– О! Ты свободен, Маний! Клянусь тебе словом моего мужа. – Если это слово будет соблюдено, – сказал он, глядя мимо нее на людей, сходящих с галер на причалы. На набережной царила понятная суета, но никакого ликования заметно не было. Стратеги объявили город безопасным и свободным от вражеских воинов, по крайней мере в тот день. Каждая вернувшаяся с Саламина семья просто хотела побыстрее попасть в Афины и посмотреть, что можно спасти, – желательно до того, как в руинах покопаются соседи. Маний служил гребцом, сражался за Афины – но также и за обещанную свободу. В тот момент Агариста не была уверена, что власть ее мужа действительно простирается так далеко. Вопрос должно было обсудить собрание, после чего оно же могло принять соответствующее решение. Мысли потекли в сторону. А есть ли еще экклесия и совет? Ее дядя Клисфен представить себе не мог, что чужая армия вторгнется в город и сожжет его. Но, как сказал Ксантипп, собрание – это люди, и сейчас эти люди торопливо направлялись из порта в город. Здесь, на набережной, воссоединялись семьи. Тысячи людей спешили вернуться к тому, что знали, подальше от воспоминаний о страхе и отчаянии. – Маний, ты знаешь слово моего мужа. Ты свободен. Но я чувствовала бы себя в большей безопасности, если бы ты остался со мной, по крайней мере, до тех пор, пока мы не вернемся в поместье или в дом Ксантиппа… Агариста замолчала, внезапно осознав, что там теперь только пепел и обугленные балки. Она ощутила себя потерянной, и слезы навернулись на глаза. Маний, увидев это, заговорил не сразу, а сначала прикусил в нерешительности губу. Всего один день, как он перестал быть рабом, но эта свобода была добыта тяжелым трудом, и он не собирался сдаваться. – Свободный человек работает за плату, курия… – произнес он, краснея. Агариста кивнула и, достав мешочек, выудила из него две серебряные монеты. – Дневная плата свободного человека, Маний. Этого достаточно? Он усмехнулся, и теперь уже его глаза заблестели от сильных эмоций. – Так и есть, курия. Спасибо. Почти с благоговением он принял деньги – самые первые, которые заработал в своем новом статусе. Мгновения спустя на его голос поспешили еще несколько заблудших слуг, и вся группа двинулась в путь. Агариста посмотрела на сыновей и дочь. Конечно, все случившееся казалось им большим приключением. Путешествие на палубе галеры, морское сражение, разыгравшееся у них на глазах. Агариста прятала от них пережитый страх. Персидская армия по-прежнему находилась в Греции – это войско было больше, чем могли бы собрать все города. Она скрывала свой ужас. У дочерей и сыновей во время войны разные судьбы. Отчаяние мерцало в душе, как гаснущее пламя костра. Было бы слишком жестоко одержать невероятную победу при Саламине и все равно проиграть. Надежда есть всегда, напомнила себе Агариста. Ксантипп, Фемистокл и Кимон выиграли сражения с огромным имперским флотом. Она начала напевать старую молитву Афине, которой ее научил Ксантипп, сказав, что они пели при Марафоне и это давало утешение. Агариста удивленно подняла взгляд, услышав, что ее поддержали в толпе, возвращающейся в город. Все больше и больше людей присоединялись к пению. Они знали слова, потому что были афинянами. Агариста почувствовала, как воспрянуло сердце, когда в хор вплелись голоса Перикла, Елены и Арифрона. Мелодия не была веселой, но наполняла душу радостью. Они вошли в Афины с пением, но вид сожженных улиц и развалин заглушил гимн, рассыпавшийся шокированным ропотом. Проходя мимо разбитых камней, которые были стенами и воротами, многие плакали и даже громко кричали от горя. Большинство вернувшихся не могли поверить своим глазам. Последние дни мужчины провели в аду трюмов или на палубе, и в том мире были только они и те, кто противостоял им. Семьи терпеливо ждали на песчаном берегу. Теперь реальность ударила в самое сердце, за каждым поворотом открывались новые разрушения. Все было покрыто пеплом, и вскоре люди, первыми проходившие через ворота, почернели от предметов, к которым прикасались или которые поднимали. Чем дальше, тем чаще Агариста и ее семья видели горожан, добравшихся до развалин своих домов. Люди уже искали среди руин целые плитки и то, что еще можно было спасти, хотя по испачканным сажей лицам текли слезы. Однако, к ее удивлению, между обугленными балками как ни в чем не бывало носились со смехом дети. Эта картина вызывала невольную улыбку. Персы поглумились основательно. Все, что можно, было предано огню или сброшено на землю веревками и крюками. Остались только сами улицы, хотя сточные канавы запеклись от бушевавших пожаров. Запах города изменился, его заглушал древесный уголь с перечным привкусом разогретых и потрескавшихся камней. Агариста еще раз порадовалась присутствию Мания, когда они наткнулись на шумную группу спорящих парней. Но она знала, что порядок будет восстановлен. Ее муж организует горожан и заставит работать до изнеможения. Ксантипп умел применять силу и подчинять людей своей воле. В этом был его талант, и поэтому Фемистокл вернул его домой. Городской дом ее мужа, как и ожидалось, был сожжен. Сама не зная почему, Агариста надеялась на нечто большее, чем несколько обугленных балок и сломанная колонна. Дверь еще висела, но превратилась в блестящую черную пластину, которая сломалась под давлением руки. – Нам понадобятся бревна и инструменты, – сказала она. – Не думаю, что железо могло сгореть. Маний, как по-твоему, дорога безопасна? Мы могли бы вырубить деревья в нашем саду, если они еще стоят. Конечно, не все сгорело. Нам нужно столько людей, сколько ты сможешь найти. Сумеешь собрать? – Думаю, да, – ответил Маний. Он был рабом в ее доме более тридцати лет, служил ее отцу и дяде. И хотя волосы на предплечьях и груди поседели, он был выносливым и сильным и теперь, когда перед ним поставили цель, испытывал душевное облегчение. Свобода осталась в нем как твердое семя, он чувствовал ее. Агариста уверенно раздавала указания, и Маний понял, что среди всех странностей нового мира его положение еще больше окрепло. – Мы все восстановим, – сказала она. – Отведи Арифрона в поместье. Перикл будет охранять меня, пока ты не вернешься. Мы с Еленой поработаем здесь и соберем все, что может пригодиться. Думаю, сейчас самое подходящее время для покупки соседних участков, если мы сделаем владельцам хорошее предложение. Маний даже заморгал, услышав это. Как и все остальные, Агариста смотрела вокруг, но каким-то образом видела будущее. Он кивнул, на мгновение задумавшись над тем, где она найдет серебро даже для платы рабочим, когда все Афины хотят того же. Но в глубине души он твердо знал, что она это сделает. Она или ее муж. Для некоторых семей, бродящих по руинам, что когда-то были их домом, разрушенные стены и сожженные улицы стали бы концом света. Однако они были афинянами, и, глядя на Агаристу, Маний видел, что это значит. Мир ничего им не должен, но это не важно. Они все восстановят – даже лучше и краше, чем прежде. Часть вторая Но судьбы, как я мню, не избег ни один земнородный Муж, ни отважный, ни робкий, как скоро на свет он родится. Гомер. Илиада (Перевод Н. Гнедича) Глава 11 Был полдень, но солнце стояло низко. Афины звенели от звуков молотков и пил, музыка возрождения и жизни снова хлынула в город. Не прошло и трех недель, с тех пор как последний персидский воин отправился на север, а город уже очнулся от потрясения и сбросил мертвящее спокойствие погребального костра. С высоты холма Пникс Фемистокл видел целые улицы, возникающие у него на глазах. Удивительно, чего могут достичь люди, нацеленные на выполнение одной-единственной задачи. В первую очередь были восстановлены печи в гончарном районе Афин. Многие из них остались после пожара нетронутыми, другие были просто обрушены. Глазурованные кирпичи собирали по одному, из них складывали печь. Совсем скоро снова заиграл созидающий огонь, и дело пошло быстрее. Гончары работали день и ночь, стремясь выдать как можно больше черепичной плитки до начала зимних дождей. На свежих стенах и балках возводили новые крыши. Плотники знали, что использование непросушенного дерева приведет к искривлениям и перекосам, но эту проблему переносили на следующий месяц. Едва надев топоры и пилы на новые рукоятки, люди отправлялись в горы рубить ели, тополя, дубы – в общем, все, что могли найти. Запах живицы и опилок смешивался с кислой угольной вонью – и это был запах трудолюбия и надежды. Как обычно, афиняне собирались на Пниксе – узнать последние новости, услышать доклады. В новых, чрезвычайных условиях такие собрания стали ежедневным ритуалом. Удивительно, но Фемистоклу нравилось подниматься каждый полдень на холм, сидеть и слушать, не привлекая к себе внимания, как портовые торговцы или начальник рудника из Лавриона просят еще людей. Проблема последнего представлялась, пожалуй, самой важной. Люди были, материалы для восстановления города тоже, а чего не хватало, так это серебра, чтобы заплатить работникам, и еды, которую они могли бы купить. От Фемистокла не ускользнуло, что Ксантипп освободил тысячи рабов. Возможно, данная им клятва помогла выиграть битву. Фемистокл не мог судить о вкладе каждого, большом и малом. Он также не мог оспаривать полномочия Ксантиппа, чтобы выступать с какими-либо предложениями. В тот момент, в разгар эвакуации, Ксантипп был и собранием, и тираном – разве что без титула. Если бы, скажем, городу угрожала чума или страшный шторм, Фемистокл мог бы подумать о созыве экстренного собрания для обсуждения решений Ксантиппа. Но сейчас они находились в состоянии войны, и казалось маловероятным, что десять тысяч рабов вернутся к прежним владельцам покорно и без борьбы, которую никто не мог выиграть. Фемистокл нахмурился, сжимая двумя пальцами переносицу. Именно потому, что Ксантипп умел принимать решения под давлением, Фемистокл и вызвал его из изгнания, вернул домой. Расчет оправдался. На прошлой неделе афинский флот вышел в море с приказом эскадрам привезти зерно или какой-либо скот. Персы разграбили город, однако пропустили несколько складов. Фемистокл поставил охрану к подвалу, заполненному мешками с пшеницей. Хлеб из этой муки получался темно-коричневым и с горьковатым привкусом, но людей нужно было чем-то кормить. Мало кто задумывался прежде о проблемах с застройкой самого города. Афины росли столетиями, улица за улицей. Когда в каком-то квартале возникала потребность в обуви, сапожник открывал маленькую лавку. Конечно, начать с пустого места было так же нелегко, как остановить катящийся вниз по склону камень. Вспомнив что-то, Фемистокл посмотрел туда, где ждал своей очереди выступить Аристид. Не так давно он привел гоплитов поддерживать порядок в Афинах. Фемистокл подозревал, что ничего другого Аристиду не оставалось, поскольку персы ушли и наступила зима. Жители города отчаянно нуждались в помощи, и те, кто взял в руки щит и копье, хотели вернуться к семьям. И вот теперь Аристид был на собрании. Публика замолчала, а Фемистокл заставил себя улыбнуться чуть шире. Аристида никогда особо не любили, но, безусловно, уважали. Устроить первое изгнание было делом действительно трудным. Больше такой трюк не сработал бы. А значит, какое-то время его придется терпеть. – Голос здесь! – крикнул кто-то возле Аристида. Эпистат сделал приглашающий жест и отступил, почтительно предлагая место недавнему изгнаннику. Фемистокл напомнил себе, что Аристид не участвовал в морской победе при Саламине, а значит, смотреть на него с таким благоговением у собрания не было ровным счетом никаких причин. – Благодарю, – сказал Аристид. На холм он пришел без доспехов, выбрав самый обычный хитон, потрепанное старье, выглядевшее так, будто вполне могло служить ему и до изгнания. Аристид заговорил, и Фемистокл обратил взгляд вверх – то ли к небу, то ли к Акрополю. – Я не могу сообщить вам о каком-либо успехе в переговорах со спартанцами. Их регент знает о клятве отца, но, похоже, не чувствует, что как-то особенно связан этим. Они полагают, что люди Спарты и Коринфа находятся в безопасности, за той крепостной стеной, которую построили на перешейке. Они ведут себя так, словно персидские армии не их забота. Я пока не нашел способа поколебать эту неуместную уверенность. – Но весной-то они выйдут? – крикнул кто-то. Аристид помолчал, прижав к верхней губе подушечки пальцев. – Не могу сказать. Он подождал, пока нарастающий гул гнева прокатится и смолкнет. Потные и грязные, люди трудились с самого утра, и их уже ждал обед. Сюда они приходили, потому что чрезвычайно нуждались в новостях. Аристид окинул глазами толпу. Его взгляд задержался на Кимоне, стоявшем с друзьями, как группка молодых волков, и мимолетно, словно отмечая факт присутствия, коснулся Фемистокла. – Спарта сделает то, что лучше для Спарты, – продолжил он. – Наша задача – убедиться, что это также лучше для нас. Они нужны нам, поймите. Без десяти тысяч спартанцев мы не сможем выстоять против персидского войска. Я видел это войско в походе и могу сказать, что в мире нет другой такой армии. Не думаю, что когда-либо была. Это армия из сорока племен и народов. Ее сила настолько огромна, что только все вместе, сообща, мы сможем отправить ее восвояси. Не думайте, что я преувеличиваю. Даже если Спарта решится и мы выйдем на поле битвы, домой вернутся не многие… Это будет травинка на ветру. У них есть конница, вооруженная копьями и луками, их лучники – большие мастера, у них полки и полки пехоты. Я стоял на Марафоне! Я видел, как хорошо подготовленные афинские гоплиты побеждают противника, превосходящего их вдвое или трое, – за счет дисциплины строя, надежного щита и умелого действия копьем. Но спартанцы могут выставить в четыре-пять раз большее войско. Я наблюдаю за ними на севере, и у нас там есть быстрые эстафеты между холмами. Если они тронутся, мы узнаем. И я верю, что мы одержим победу – Афина с нами, – но это будет нелегко. Весной среди победных кличей будут слышны и звуки скорби. Толпа молчала, и только налетевший ветерок дергал полы одежд. Фемистокл повернулся на донесшийся с холма шум. По последним ступенькам на Пникс поднимался Ксантипп, и люди расступались перед ним. Кто-то похлопал его по спине, когда он проходил мимо. Фемистокл кивнул, уже почувствовав кисловатый привкус во рту, который, как он знал, был мелочностью и тщеславием. Неужели мир так мал, что приходится завидовать другому человеку, получившему признание толпы? Или просто они превозносили Ксантиппа больше, чем того, кто спас всех на самом деле? – Уступаю, – сказал Аристид и сделал шаг в сторону. Эпистат поманил Ксантиппа и склонил перед ним голову. Взойдя на возвышение, стратег стоял как утес над людским морем. Фемистокл понял, что хмурится, и постарался принять добродушный вид. – Спасибо, что слушаете меня, – улыбнулся Ксантипп. Фемистокл невольно отметил, какой он загорелый и подтянутый, и этот факт подействовал раздражающе. – Я подтверждаю возвращение еще трех кораблей с грузом зерна и вяленых окороков. Рыбаки сообщают о таких больших косяках, что сети могут не выдержать и порваться. Это только начало, но я ручаюсь за поставки еще на неделю. При соблюдении дисциплины и сдержанности еды хватит на всех. Будьте уверены, мы продолжим ловить рыбу и искать продовольствие. Голодать никто не будет. Толпа обрадованно загудела, обнаружив большее беспокойство, чем сознавала сама. Ксантипп поднял руку и добавил: – Если вы хотите воздать кому-то честь, то это должен быть Аристид, который организовал рыбацкие экипажи и, что более важно, справедливо распределил улов. Аристид получил свою долю одобрения, хотя и не столь шумную. В первые дни в городе произошли грабежи. На рыбаков нападали и шесть человек зарезали. Аристид эффективно восстановил порядок жесткой рукой и поставил гоплитов наблюдать за процессом на всех стадиях. Это было для них в новинку, но они быстро научились. – А как насчет персов? – раздалось из толпы.