– Не откажусь, – сказал Патрик Окессон. – Рассказывай, – попросил Юханссон. – Просвети старого человека. Ты разобрался с пьяницей Хёгбергом? – Тесть позвонил и напряг меня сегодня утром. – Могу в это поверить, – проворчал Юханссон. – И что касается Хёгберга, Томми Рикарда… Сейчас у него взят анализ ДНК. Мы с коллегами все равно проезжали мимо. – И как он отнесся к этому? – спросил Юханссон. – Никаких возражений, – ответил Петво. – Был очень любезен. Немного уставший, пожалуй, предыдущий вечер оказался у него не из легких, но, когда нам удалось его растормошить, никаких проблем. Тесть собирался сразу же отправить все в ГКЛ. Утверждал, что мы получим ответ самое позднее завтра. – Готов в это поверить, – проворчал Юханссон. – У тебя есть его карточка? – Конечно, – сказал Петво. Он покопался среди бумаг и передал фотографию, сделанную в криминальной полиции Стокгольма в 1987 году при дактилоскопировании в связи с тем, что Томми Хёгберга задержали по подозрению в крупной краже. Анфас, слева и справа в профиль, и, несмотря на все обстоятельства, он улыбался в камеру. Темный, курчавые волосы, правильные черты лица, белые зубы, широкая улыбка. Томми Хёгберг, шведский Казанова. – Что скажете, шеф? Это он? – спросил Петво и с любопытством кивнул на фотографию в руке Юханссона. – Сомнительно. – Юханссон покачал головой. – Слишком мягкий, туповат немного, судя по взгляду. Но скоро узнаем, – добавил он и пожал плечами. – Если это окажется он, я с удовольствием поеду и заберу его, – сказал Патрик Окессон, и в его глазах появилось выражение, не сулившее Томми Хёгбергу ничего хорошего. – Срок давности истек, – напомнил Юханссон. – Само собой, у него не один грех на душе, – сказал Петво. – Такие обычно не останавливаются. Нам надо что-то придумать. Тебе достаточно поднять трубку, и я поеду и заберу его. Вырву ему руки и ноги, если только он откроет пасть. «Ничего себе, – подумал Юханссон. – От кого я слышал подобное раньше?» – Ты ничего не хочешь мне рассказать? – спросил он. – А Херман ничего не говорил? – Нет, – ответил Юханссон. – Но я с удовольствием послушаю тебя. – Наша младшая девочка Ловисса ходила в тот чертов детский садик в Туллинге. Мы жили там четыре года назад. Ты же наверняка читал в газетах. Об этом много было в средствах массовой информации, хотя господа из социальной службы пытались всем заткнуть рот. – Ничего не могу вспомнить. Рассказывай. «У меня явно как ластиком прошлись в голове». – Они взяли в штат парня-практиканта, который якобы учился на воспитателя. Он проработал там пару месяцев, когда они поняли, что он имеет привычку… Патрик Окессон замолчал, сглотнул слюну, наклонился вперед на своем стуле, и его висевшие между колен руки сжались в кулаки. – Приставать к детям, – продолжил за него Юханссон. – Показывать им свое хозяйство, просить трогать его, в то время как сам трогал их. И это в детском саду. Пользовался случаем, когда требовалось помогать им в туалете, и ни одна воспитательница и догадаться не могла, чем эта сволочь занимается. До тех пор, пока заведующая не застала его со спущенными штанами. Это случилось через три месяца, хотя он, наверное, начал с первого дня. Но раньше все были как слепые. – Твоя дочь пострадала? – спросил Юханссон. – Нет, – ответил Петво. – Этого типа интересовали исключительно маленькие мальчики. К счастью для Ловиссы. – Все равно хорошего мало, – буркнул Юханссон. – Да, хорошего мало водить четырехлетнюю девочку на обследование к гинекологу. Не говоря уже о многих часах, проведенных ею в разговорах с массой психологов, которые только кивали своей пустой головой. – Скоро все выяснится, – пообещал Юханссон. – И если это он, само собой, мы что-нибудь придумаем. – А если и не придумаем, ему в любом случае не поздоровится, – сказал Патрик Окессон. – Я, пожалуй, откажусь от кофе. Надеюсь, шеф извинит меня, – добавил он и поднялся. – Конечно. Береги себя. И ради бога, постарайся не наделать глупостей. – Обещаю, шеф, – сказал Патрик Окессон. – Я обещаю. Вечером, после ужина с Пией, когда он находился наедине со своими мыслями на диване у себя в кабинете, зазвонил его мобильный. «Альф, старый боец, подлинный Эйнштейн архивных изысканий, нашел его», – подумал Юханссон. – Юханссон, – ответил он. – Херман, – сказал комиссар Херманссон. – Надеюсь, я не разбудил тебя. – Нет. Ты нашел его? – Я сожалею, – сообщил Херманссон. – Мне недавно звонили из ГКЛ. Томми Хёгберг не имеет отношения к убийству Жасмин. И ни к какому другому похожему делу тоже. – Так, значит… – проворчал Юханссон и увидел Эрику Бреннстрём перед собой. – В следующий раз ты точно его возьмешь, – сказал Херманссон. – Да, – сказал Юханссон. – Само собой, я сделаю это. «Интересно, чего Эрика так боялась?» – подумал он. Трудолюбивая норландка, руки которой хранили отпечаток тяжелой работы. Две дочери, чья жизнь удалась. Не как для Жасмин, которая была бы одного возраста с ними, если бы осталась в живых, и для нее все наверняка сложилось бы еще лучше. По крайней мере, с материальной точки зрения. – Обещай, – попросил Херманссон. – Пусть я буду первым, кто узнает. – Естественно, – заверил его Юханссон. – Мы будем поддерживать контакт. «Найдя его, я в любом случае ничего не расскажу твоему зятю или тебе», – подумал он, откладывая в сторону свой мобильник, но уже секунду спустя тот зазвонил снова. – Да, – ответил Юханссон. «Еще один желающий вырвать кому-то руки и ноги». – Эверт, твой старший брат, если ты еще его помнишь. Что ему надо? Эверт наверняка повырывал немало рук и ног в свое время. – Батрачонок прибудет в субботу, – сообщил Эверт. – Впрочем, об этом я уже договорился с Пией, так что тебе не о чем беспокоиться. – Зачем тогда звонишь? – Забыл сказать кое о чем. Ну, относительно парня, батрачонка. – Я слушаю, – продолжил он. – Он – русский, – сообщил Эверт. – Русский, – повторил Юханссон. – Он говорит хоть как-то по-шведски? – Само собой, – ответил Эверт. – Он же прожил здесь уже почти пятнадцать лет. – Сколько же ему сейчас? – Он родился в восемьдесят седьмом, приехал в Швецию маленьким ребенком. В десять лет, если не ошибаюсь. До этого находился в детском доме в Санкт-Петербурге. – Но ты отвечаешь за него? – Само собой, – сказал Эверт. – Он хороший парень, нисколько не избалованный, в отличие от моих собственных детей. – Какой он как человек? Ты мог бы описать его? – Как я, – объяснил Эверт. – Он – хороший. – У него есть какое-нибудь имя? «У меня теперь собственный батрачонок, – подумал он. – И всего-то понадобилось, чтобы образовался тромб в голове». – Максим, Максим Макаров, как хоккеист. Ну ты знаешь. Тот дьявол, который в свое время расправлялся с нашими парнями из «Тре Крунур», как с малыми детьми. Его зовут Максим, или Колобок, кстати. – Сергей, – поправил Юханссон. – Хоккеиста звали Сергей Макаров. – Кто знает, может, это его отец, – хохотнул Эверт. – У тебя все?