– Ничего себе номер, – воскликнул бывший шеф Государственной криминальной полиции Ларс Мартин Юханссон, закончив читать. – Как, боже праведный, они могли этого не заметить? Неужели все были настолько тупы? И эти «они», стыдно сказать, включали его лучшего друга, бывшего комиссара криминальной полиции Бу Ярнебринга. Потом Юханссон исписал целую страницу своими пометками. «Новый рекорд для левой руки», – подумал, а затем заснул. 30 Вторник 20 июля 2010 года Еще один день, который начался с лечебной гимнастики, и пусть прежде были поход в туалет, посещение душа, бритье и завтрак, все эти моменты сейчас отодвинулись для Юханссона на второй план. Его день начался с лечебной гимнастики и сегодня, всего за сутки до того, как доктор Стенхольм обещала ему выписку, если, конечно, ничего непредвиденного не случится, он, к сожалению, пребывал на том же «уровне моторных реакций», как и накануне. – Оцени ситуацию и найди в ней положительные моменты, – попросила его физиотерапевт и улыбнулась. – Надо искать повод для оптимизма и в такой ситуации, – согласился Юханссон. «Что-то случилось», – подумал он, когда доктор Стенхольм расположилась на том же месте, где она обычно сидела. Щеки ее горели румянцем. – Ты что-то нашла, – констатировал Юханссон. – Ты как в воду глядел, – сказал доктор Стенхольм. – Все лежало в коробке с массой бумаг от 1989 года. Откуда ты мог это знать? – спросила она и показала маленький пластиковый пакет. – Могу я взглянуть? – поинтересовался Юханссон и протянул руку. «Заколка для волос, – констатировал он. – Маленькая, из красной пластмассы, выполненная в форме головы обезьянки Мончичи». – Это Мончичи, – пояснила Ульрика Стенхольм. – Я знаю, – ответил Юханссон. – У меня есть и дети, и внуки. Лежала в этом пакете? – Нет. – Доктор Стенхольм решительно покачала головой. – Это я положила ее туда. Подумала, что… – Я понимаю, о чем ты подумала, – перебил Юханссон с целью предупредить долгие разглагольствования об отпечатках пальцев и ДНК. – Заколка лежала в белом конверте, – сообщила Ульрика Стенхольм и дала ему еще один пластиковый пакет с конвертом внутри. Конвертом цвета яичной скорлупы. Высочайшего качества и с именем владелицы, отпечатанным с тыльной стороны. – Маргарета Сагерлиед, – прочитал он. «Где-то я слышал это имя раньше», – подумал он и перевернул конверт. На том месте, где обычно находилась марка, красовалась короткая надпись, сделанная обычной авторучкой с чернилами. «ПНИ/ОС». – «Получено на исповеди», и через черточку инициалы твоего отца «ОС», Оке Стенхольм. – Да, – подтвердила доктор Стенхольм, – и сейчас я начинаю понимать, что моя сестра нисколько не преувеличивала, когда рассказывала истории о тебе. – Вряд ли, – сказал Юханссон. – Сейчас нам не стоит пороть горячку. А не может все обстоять столь просто, что эта заколка принадлежала тебе или твоей сестре, когда вы были маленькими? «И, например, в конверте изначально лежало что-то иное?» – подумал он. – Нет, ни она, ни я никогда не имели такой, кроме того, мы обе не подходим по возрасту. Подобное маленькие девочки носили в конце семидесятых и позднее. Кстати, обезьянка Мончичи до сих пор популярна, как тебе наверняка известно. У обоих моих мальчиков есть мягкие игрушки, изображающие ее. Жасмин было девять, когда ее убили в восемьдесят пятом. Она вполне могла иметь такую заколку. Юханссон довольствовался кивком. «На ней не осталось волос», – подумал он, вертя в руках пакет, где лежала находка. – Этот конверт, – поинтересовался Юханссон и поднял второй пакет. – Ты не видела, там не лежало никаких волос? – Нет, – сказала Ульрика Стенхольм. – Я действовала очень осторожно, когда открыла его. Видела ведь, что надпись на нем сделана моим отцом, а все его сокращения, которыми он так восхищался, моя старшая сестра обычно легко расшифровывала, как только научилась читать. Ни одной волосинки. Я очень внимательно посмотрела. Сама ведь врач и кое-что понимаю. Ничего, только заколка. «Застенчивый убийца, – подумал Юханссон, – осторожно снявший заколку, чтобы длинные черные волосы его спящей жертвы оказались разбросанными по подушке». – Маргарета Сагерлиед? – спросил Юханссон. – Ты что-то знаешь о ней? – Не слишком много, – ответила доктор Стенхольм. – Хотя я даже встречалась с ней несколько раз. Также поискала сведения в Сети, когда нашла конверт. Она есть в «Кто есть кто», ты же знаешь эту книгу. – Рассказывай, – сказал Юханссон. * * * Маргарета Сагерлиед родилась 12 апреля 1914 года и умерла 6 мая 1989 года. Она была оперной певицей. Не из самых известных, но достаточно популярной, чтобы оставить след о себе в различных газетных статьях, рецензиях и даже книгах об оперной музыке и певцах. Достаточно известной, чтобы оказаться в «Кто есть кто» уже в пятидесятые. – Как я говорила, нашла упоминание о ней в старых экземплярах ежегодника, – сказала доктор Стенхольм. – Папа, вероятно, был подписан на него. Я обнаружила выпуски по крайней мере за двадцать лет на моей собственной книжной полке. – И что там написано тогда? – спросил Юханссон. – Я даже немного удивилась, – призналась доктор Стенхольм. – О ее популярности я знала, конечно, но и представить себе не могла, что она была настолько известна. Там о ней написано почти так же много, как и о Биргит Нильссон. Я могу сделать копию для тебя. – Вряд ли это так. Просто сведения для подобного издания берутся у самой персоны, – сказал Юханссон, знавший о подобном из собственного опыта. – Тогда я понимаю, в чем дело, – кивнула Ульрика Стенхольм. – Она, похоже, была невероятно высокого мнения о самой себе. Ужинала дома у моих родителей несколько раз, когда мы с сестрой были маленькими. Она обычно пела на крестинах, свадьбах и похоронах в церкви в Бромме и всегда рассказывала массу историй. По ее словам, она встречалась с королем, еще со старым королем, и пела вместе с Юсси, знала Биргит Нильссон. Якобы ее приглашали на ужин во дворец и к губернатору. Она пела на банкете после вручения Нобелевских премий. Я, кстати, говорила, что она просто потрясающе выглядела? Следила за собой. Хотя, мне кажется, ее нельзя назвать по-настоящему большой певицей. – Ты так считаешь? – спросил Юханссон. – Не такой, как Биргит Нильссон? «Судя по всему, она вряд ли могла стоять, склонившись над раковиной в паре растрескавшихся красных пластиковых перчаток», – подумал он. – Да, – подтвердила Ульрика Стенхольм. – Я ведь достаточно музыкальная, да будет тебе известно. Играла и на пианино, и на органе в церкви у папы. И по-прежнему пару часов в неделю играю на пианино. Для меня это способ расслабиться. – А ее муж и дети? – спросил Юханссон. – Такие имелись? Доктор Стенхольм покачала головой: – Детей у нее не было. Она вышла замуж довольно поздно. Согласно «Кто есть кто», только в 1960-м, то есть почти в пятьдесят. За мужчину гораздо старше себя. Он родился в 1895-м и умер в 1980-м. Я смутно помню и его тоже. Как-то они оба ужинали дома у моих родителей. По данным «Кто есть кто», его звали Юхан Нильссон, и он возглавлял какую-то компанию. По-моему, трудился в сфере производства продуктов питания, и, насколько я помню, мой папа называл его очень состоятельным человеком. «Восьмидесятипятилетний муж умер за пять лет до того, как убили Жасмин, никаких детей, никаких внуков. В любом случае никаких известных детей или внуков. Какой-то другой более молодой родственник мужского пола? Кто-то из поклонников известной оперной певицы, по какой-то причине оказавшийся в непосредственной близости к ней? Пожалуй, принадлежавший к ее антуражу», – подумал Юханссон, и независимо от того, что сейчас подразумевалось под ним, это было красивое слово. – Мне, пожалуй, надо спросить мою сестру, – сказала Ульрика Стенхольм. – Она ведь на три года старше меня и должна, вероятно, больше помнить из того времени. – Нет! – Юханссон решительно покачал головой. – Не делай этого, мне желательно сохранить все между тобой и мной. Я не хочу, чтобы ты кому-то об этом рассказывала. «И меньше всего хочу получить любопытного прокурора себе на шею», – подумал он. – О’кей, – сказала доктор Стенхольм. – Я понимаю, о чем ты. – Продолжай разбираться со старыми бумагами отца. Может, найдешь еще что-нибудь. – Я как раз собиралась делать это. Мой бывший муж забрал с собой детей в деревню, поэтому у меня куча времени. – Еще одно дело, – сказал Юханссон. – Ты не знаешь, где жила госпожа Сагерлиед? – Скорее всего, в папином приходе, в Бромме. – Бромма большая, – заметил Юханссон. – Я знаю, – согласилась Ульрика Стенхольм. – Насколько я помню, она говорила о своих планах перебраться в город. Поближе к Опере и прочим театрам, Остермальмскому залу и всем друзьям. По ее словам, вилла, где она жила, стала слишком большой для нее, когда она осталась одна. К тому времени прошло, наверное, года два после того, как она овдовела. И, насколько мне известно, именно мой отец позаботился о погребении, когда она умерла. Я знаю это наверняка, поскольку он спрашивал меня и мою сестру, не хотим ли мы поучаствовать. Наверное, можно прийти куда-то этой дорогой. Я могу поговорить с кем-нибудь в приходской администрации. – Разберемся, – сказал Юханссон. – Не возражаешь, если я оставлю заколку и конверт у себя? – Само собой, – сказала доктор Стенхольм. – Не думай, что я впала в детство, но это очень интересно. Ужасно, но интересно. – Нет, – ответил Юханссон. – Я ни в коей мере не считаю подобное ребячеством. И вы участвовали в похоронах? Ты и твоя сестра? – Нет, – сообщила Ульрика Стенхольм. – Ни у одной из нас не было времени. Он даже немного обиделся на нас. Народу присутствовало немного. Почти никто не пришел, честно говоря. «Даже застенчивый детоубийца», – подумал Юханссон.