– О’кей. Затем села в машину и уехала. Сначала он чувствовал даже некоторую радость, никаких назойливых помощников, он просто шел вдоль канала, один, сам выбирая темп. Спустя примерно четверть часа усталость дала знать о себе. Тогда Юханссон сел на скамейку, отер пот со лба, глубоко подышал с закрытыми глазами и почувствовал, как давление пошло вниз. Поднялся с целью продолжить путь. Медленно, осторожно, чтобы давление снова не сыграло с ним злую шутку и чтобы не упасть лишний раз. Еще через четверть часа он преодолел почти полпути. Ему дышалось легче, он меньше вспотел. Снова скамейка, пришло время передохнуть, и единственное, чего ему не хватало, – так это термоса с кофе и приличного бутерброда с нарезанной кружочками вареной колбасой. Пожалуй, еще прохладного сентябрьского воздуха щекам и подбородку. Пенька, чтобы посидеть на нем, до боли знакомого вида на реку у него на родине в Норланде и громкого лая поднявших лося собак. «Ты жив, Ларс Мартин», – подумал Юханссон, входя в ресторан в оговоренное время. – Что думаешь о жареной рыбе с теплым салатом? – предложила Матильда, которая уже сидела, склонившись над меню. – Решай за себя. Лично я возьму жареную свинину с драниками, холодное чешское пиво и большую рюмку водки. 54 Вторая половина четверга 29 июля 2010 года Снова оказавшись дома, он лег на диван у себя в кабинете, сказал Матильде организовать для него кофе и бутылку минеральной воды. Таким бодрым он давно себя не чувствовал. Никакой головной боли, никакого теснения в груди. «Лучше воспользоваться случаем», – подумал Юханссон и достал коричневый конверт, который Ульрика Стенхольм передала ему несколькими днями ранее. Он оказался в меру тонким тоже для того, кому было сказано не волноваться и старательно избегать стрессов. Несколько концертных программ выступлений Маргареты Сагерлиед. Рождественский концерт в церкви Броммы. Стандартный репертуар, заключил Юханссон, хотя слабо разбирался в этом деле. Концерт в церкви Спонги. Явно более смешанный репертуар, пришел к выводу Юханссон, не разбираясь и в этом тоже. Моцарт в Дроттнингхольмской опере. «Ну это же всем известно», – решил Юханссон, пусть никогда не бывал в том месте. Полдюжины фотографий. Они неожиданно подарили ему лица нескольких мужчин, которых он никогда не встречал, с кем не разговаривал и кого даже не видел на снимках. Подписанное портретное фото Маргареты Сагерлиед, молодой и очень красивой, сделанное в 1951 году, если верить штампу фотоателье на обратной стороне. Скорее всего, оно попало к отцу Ульрики Стенхольм несколько лет спустя по той простой причине, что она сама дала его ему. «Или скорее ему и его супруге», – уточнил Юханссон. Вполоборота, на темном фоне, с чуть запрокинутой головой и наполовину прикрытыми глазами, почти надменной улыбкой и драматическим выражением лица. Впрочем, сегодня таковым оно уже не казалось. «Кармен, – подумал Юханссон. – Так она сама сказала бы о себе». Еще одна карточка. «День открытия сезона ловли раков, 1970 год, у Маргареты и Юхана», – прочитал Юханссон на обратной стороне. «Наш хозяин Юхан, моя дорогая супруга Луизе, наша очаровательная хозяйка Маргарета и я сам», – прочитал он строчкой ниже. Явно писал папа-священник. Двое мужчин в смокингах стояли по обе стороны от двух дам в праздничных платьях, все в шапках с изображением раков, с широкими куполообразными бокалами для шампанского и радостными минами. «Интересно, кто их снимал? – подумал Юханссон. – Впрочем, какая разница? Фотограф, даже если в этой роли выступал мужчина, наверное, уже слишком стар сегодня, пятнадцать лет спустя». Справа на фотографии господин как минимум семидесяти лет, лысоватый, с румяным лицом, большой и сильный, с дружелюбной миной. Рядом с ним женщина, с виду в два раз моложе его и как сестра-близнец похожая на невролога Юханссона. Потом очаровательная хозяйка, которой на вид никто не дал бы более сорока шести лет, а ведь ей уже исполнилось пятьдесят шесть, когда их снимали. На голову выше матери Ульрики Стенхольм, с ослепительной улыбкой в направлении камеры. Она поднимает бокал в ту же сторону, одновременно левой рукой обнимая своего кавалера. «Папаша-священник, – решил Юханссон. – Худой, лысоватый, с правильными чертами лица и дружелюбной, чуть ли не застенчивой улыбкой. Судя по его виду, умный и добрый человек. Его, пожалуй, немного смущает чужая рука на талии». Юханссон отложил в сторону фотографию, когда зазвонил его мобильный. – Юханссон. После выхода на пенсию чаще всего, отвечая, он называл тем, кто звонил ему, свою фамилию, а не отделывался обычным «да». – Привет, Ларс. Это Альф. Надеюсь, у тебя все нормально? – Не жизнь, а мучения, – проворчал Юханссон. – Как дела с оперной певицей и старым мясником, ее мужем? – Собираюсь как раз перейти к этому. – Рассказывай. Я слушаю. * * * Оба были бездетными, согласно всем официальным источникам, имевшимся на сей счет, и Альф Хульт считал, что именно так все и обстоит. – Никаких отпрысков на стороне? – уточнил Юханссон. – Не у всех семей есть средства для подобного, – ответил Альф Хульт, тактично покашляв. – И никаких других родственников? Молодых мужчин подходящего возраста, родных и двоюродных племянников, еще бог знает кого? Никого, если верить его зятю. Ни Юхан Нильссон, ни госпожа Маргарета Сагерлиед не имели ни сестер, ни братьев. – Юхан Нильссон был торговцем мясом в третьем поколении, – сказал Альф Хульт. – Он родился в 1895 году и умер в 1980-м. Его отец, оптовый торговец Андерс Густав Нильссон, родился в 1870-м, и сын Юхан был его единственным ребенком. Его отец Андерс Густав вообще умер в 1959 году. Зато дед, торговец скотом Эрик Юхан Нильссон, родившийся в 1848-м, имел целую кучу детей. Восемь, если я правильно посчитал, трех сыновей и пять дочерей, но никто из них, похоже, не оставил потомков мужского пола подходящего возраста. – А сама Сагерлиед? – спросил Юханссон. – Она также оказалась единственным ребенком, – констатировал Альф Хульт. – Ее девичья фамилия Свенссон. Отец был скорняком в Стокгольме, а мать домохозяйкой. Мелкая буржуазия, как сказали бы в то время. Не хочется тебя разочаровывать, но, похоже, там все обстояло столь же плохо. Ни одного достаточно молодого родственника мужского пола. Маргарета Сагерлиед, урожденная Свенссон, поменяла фамилию в 1937-м, когда ей было двадцать три года. За два года до того, как ее взяли в штат Стокгольмской оперы. – Эта, наверное, более красивая, – предположил Юханссон. – Да, – согласился его зять. – Но если бы ты знал, какие проблемы может вызвать перемена фамилии для такого, как я. Я мог бы рассказать тебе массу историй из той поры, когда трудился в налоговом департаменте. От них волосы вставали дыбом на голове даже у человека с моим опытом. – Не сомневаюсь, – поддержал Юханссон. – Итак, что мы делаем сейчас? – спросил Альф Хульт. – Ты должен копать глубже, – ответил Юханссон, который уже принял решение. – Пожалуй, речь идет не о родственнике, – заметил Хульт. – Даже если такой существует. – Вовсе не обязательно. – Если есть кто-то такой, мы обязательно его найдем, – сказал Альф Хульт. – Можешь не отчаиваться. – Естественно, – согласился Юханссон. «Если в самом деле кто-то есть, – подумал он, когда закончил разговор. – А возможно, дело обстоит столь просто, что ты идешь по ложному следу из-за чертова тромба в голове, пусть твое сердце всему виной». Потом он заснул на диване, где лежал. И проснулся оттого, что Матильда наклонилась над ним и осторожно прикоснулась к его плечу. – К тебе пришли, – сообщила она. – Полицейский. По его словам, с массой бумаг для тебя. – У него есть имя? – спросил Юханссон. – Мне оно неизвестно, – призналась Матильда с улыбкой. – Откуда тогда ты знаешь, что он не лжет? – поинтересовался Юханссон. – У него это написано на лбу. – Матильда ухмыльнулась, глядя на Юханссона. – Точно как у тебя и твоего лучшего друга, великана, который похож на волка. «Написано на лбу, – подумал Юханссон. – Все дело в его глазах. Точно как у любого настоящего констебля». Как у его лучшего друга и у него самого, как у всех бывших коллег, подобных ему и Ярнебрингу. В дружелюбном настороженном взгляде, предлагающем любому и каждому вести себя по-человечески. А иначе он окажется в наручниках, ему прикажут заткнуться или просто намнут бока. И это в лучшем случае. – Садись, – предложил Юханссон. – Я попросил девушку сделать нам кофе.