– Встань. Ты можешь встать. Я слышал, что ты проделал долгий путь, чтобы увидеть меня, – сказал Ксеркс. Молодой царь улыбался, но Фемистокл, поднявшись, не смог решить, было ли это выражением невинной радости или какого-то более мрачного восторга. – Я не мог ждать до завтра! – воскликнул Ксеркс. – Ты – тот человек, который спас меня от гибели! Который предложил мне сдать большой флот при Саламине. Ты – первый в Афинах! Я приветствую тебя, Фемистокл! Глаза у Фемистокла полезли на лоб, когда переводчик повторил слова, которые он так хотел услышать. Во время путешествия в сердце Персии он думал, как представит те же самые аргументы. Все, что Ксеркс знал о нем, – это два письма, которые он отправил ему. Если поставить правильный акцент, подать это можно так, что Фемистокл спас жизнь царю. После слов царя он испытал такое облегчение, будто встал под горный поток. Он пошатнулся, и Ксеркс взял его за руку. По залу пробежала волна удивления. Царь прикоснулся к греку в своем собственном дворце! Оставалось только надеяться, что это не какое-то большое преступление. Не зная ни языка, ни обычаев, Фемистокл был здесь словно ребенок. – Великий царь, ты оказываешь мне честь своим милосердием. Я был изгнан собственным народом. Я думал… Я надеялся, что найду место… что меня примут при этом дворе. Пока переводчик повторял эти слова, Ксеркс несколько раз кивнул и сказал: – Из всех людей тебе я обязан больше, чем могу выразить словами. Я дам тебе три города, Фемистокл Афинский, чтобы ты правил ими как своими собственными. У тебя будет золото, драгоценные камни, десятки тысяч рабов. Я назначу тебя сатрапом моего трона, афинянин, чтобы воздать должное за все, что ты сделал. Если бы я знал еще нескольких таких, как ты, я бы не потерял бедного Мардония. Непрошеные слезы подступили к глазам. Фемистокл мечтал именно о таком ответе, но реальность обрушилась на него и придавила. Все могло обернуться иначе. Ксеркс потерял в Греции очень многое. Он вполне мог приказать убить Фемистокла и отослать его голову в Афины. С этим напряжением Фемистокл жил во все время бесконечного похода вглубь страны. Теперь оно ушло, и у него поплыло перед глазами. – С тобой все в порядке, Фемистокл? – спросил Ксеркс с беспокойством в голосе. – До́лжно ли было дать тебе отдохнуть? – Великий царь, мне никогда не было так хорошо. Благодарю тебя за щедрость и великодушие. Вот только… есть ли здесь вино? Глава 38 Фемистокл окинул взглядом город, напомнивший ему Спарту, – такой же широкий и так же лежащий в низине: с одной стороны – зеленая гора, с другой – десять тысяч семей на улицах и рынках, отданных ему во владение. Он занял дворец на склоне холма – из-за открывающегося оттуда вида. Дворец был пустой, но обставлен мебелью, как будто его предыдущий владелец только что ушел. Спрашивать об этом человеке Фемистокл не стал, подозревая, что и сам знает ответ. Царь дает – царь и забирает. Три домашних раба принесли блюда с виноградом и сыром и кувшин вина, не уступающего лучшим из тех, что он пил в Афинах. Фемистокл знал, что пьет слишком много. В первые недели он едва не утонул, но каким-то образом вынырнул, несмотря на весь груз сожаления. Больше занять время было нечем, и вечера растягивались в бесконечность. Дни были приятно теплыми, хотя, насколько он понимал, стояла осень. Его заверили, что зимой придут холода. Жаловаться он не мог, хотя мечта потускнела уже через несколько дней. Все складывалось не так, как он надеялся. Ксеркс сделал его правителем или сатрапом – для описания своего положения он мог использовать любое из этих слов. В действительности все обстояло несколько иначе. У него была стража, но преданностью она не отличалась. По-гречески они не говорили, а на выученные им персидские слова реагировали медленно или вообще никак. При этом всем своим видом выражали откровенное презрение. Временами они полностью его игнорировали и просто стояли с каменными лицами. Избавиться от них и заменить другими Фемистокл еще не пытался. Мало того, он почти не сомневался, что они в любом случае не уйдут, а его попытка лишь явит масштабы разыгрываемого здесь фарса. Даже его рабы были не его. Они ухаживали за живыми изгородями, которые уже стояли до него и, несомненно, будут стоять после. Они услужливо подавали еду и вино, но не встречались с ним взглядом. Он чувствовал себя пленником. Фемистокл подумал о сокровищнице, которую ему показали в первый день. Приятное воспоминание вызвало улыбку. Начальник стражи открыл замок на больших железных дверях, и Фемистокл вошел в комнату с небрежно сваленными в кучи золотом и серебром. Здесь хранилось огромное состояние, равного которому ему еще не приходилось видеть. В тот момент он поймал себя на том, что размышляет, как бы доставить все это в Афины. При мысли об этом улыбка рассеялась, и он опустошил чашу, не заметив, как ее снова наполнили. Возвращения домой не будет, это было ясно. Каждые несколько дней великий царь вызывал его к себе во дворец, чтобы выставить напоказ перед друзьями, приближенными и родственниками, словно какую-то диковинку, птицу в золотой клетке. Фемистокл верил, что радость молодого царя вполне искренняя. Просто он пришел в последний в своей жизни дом. Больше не будет ни вызовов, ни испытаний, ни триумфов или катастроф – ничего и никогда. Все оставшиеся годы – это вид из дворца и выпитое вино. Он поморщился. – Не нравится, господин? – спросила рабыня. Переводчик повторил ее слова скучным, монотонным голосом, который Фемистокл уже начал ненавидеть. Чтобы не чувствовать себя беспомощным, он занимался персидским. Слишком многие знатные друзья царя полагали, что в мире существует только один язык. Они задавали ему вопросы на своем родном языке и принимали оскорбленный вид, когда ему приходилось пожимать плечами или искать писца, который знал греческий. Фемистокл вздохнул про себя. Он уже знал почти всех их по именам, но эту рабыню видел впервые. – Все хорошо, – покосился на нее Фемистокл. – Нет, я просто подумал о прошлом. Она подождала, пока слова будут переведены, вежливо кивнула и отступила. Он выругался себе под нос. Разговаривать в таких условиях просто невозможно. Теперь он ощущал себя таким же одиноким, как и во время путешествия сюда, вот только той отчаянной надежды, которая поддерживала его в пути, уже не было. Никому другому и в голову бы не пришло отправиться в Персию, в самое сердце империи и ее главного города! А вот ему пришло, и теперь он здесь. Как бы все ни складывалось, какие бы силы ни противостояли ему, он никогда не сдавался. Такой ему достался дар – и он побеждал, снова и снова, благодаря этому дару. Большой план состоял в том, чтобы напомнить Ксерксу о долге, по крайней мере о том долге, как понимал это царь. Фемистокл отдавал себе отчет в том, что дело рискованное, но в отсутствие друзей больше обратиться было некуда. Если все пройдет успешно, можно подумать и о том, как привезти сюда семью. Он огляделся. Последний правитель города жил в этом же роскошном доме. Конечно, он знал имена своих рабов. Наверное, его дети бегали во дворе и в галереях. Однако же в один прекрасный момент его просто не стало – по прихоти царя. Как долго, спрашивал себя Фемистокл, он будет новинкой при царском дворе, прежде чем внимание Ксеркса привлечет кто-то другой. Холодок пробежал у него по спине. Находясь так далеко от дома, Фемистокл твердо знал одно: при всех своих титулах, при всем богатстве ему не уехать отсюда. Кто-то откашлялся у него за спиной, и он обернулся. Управляющий. Тоже доставшийся в наследство и распоряжавшийся в доме так, как будто это он был здесь хозяином, а Фемистокл – беспокойным гостем. Сейчас он стоял навытяжку, и недоброе предчувствие сжало сердце грека. – Сатрап Фемистокл, твое присутствие требуется… – Да, во дворце, у царя… – прервал его Фемистокл, вставая. Он на мгновение ухватился за спинку стула, сознавая, что немного пьян. Прошло несколько дней с тех пор, как Ксеркс в последний раз выставлял напоказ это чудо Афин и запада, человека, верящего в демократию и другие странные вещи. Наверняка еще одна группа царевых родственников и прихлебателей явилась поглазеть на чужестранца и послушать его чудной язык. Он вздохнул. В прошлый раз гости принесли копье-дори и потребовали показать, как им пользуется гоплит. Это было… Он поежился. – Твое присутствие… – снова начал управляющий, презрительно скривив рот. Очевидно, винопийцы не пользовались его расположением. Фемистокл кивнул, махнул рукой и закрыл один глаз, чтобы убедиться, что не ослеп. – Иду! – проревел он и подумал, как это глупо – кричать на слуг. Но что сделано, того не переделаешь. Он вышел. Это все не имело значения. Царский дворец находился в одном дне езды от первого из новых городов Фемистокла. Ксеркс держал его при себе – большая честь, как ему объяснили. Только это была не свобода. Фемистокл нашел своего коня во дворе оседланным и готовым к поездке. Шестеро стражников терпеливо ожидали его с каменными лицами, и это было странно. В конце концов, на персидских дорогах не было воров. Царевы люди выследили всех и повесили. Фемистокл вспомнил, как напивался, когда жил в Афинах, и как это было весело. Вино высвобождало в нем склонность к проказам и песням, и если он представлял для кого-то угрозу, то в первую очередь для себя самого, потому что мог ушибиться, свалившись под стол. А вот персидские красные вина нагоняли тоску. Добравшись до царского дворца, Фемистокл с облегчением обнаружил, что никаких новых гостей нет и развлекать никого не требуется. В длинном зале было темнее, чем раньше, и пусто – ни привычной толпы, ни даже слуг, которые обычно окружали царя, как призраки. Только переводчик стоял рядом с троном, как статуя из промасленного дерева. Ксеркс сидел на троне, перекинув через подлокотник голую ногу. Поднимаясь, он пошатнулся, и Фемистокл прикусил губу, чтобы не улыбнуться. Царь был так же пьян, как и его подданный. Долгая поездка отрезвила, и Фемистокл чувствовал себя почти как обычно. По правде говоря, он умирал с голоду. Опустившись на пол, он прижался лбом к прохладному полированному камню, подождал немного и поднялся – посмотреть на Ксеркса. Молодой царь был в юбке, украшенной золотыми лентами, а на плечах у него висело что-то вроде золотого доспеха, держащегося то ли на проволоке, то ли на нитях. На подданного он смотрел остекленевшими глазами. – Я знал, что ты придешь, Фемистокл. Раз я попросил… Ты мне верен. Язык у царя слегка заплетался, и слова звучали не вполне внятно, но, конечно, не в переводе на греческий. Фемистокл поклонился в ответ. Таким Ксеркса он еще не видел, но подозревал, что пьяный царь так же опасен, как и трезвый. И конечно, они были здесь не одни. Где-то в кромешной темноте по периметру зала, там, куда не доставал свет факелов, наверняка стояли вооруженные люди. Он медленно вдохнул, стараясь успокоиться. – Я пришел сюда увидеть отца, – сказал Ксеркс и, взмахнув рукой, в которой держал чашу, расплескал вино на полированный пол. Он посмотрел на капли, похожие на кровь, и повел плечами. – Я приходил сюда, когда он умирал, и он попросил меня закончить начатое им. – (Лицо его сморщилось от горя, как у ребенка.) – Я не смог этого сделать. Я подвел его. Я потерял Мардония и его сыновей. Потерял Гидарнеса и «бессмертных»… начальника конницы Масистия. Сотни кораблей. Ничего больше нет. Фемистокл почувствовал, как между лопатками у него выступил холодный пот. Он следил за чашей, которой размахивал царь, и не мог отвести от нее глаз. Странно, что никто не подошел, чтобы наполнить ее. Можно ли ему попросить вина? – Если бы не ты, я бы тоже… лишился жизни. Ты, афинянин. – Ксеркс ткнул рукой в воздух. – Ты предупредил меня, чтобы я защищал корабельный мост. Надо же, спасти меня выпало греку. – Он то ли рассмеялся, то ли разрыдался – понять было трудно. – Ты можешь в это поверить? Фемистокл подумал, что отвечать не обязательно. Он ждал, время от времени переводя взгляд. Было ясно, что царь пьян. Молодые люди могут упиваться до состояния экстаза, когда мир становится простым и они не контролируют самих себя. Похоже, Ксеркс достиг этой точки. – Моему отцу потребовались годы, чтобы собрать армию и флот для вторжения в Грецию. Я пытался закончить его работу и… не смог. Потерпел неудачу. Но знаешь, чего у меня не было? Чего не было у моего отца? Фемистокл поднял глаза и почувствовал, как сжался от страха желудок. – Да, – кивнул Ксеркс, – у него не было тебя, Фемистокл. В тот вечер, когда ты пришел ко мне, я крикнул: «У меня есть Фемистокл!», потому что ты – ключ к возвращению. Тебя я сделаю своим полководцем, который, – он схватился за воздух, его рука сжалась, как клешня, – соберет их под одним троном и единым правлением… Ты будешь моим сатрапом всей Греции. Он торжествующе уставился на Фемистокла: – Ты примешь мою руку? Поклянешься своими богами, что возглавишь мои армии? Однажды ты спас меня. Я знаю, что ты предан мне, а ты знаешь греков лучше, чем кто-либо другой. У тебя есть хитрость, которая мне нужна, ум. Ты сделаешь это? Фемистокл воспользовался моментом, чтобы снова упасть на пол. Но теперь он всем телом ощутил холод камня. Поднимаясь, он посмотрел вниз, ожидая увидеть свое дрожащее отражение. – Для меня, великий царь, это было бы огромной честью. Я согласен. – Поклянись в этом своими богами. Я знаю, Фемистокл, что ты набожный человек. Поклянись ими, и я обниму тебя, как брата. Фемистокл рассмеялся: – Это слишком большая честь, великий царь, но я клянусь служить тебе и быть верным трону. Я клянусь в этом покровителем поэтов Аполлоном, богом войны Аресом и самой Афиной. Я поведу армии Персии в Грецию. Ксеркс спустился по ступенькам так быстро, что Фемистокл испугался, как бы он не упал. Молодой царь обнял его, вымазав шею слезами и вином. – Я хочу услышать твои планы, Фемистокл, – сказал Ксеркс, отступив, и медленно поцеловал афинянина в щеки, а затем и в губы. – Великий царь, с этого момента я буду работать над ними, клянусь. Я не буду спать, пока не смогу вернуться сюда с планом вторжения. Великий царь, ты оказываешь мне честь, которой я не заслужил. Переводчик повторил слова грека, и Ксеркс рассеянно кивнул. Энтузиазм быстро угасал, от выпитого набухал живот. Он прижал ладонь к голой плоти – под рукой урчало и стонало. Поднимаясь по ступенькам, царь искал взглядом, куда бы облегчиться. – Возвращайся через… три дня, Фемистокл. Я соберу главных начальников, чтобы они выслушали тебя. А теперь ступай, афинянин, – с моим благословением. Фемистокл третий раз пал ниц и вышел через длинный коридор, сопровождаемый гулким эхом шагов. В свой дворец на холме он вернулся на следующий день и всю ночь до самого восхода не ложился спать и только писал. Результаты его трудов лежали стопкой на столе, и на каждом листке значилось имя того, кого он любил. Аристид. Ксантипп. Кимон. Фемистокл написал жене и детям. Рядом со столом горела маленькая жаровня, защищая от ночного холода. Воспользовавшись ею, он пометил каждое письмо свечным воском и впечатал в него серебряную монету – чтобы послания дошли до адресата. Ночь выдалась прохладной, за что он был благодарен. Он налил себе вина, но оно грозило принести тоску. Полная чаша стояла перед ним. Когда забрезжил рассвет, он посмотрел на долину, где приютился его город. Там уже загорались огоньки кухонных костров, семьи просыпались, начиная новый день. Прекрасная картина. Вот бы его жена увидела это хотя бы раз. Фемистокл собрал письма, прижал к губам и бросил вместе с монетами в жаровню. Они свернулись и потемнели.