– Если я могу что-то сделать для тебя, Бу, – сказал Эверт, – не сомневайся, просто позвони. Я дам тебе номер мобильного, кстати. А ты можешь дать мне номер твоего. Затем они главным образом разговаривали между собой. Не о преступлениях, лесе и недвижимости, а об автомобилях, которые являлись их точкой пересечения. Эверта Юханссона, помимо всего прочего владевшего также парой крупных автомобильных фирм в Вестерноррланде. И Бу Ярнебринга, никогда не имевшего больших денег, но страстного автолюбителя, естественно предпочитавшего такие машины, на которые у него, собственно, не хватало средств. – Тогда у меня есть как раз подходящий автомобиль для тебя, Бу, – сказал Эверт. – Я попрошу одного из моих продавцов позвонить тебе в понедельник, и вы заключите сделку. Такую цену ты больше никогда в жизни не получишь, могу тебя заверить. «Будь осторожен, Ярнис», – подумал Юханссон, но ничего не сказал. Потом пришла его жена Пия. Одарила очаровательной улыбкой Эверта Юханссона и Бу Ярнебринга, позволила каждому из них обнять себя и попросила их убираться к черту. Хотя, ничего подобного она, конечно, не сказала, даже если именно это имела в виду. – Жаль, что вы должны уходить, – сказала Пия. – Я предлагаю вам зайти куда-нибудь и посидеть в приятном месте, съесть настоящий мужской обед, помериться силами на руках и безраздельно принадлежать друг другу. И чтобы ты, Эверт, взял счет на себя, а я тем временем в тишине и покое поболтаю с моим мужем. – Я знаю один по-настоящему достойный кабачок на Реерингсгатан, – сказал Ярнебринг, когда они уже стояли в дверях. – Хорошая традиционная шведская еда, спокойная обстановка, и с ценами тоже никаких проблем. Он принадлежит паре югославов. Я познакомился с ними, еще работая в сыске Стокгольма, но сейчас они успокоились и чертовски хорошо умеют готовить жратву. – Чего мы тогда ждем, – сказал Эверт. – Нормальным парням нужна нормальная еда. – Тебе уже не хватает их? – спросила Пия, как только они шагнули за дверь. – Ни в коей мере. – Юханссон протянул к ней обе руки, желая обнять ее, как всегда делал, прежде чем стал другим. 29 Понедельник 19 июля 2010 года Конечно, он был и оставался свободным человеком, но в первую очередь пациентом, и поэтому ему приходилось подчиняться определенным правилам: решение обо всем происходящем с ним принимали другие люди, а вовсе не он сам. И сначала Юханссона ждала встреча с его физиотерапевтом. Старый рекорд в сжимании резинового мячика устоял. Его правая рука осталась такой же, как и в прошлый раз. Не лучше, не хуже. Возможно, ее стало чуть больше покалывать. И чесаться она начала. – Ты вошел в фазу стагнации, – объяснила его хорошо тренированная мучительница. – Это вполне нормально и совершенно нет повода беспокоиться. Твое выздоровление идет этапами. И рука станет такой, как раньше. Но необходимо время. Внезапно Юханссон почувствовал усталость и апатию. – Почему-то я не верю тебе, – сказал он. – А вот так ты думать не должен, – укоризненно произнесла она. – В результате лишь удлинится срок. Все образуется, твоя рука будет точно такой, как прежде. Так тебе следует думать. «Медицинский вариант оптимистичной оценки ситуации», – подумал Юханссон. – В полиции мы обычно говорим, что надо оценить ситуацию, найти в ней положительные черты, – сказал он. – Точно, – согласилась специалист по лечебной медицине. «Хотя это не так легко, если речь идет о самом себе», – мысленно заключил Юханссон. Едва он вернулся в свою палату, позвонил Ярнебринг. Ему пришлось отложить их встречу. В квартире его дочери в кухне образовалась протечка, и сейчас рукастый папа вынужден был потрудиться для нее в качестве водопроводчика. – Чертовых работяг никогда не найдешь, – ворчал Ярнебринг, – но мы увидимся, как только я освобожусь. – Ничего страшного, – сказал Юханссон. – От этого мир не перевернется. Вдобавок у меня есть чем заняться, поэтому я предлагаю встретиться завтра. Если ты сможешь, конечно. – Само собой, смогу, – уверил его Ярнебринг. – За кого ты меня принимаешь? Сейчас я снова начинаю за тебя беспокоиться. Потом появилась его докторша, Ульрика Стенхольм. Ее мучили угрызения совести из-за отцовских бумаг, которые она обещала просмотреть, но ничего не получилось и в эти выходные тоже. Опять на пути встала гора неотложных дел. – Мне следовало обзавестись детьми раньше, – сказала она. – В моем возрасте и при моей работе один трехлетний и один пятилетний – уже явный перебор. – На архиве твоего отца свет клином не сошелся, – успокоил ее Юханссон. – Да, конечно, – согласилась Ульрика Стенхольм. – Но вечером, обещаю, я возьмусь за бумаги. А детей оставлю у их отца. Кстати, у меня есть для тебя хорошие новости, – добавила она. «У меня будет новая рука, – подумал Юханссон. – Такая вот с крюком». Но, естественно, промолчал. Юханссона собирались отпустить домой. Выписать из больницы. При условии прохождения курса реабилитации и периодического контроля. Не завтра, однако, а только в среду, поскольку она прежде хотела посмотреть результаты последних анализов. Естественно, если за это время не произойдет ничего непредвиденного. – Но подобного ведь не должно случиться, – сказала доктор Стенхольм с радостной профессиональной улыбкой. – Я полагаю, у тебя хватит ума. Ты придешь ко мне на прием через неделю, в следующий понедельник. Обо всем остальном я собираюсь поговорить с Пией. «Пия, – подумал Юханссон. – Вы, Пия и Ульрика, заодно». Для него она по-прежнему оставалась доктором Стенхольм. – Ты мой врач, тебе лучше знать, – сказал Юханссон и добавил неожиданно: – Я хочу домой. – Я прекрасно тебя понимаю. – Ульрика Стенхольм улыбнулась и кивнула, слегка наклонив голову. После обеда, еще одной трапезы, похожей на все другие совершенно независимо от меню, он сделал новую серьезную попытку взбодриться. – Могу я получить чашку кофе? – проворчал Юханссон, когда сестра забирала его поднос. – А тебе больше не нужно увеличительное стекло? Она весело улыбнулась ему. – Только кофе, – сказал Юханссон. – Черный. «Именно черный, тогда у тебя будет ясная голова, – подумал он и потянулся за одной из своих папок. – Взбодрись, оцени ситуацию, не о тебе ведь речь». * * * Среди всех бумаг в своих папках он нашел экспертное заключение ГКЛ в Линчёпинге, которое, в свою очередь, легло в основу еще одной бумаги, написанной профессором биологии Стокгольмского университета. Когда профессор Шёберг осторожно извлек птичий пух, застрявший в горле Жасмин, и с такой же точностью выковырял белые нити, оказавшиеся между ее зубов, он положил их в отдельные пакетики, заполнил обычные бланки и отправил со всем прочим в технический отдел криминальной полиции Стокгольма. Там эксперт взглянул на них. Две белые нити и птичий пух примерно два сантиметра длиной и один шириной. Но большего он не смог сказать, поскольку не имел ни соответствующих знаний, ни необходимой аппаратуры. Но, отличаясь старательностью и трудолюбием, вложил их в два новых пакетика, заполнил еще несколько бланков и отправил все в ГКЛ в Линчёпинг. У него имелись два вопроса. О каком типе нитей (точнее) шла речь? И можно ли сказать еще что-то о толике пуха? У ответственного биолога ГКЛ не возникло никаких проблем с ответом на первый из них. Он обладал необходимыми знаниями и имел все нужное оборудование под рукой. Речь шла о двух нитях растения Linum Usitatissimum, или, проще говоря, льна. Волокна высочайшего класса, а точнее, тот вариант из всех сортов льна, который использовался для производства текстиля. Лен наилучшего качества, а что касается наволочки (о ней его коллега из технического отдела Стокгольма чиркнул пару строчек), скорее всего, именно ей они и принадлежали. Во всяком случае, с большей долей вероятности, чем простыни, пододеяльнику или носовому платку, сотканным из тех же волокон. Варианты же, например, с льняной скатертью, полотенцем или салфеткой, наоборот, выглядели крайне сомнительными в данной связи. И вовсе не из-за того, как развивались события, просто подобные изделия обычно изготавливали из нитей другой структуры и толщины. * * * Оставался клочок птичьего пуха. По этому поводу у него не хватало знаний. Но, будучи столь же старательным и трудолюбивым, как и коллега из технического отдела, он отправил его далее, одному из своих старых преподавателей университета Стокгольма. Профессору, выдающемуся орнитологу, для кого подобное было тривиальной задачкой. Его ответ пришел по факсу в тот же день, когда он получил посылку с пухом и запрос из ГКЛ. Речь шла о птице семейства утиных, объяснил профессор. А точнее, об одном из представителей подсемейства настоящих уток, и как раз в данном случае о нагрудном пухе Somateria mollisima, гаги обыкновенной. «Неплохая подушка, – подумал биолог ГКЛ, когда отправлял ответ назад в полицию Сольны. – Набитая пухом гаги и с наволочкой из самого изысканного льна».