться, охранники… — Говори потише, — предостерегает Наталья, ее собственный голос звучит тихо и хрипло. — Наш отец, очень занятой человек, Саша, и тот, кто склонен погружаться в свою работу. Теперь, когда ты снова вне его поля зрения, и пока он верит, что ты в безопасности за решеткой, он будет считать, что ты здесь для того, чтобы он нашел время убить тебя, когда это снова придет ему в голову. — Это… ужасно. — Слова вырываются шепотом, и я чувствую себя холоднее, чем когда-либо. Это заставляет меня чувствовать себя животным, попавшим в капкан, ожидающим, когда придет охотник и закончит работу, когда ему захочется, без какой-либо срочности с его стороны и без какой-либо свободы действий с моей. — Я хочу помочь, — тихо говорит Наталья. — У тебя нет причин умирать из-за его гордости или одержимости. Но я не могу сделать это одна. — Она поджимает губы. — У меня есть некоторый доступ. Несколько трюков. Но мне понадобится помощь, только ты и я не можем пытаться вырваться отсюда и добиться успеха. — Я не знаю, что я могу здесь для тебя сделать. — Я натянуто машу рукой в сторону остальной части моей камеры. — У меня ничего нет. Я ничего не знаю. Я вообще узнала о том, что Обеленский мой отец, только пару недель назад. Это гребаный кошмар. — Последние слова вырываются на выдохе, и я впиваюсь зубами в нижнюю губу, изо всех сил стараясь не расплакаться. — Мне нужны имена, — мягко говорит Наталья, наклоняясь ближе. — Любой, кому ты небезразлична, кто, возможно, захочет помочь, с кем я могу попытаться связаться. Назови мне эти имена, и я попытаюсь связаться с ними, Саша. Мы составим план, и… Этот пробирающий до костей холод и всепоглощающая паранойя снова наполняют меня. Я отодвигаюсь, сама того не желая, отодвигаясь еще дальше на кровати, как будто так я могла увеличить расстояние между ней и мной. Ее послали сюда, чтобы выяснить, кто укрывал меня все это время, думаю я с болезненной уверенностью, мои глаза расширяются. Обеленский подстроил это, чтобы добраться до Виктора, получить доказательства. Если я что-нибудь скажу, это подвергнет опасности всех их и всех, кто находится на их орбите. Наталья замечает внезапное недоверие и страх в моих глазах еще до того, как я что-либо говорю. Я вижу это по проблеску разочарования на ее лице и по тому, как слегка опускаются ее плечи. До всего этого, возможно, этого было достаточно, чтобы заставить меня дважды подумать, стоит ли ей не доверять, но после Арта я в ужасе от того, что снова совершу ту же ошибку. В коридоре раздаются шаги, и Наталья напрягается, быстро оборачиваясь, чтобы посмотреть в том направлении. — Они меняют охрану, — говорит она, ее слова внезапно становятся отрывистыми и поспешными. — Мне нужно идти. Я знаю по выражению твоего лица, что ты не хочешь доверять мне, Саша. Но я вернусь и найду способ заставить тебя доверять мне. Если я смогу это сделать, я, возможно, смогу вытащить тебя отсюда. Она разворачивается на одном тонком, заостренном каблуке, еще раз оглядываясь на меня, прежде чем исчезнуть в тени, ускользая в темноту здания, а я сижу там в крайнем изумлении. Я не совсем уверена, что все это не было просто очередным сном. 14 МАКС На следующий день я снова оказываюсь в машине с Левиным, на этот раз в дальней поездке. — Мы едем в Новгород, — говорит он мне без предисловий, когда мы отъезжаем от отеля, снова с завтраком в руках. — Мы останемся там на ночь после того, как встретимся с нашим связным, и вернемся утром. Если повезет, к тому времени у Юсова тоже найдется что-нибудь для нас. — Мы хотим просто ждать от него вестей? Левин почти закатывает глаза, когда смотрит на меня. — Чем больше яиц в корзине, тем выше шансы Саши, — просто говорит он. — Но должно быть не слишком много яиц, иначе они могут начать разговаривать друг с другом. — С кем мы собираемся встретиться? — Старый компаньон из Синдиката. — Левин откидывается на спинку стула, тонко сжав губы. — Еще раз…позволь мне вести разговор. Она не самый дружелюбный тип людей. Особенно она не любит священников, так что давай опустим эту часть предыстории.