Ксантипп мог бы не отвечать, но вопрос поддержали и другие голоса, которые звучали все громче, пока он колебался. Стратег был не из тех, кто способен подолгу разглагольствовать перед публикой. Он не умел поднять настроение или рассмешить, что легко удалось бы Фемистоклу. Шум не утихал. Конечно, люди волнуются, подумал Ксантипп. Однажды им уже пришлось бежать. Персидская армия все еще находилась в Греции и могла в любой момент появиться из-за холмов. Те же вопросы задавали ему дети и жена, о том же спрашивал Эпикл и многие другие. Груз неведения давил на всех. Интересно, что, по их мнению, он может добавить? Фемистокл говорил, что в такие моменты публике просто нужно видеть уверенность, что мужчины не так уж сильно отличаются от детей, по крайней мере, когда боятся. Ксантипп выдохнул и кивнул, глядя поверх голов собравшихся. Они были напуганы. Да и как не быть? – Персы стали лагерем в Фессалии. Выставили охрану, вырубили деревья на дрова, окружили себя земляными и каменными насыпями. Наши разведчики говорят, что все это выглядит… основательно. Полагаю, они устроились на зиму. Кто-то еще начал кричать, и Ксантипп перебил его ответом: – Если они все же придут раньше, ограбив Фессалию и поживившись за счет ее садов и стад, либо мы встретим их в поле вместе с нашими союзниками, либо, если Спарта откажется прийти, нам, возможно, придется оставить Афины во второй раз. – Он снова повысил голос, перекрывая тревожный гул, в котором смешались страх и гнев. – С расчетом на это… С расчетом на это я подготовил места высадки на Саламине с запасами еды и воды. Однажды мы сделали все, что могли, без предупреждения. В следующий раз, если нам снова придется бежать, мы сделаем лучше. Я молюсь, чтобы этого не случилось, но вы сами обвинили бы меня в непредусмотрительности, если бы я не учел все возможности. Он поджал губы, глядя на собравшихся сердито, как будто они оскорбили его. Фемистокл откашлялся. Он ждал своего момента, и этот момент настал. Ксантипп оглянулся, и на его лице отразилось облегчение. – Уступаю, – сказал он. Имя Фемистокла пролетело шелестом ветерка. Послышались крики одобрения. Они прозвучали не так оглушительно, как хотелось бы Фемистоклу, но все-таки громко. Поднявшись по ступенькам, он встал рядом с Ксантиппом и Аристидом, чувствуя, как меняется настроение, как разгоняется сердце. Так случалось всегда, когда приходилось выступать перед толпой. Нравилось ему это, или он любил их – трудно сказать, какой вариант был вернее в тот момент. – Не все сразу, народ. Шаг за шагом мы идем по пути, что лежит перед нами. Снова поднимаются храмы на Акрополе, и дома вырастают из-под земли! Дети смеются и играют в пепле, черные, как волки или эфиопы. Я вижу дух Афины в них – и в нас, когда мы собираемся здесь. Еда? Она поступает и распределяется справедливо, чтобы досталось каждому. Убежище? Мы спим под крышей соседей, или они под нашей. Мы – Афины! Когда я сказал Эврибиаду из Спарты, что мы не бросим вас, что для спасения города можно использовать флот, он так разозлился, что вызвал меня на поединок с мечом и щитом. Так что, когда война закончится, мне предстоит встретиться с ним на поле боя, чтобы показать афинскую хитрость. – Фемистокл усмехнулся. – Интересно, надо ли мне молиться, чтобы он умер первым? Спартанец – грозный противник. Смех прокатился по толпе; люди, слышавшие его слова, повторяли их тем, кто стоял дальше. – Мы с вами узнали о персидском войске от Аристида и Ксантиппа. Не думаю, что они выступят до весны, но если все же выступят, мы их встретим. В передних рядах закивали и глаза заблестели. Фемистокл решил не упоминать еще раз о второй сдаче города. Думать об этом было слишком больно. – Слабое место в нашем плане – это Спарта. Не могу сказать, что понимаю их, тем более когда персидская армия стоит лагерем в Греции. Да, они построили свою стену, но она ограничивает не только воинов Спарты. Коринф, города в Аркадии – они все за стеной. Я спрашиваю себя: может быть, они выйдут, когда увидят других в походном марше? Я сам принимал их клятву! Они пообещали, что встанут на нашу сторону, если придут персы. Возможно, сейчас время напомнить об этом нашим союзникам. Толпа одобрительно зарычала, и Фемистокл кивнул. – Надо послать человека постарше – кого-то, к кому они отнесутся с уважением. В толпе выкрикнули его имя, но он выразил несогласие: – Только не я, не сегодня. Мне нужно проследить за возобновлением работы рудников в Лаврионе, чтобы серебро, в котором мы так нуждаемся, снова текло через этот город. Нет, я предлагаю поручить это Ксантиппу. Он человек здравомыслящий. Какое-то время жил в Коринфе, и там его знают. Люди зашумели, и Фемистокл вполголоса добавил: – И некоторые говорят, что он все равно больше спартанец, чем афинянин. По напряженному выражению лица Ксантиппа он понял, что слова достигли цели. Этот план они не обсуждали. Некоторых приходится иногда подталкивать. – С разрешения собрания я хотел бы пойти с ним, – прозвучал голос слева. Фемистокл обернулся и увидел стоящего с поднятой рукой Кимона. Он пожал плечами и взглянул на Ксантиппа – как тот отнесется к неожиданному предложению. Вид у Ксантиппа, как и следовало ожидать, был настороженный, ведь Кимон винил его в смерти своего отца. – Он прекрасный молодой человек, – произнес Аристид. Его одобрения оказалось достаточно, чтобы Ксантипп кивнул, отбросив свои тревоги. – Для меня это будет честью, – сказал он и повернулся к Фемистоклу. – Почему бы просто не спросить меня? Почему ты всегда должен ставить нас, как глиняных воинов, в один ряд? – Спросить тебя? Не смешно? – ответил Фемистокл и повернулся к эпистату. – Почему бы не объявить голосование? Хотя я думаю, что разногласий не будет. Мои друзья едут в Спарту! Погода испортилась. Один пасмурный день сменялся другим, и земля промокла от дождей. Хмурое небо, тусклое время – ничего общего с персидским зноем. Вытянув руки над черной железной жаровней, Мардоний дрожал от холода. На его счастье, оливковое дерево горело хорошо и давало большой жар. Одной из причин обустройства лагеря было желание защитить людей от пронизывающих ветров, завывавших над равнинами Фессалии. Зимой никто не воюет. Даже если не брать во внимание трудности с поставками продовольствия, зима для мужчины то самое время, чтобы вернуться домой, зачать детей, выспаться и залечить раны. В холодные месяцы кровь густеет и течет медленно, как у залегающих в спячку медведей или грызунов-соней. Летом и осенью мужчины работают, ухаживают за садом и землей. Весной, когда кровь бурлит, отправляются на войну. Мардоний зевнул, расправляя затекшие члены. В этот день весна казалась далекой. От невеселых мыслей его отвлекли стук копыт и звон железа. Всадники. В лагере всегда было шумно, как в настоящем городе среди пустыни, построенном из камней и бревен. Тем не менее Мардоний услышал их в надежде, что это те самые люди, которых он призвал от имени царя. Их ждали уже несколько недель. Прибывшие вынужденно пригнулись, проезжая через низкие лагерные ворота. Их было трое – все не персы, одеты в меха и плотные накидки и, несмотря на холод, с голыми ногами, один – явный лидер. Мардоний удовлетворенно кивнул. Лошадьми они управляли, используя пятки и поводья. А вот лошади определенно были персидских кровей – великолепные животные, более сильные и высокие, чем фессалийские скакуны. «Греки не понимают силы конницы», – кисло подумал Мардоний. Только злой рок увел конницу с поля битвы при Марафоне, а иначе они бы быстро поняли важность этого рода войск. Он все еще надеялся преподать грекам урок, прежде чем армия отправится домой, однако сказал сыновьям, что идеальная война означает победу без горы трупов. Не то чтобы он возражал против иного варианта. Мардоний почти чувствовал, как напряглись «бессмертные» при виде незнакомцев. Он подавил вздох. Младшие сыновья всегда слишком усердны. Такова их природа. В том числе и поэтому он скупился на похвалы даже тогда, когда его младший действительно проявлял себя с лучшей стороны. Македонцы спешились, а «бессмертные» уже выстроились, образовав чашу, в центре которой находился Мардоний. Решение он принял быстро, пусть и не знал гостей хорошо. Они вели себя как друзья и не только позволили персидской армии пройти по их земле, но и откликнулись на его личный призыв. Мардоний, как представитель императорского трона, вправе был потребовать надлежащего выражения почтения – чтобы они распростерлись перед ним, уткнувшись лицом в пыль. Но его греческие союзники, казалось, всегда возмущались тем, что их заставляют выказывать уважение таким оскорбительным для них образом. Ему нужно было, чтобы они работали на него, по крайней мере их предводитель. Повинуясь внезапному порыву, Мардоний протянул македонцу руку, как равному. В следующий момент его пальцы словно оказались в тисках. Македонский царь был высоким и темноглазым, с пружинистой походкой, и в каждом его движении сквозила угроза. Хотя дорога от его столицы до Фессалии заняла три или четыре дня, он сиял здоровьем. Густые светлые волосы напоминали львиную гриву. – Добро пожаловать в мой лагерь, – сказал Мардоний. – Вам приготовили еду и помещение, чтобы вы могли отдохнуть и умыться. Благодарю тебя, владетель, за то, что откликнулся на мой призыв. – Я дал слово, – ответил гость. – И я друг Персии. – Он вдруг улыбнулся. – Рад наконец познакомиться с тобой, Мардоний. Ты был в походе, когда я приветствовал твоего царя, открывая свои земли для вашей армии. Мардоний заметил, что накидка царя скреплена массивной застежкой в форме львиной головы, и усмехнулся. Золото было призвано засвидетельствовать богатство и власть македонца, но при персидском дворе такая безделушка могла бы украшать плечо слуги или воспитателя ребенка. Здесь же она отмечала Александра, царя Македонии. – Это честь для меня, – сказал Мардоний. – Пойдем, покажу, где ты будешь спать сегодня ночью. Там есть рабы и чистые одежды, все, что нужно. Надеюсь, ты и твои люди преломите со мной хлеб. На этом разговор бы и закончился до завершения ритуала приветствия тем же вечером. Однако Мардоний заметил, что македонцы начали хмуро переглядываться и на их лицах все явственнее проступало недоверие и подозрительность. Они, конечно, увидели и оценили силу персов и их оружия – в размерах и крепости лагеря, в добротных палатках и протянувшихся вдаль тропинках. Но это не означало, что они поняли персидское гостеприимство. Мардоний помолился про себя. В конце концов, даже самый знатный македонец разве что чуточку важнее пастуха с дворцом. – Владетель, – обратился он к Александру, – я пригласил тебя сюда… попросить о любезности, которую ты можешь оказать мне и через меня Ксерксу, царю царей. Афиняне считают всех моих греческих союзников предателями, которых следует убивать на месте. Однако Македония – это совсем другое дело. Полагаю, они прислушаются к тебе – и у меня есть слова, которые я хочу донести до них. Глава 12 Пусть Фемистокл порой и досаждал упрямством, спорить с ним в данном случае Ксантипп не стал. Возможно, вместо него в Спарту мог бы отправиться Аристид, а других вариантов, пожалуй, и не было. Действительно, не посылать же самого Фемистокла, особенно после его ссоры со спартанским навархом. Прежде чем вступать в переговоры со Спартой, следовало все тщательно продумать и предусмотреть. Ни богатство, ни атрибуты власти не интересовали спартанцев. Более того, они зачастую относились к такого рода знакам с презрением, полагая, что излишества способствуют изнеженности и ведут к упадку. В поездку Ксантипп и Кимон отправились всего лишь с двумя слугами, Реласом и Онисимом. Обоим было чуть за тридцать, и оба участвовали в сражении у Саламина. Все четверо имели при себе мечи, а у Реласа висел за спиной изрядно потертый чехол с луком. Вместе они составляли грозную группу, способную отпугнуть воров или бродяг. По крайней мере, Ксантипп на это надеялся. Впрочем, если верить слухам, в тот год на дорогах было тихо. Маневры сухопутных армий отвадили преступников, живших грабежами и убийствами путешественников, и заставили их держаться подальше от дорог. Ксантипп полагал, что они, скорее всего, вернутся, когда голод одолеет страх. Никаких признаков того, что кто-то наблюдает за ними с того момента, как они оставили за спиной разрушенные стены Афин, посольская группа не заметила. Местность, через которую они проезжали, выглядела пустынной. Целые поселения – десятки домов – обезлюдели и несли печать заброшенности. Некоторые не дождались мужчин с войны в проливе, другие, очевидно, погибли от рук персидских всадников. Думать об этом было тяжело. По дороге на северо-запад Ксантипп ненадолго остановился в своем поместье. Оно было сожжено и варварски разграблено. Убили даже лошадей. Ксантипп нашел сваленные в кучу черепа и копыта, а во дворе кое-где белели сухожилия. Кони, которых выделило для посольства собрание, оказались пугливыми и шарахались от каждой тени. Кимон проклинал кобылу, на которой ехал, и то и дело натягивал поводья так крепко, что лошадь начинала гарцевать и вставать на дыбы. Молодой человек, возможно, и олицетворял будущее Афин, но наездником был никудышным. – Отпусти немного поводья! – крикнул Ксантипп. – Она сопротивляется, потому что ей жмет язык. Кимон бросил на него сердитый взгляд, но совсем скоро животное действительно успокоилось. Ксантиппу не то чтобы не нравилось общество этого героя Саламина, просто совсем не радовала мысль о том, что предстоит провести с Кимоном несколько дней. Десять лет назад его отец Мильтиад командовал войсками в битве при Марафоне, где греки одержали жизненно важную победу над персами. Присутствие Кимона послужит напоминанием Спарте об афинской мощи. По крайней мере, так предполагал Ксантипп. Он подозревал, что все это устроил Фемистокл, следуя какому-то личному хитроумному замыслу. Этот человек определенно вознамерился заставить их всех плясать под его дудку. День клонился к вечеру, и Ксантипп знал, что нужно поискать хорошее укрытие, чтобы стреножить лошадей, поесть и поспать. Нет такой причины, чтобы можно было позволить себе потерять бдительность в дороге. – Хочешь первым встать на стражу? – спросил он Кимона. Молодой человек задумался и ответил: – Я почти не сплю. Только за надежной стеной. А здесь… сомневаюсь, что вообще смогу спокойно лечь, так что не важно. Мне все равно не уснуть… – Тогда заступай первым, – сказал Ксантипп, старательно скрывая раздражение. – Я могу спать где угодно. Разобьем лагерь, но без костра. У меня в мешке есть немного мяса и хлеба, чтобы продержаться. До спартанской стены мы должны добраться завтра к полудню. Там нас покормят. Такая перспектива никого не обрадовала. Ксантипп заметил, что молодой человек облизывает губы, и покачал головой. До него доходили слухи, что Кимон пьет за троих, но без особых последствий. И хотя Ксантипп задавался вопросом, насколько сильно это повлияло на парня, вообще-то, ему было все равно. Настроение улучшилось, когда они поднялись на вершину холма и увидели внизу неглубокую долину, по дну которой бежала речушка. Делянки окружали крошечный домик со сломанным в нескольких местах забором, что не сулило ничего хорошего. Ксантипп поморщился. Персидские разведчики прошли здесь, забрав все, что смогли. В такие времена законы не действуют. Одни являют благородный дух, другие оказываются хуже волков. Пока Релас и Онисим проверяли, нет ли засады, Ксантипп и Кимон натянули поводья и спешились. Ксантипп молча махнул рукой, обнажая меч. К его неудовольствию, Кимон оставил свой в ножнах и, оглядываясь по сторонам, просто пожал плечами. Они стояли во дворе небольшого семейного хозяйства, пытавшегося выжить на бедной, иссохшей земле. Приоткрытая дверь висела на одной кожаной петле. Едва шагнув под притолоку, Ксантипп понял по запаху все, что нужно было знать. За порогом, рядом с дверью, лежали три изуродованных тела. Здесь не было ни надстройки, ни второй комнаты, только простой очаг и занавеска, за которой, должно быть, в счастливые времена спали отец и мать. Повсюду ползали мухи, и запах стоял такой густой, что казалось, прилипал к коже. Все это напомнило Ксантиппу поле битвы и вызвало полузабытое детское воспоминание, связанное с одним случаем, когда он обнаружил под сараем гниющего барсука. С тех пор тошнотворный запах ассоциировался у него со смертью. – Живых нет! – крикнул Ксантипп остальным.