– Само собой. А кто из коллег проводил расследование? – Коллега Альм, – сообщил Ярнебринг и ухмыльнулся. – Более известный в отделе как Деревянная Башка, и, кстати, как раз его шеф Хроник, старый комиссар Фюлкинг, ты наверняка помнишь его, закрыл дело. Посчитал, что там не было преступления, а поскольку они сидели по горло в работе в связи с убийством нашего дорогого премьер-министра, никто не стал возражать. – Ничего другого? – спросил Юханссон и рассеянно махнул полученными бумагами. – Потом еще ее подруга, с которой они вместе работали, дала знать о себе. Она связалась с нами примерно через неделю после того, как Вера Нильссон покончила с собой. У нее не укладывалось в голове, что та совершила самоубийство. Относительно того, что Вера якобы стала пить как сапожник, она также высказалась, мягко говоря, крайне критично. По словам подруги, покойная очень осторожно относилась к алкоголю. Ну, выпивала, конечно, но всегда знала меру. Она описала ее как веселую и позитивно настроенную, почти идеального товарища по работе в те времена, когда они трудились вместе. – Они общались? Перед тем, как Вера покончила с собой? – В течение многих лет. На работе естественно, но также приватно. Альм попрессовал ее по данному пункту, и тогда она рассказала, что Вера в последние месяцы выглядела более взволнованной, чем обычно. Она даже спросила ее об этом, но не получила ответа. Подруга сообщила на допросе, что, по ее мнению, это каким-то образом касалось сына Веры. Если верить подруге, он всегда был безалаберным шалопаем. Источник постоянного беспокойства для своей матери. По информации подруги, в последний раз они общались по телефону за несколько недель до того, как Вера умерла. – Ага, – вздохнул Юханссон. – Итак, что мы теперь делаем? – спросил Ярнебринг. – Надо подумать, – ответил Юханссон. – Но, Ларс, черт побери. Возьми себя в руки. – У тебя есть предложение получше? – А может, пойдем напролом? Возьмем пробу ДНК у этого идиота, и в случае попадания нам уже не понадобится читать ни строчки. – Я тебя услышал, – буркнул Юханссон. – Дай мне подумать в выходные, что предпринять дальше. – Конечно, – согласился Ярнебринг. – А если сообразишь раньше, просто дай мне отмашку. Мы прокатимся на место, прижмем ухо к старым рельсам. – Надо подумать, – стоял на своем Юханссон. «Хорошая идея. Но как делать это с головой, которая начинает дьявольски болеть при первой попытке?» 70 Суббота 7 августа 2010 года После завтрака Пия поехала со своей лучшей подругой за город собирать грибы. – Ради бога, не хулиганьте, мальчики, – сказала она, поцеловала своего супруга и заключила Макса в материнские объятия. – Обещаем, – буркнул Юханссон, уже предвкушая настоящий обед на прежний манер вместе со своим собственным Маленьким Эвертом. «Пожалуй, стоит позвонить Ярнебрингу и пригласить его», – подумал он. Ярнебринг счел идею просто замечательной. Даже настолько хорошей, что Макс смог заехать за ним, и два часа спустя они сидели в машине, направляясь в заведение, которое Юханссон обычно называл «своим деревенским трактиром», хотя располагалось оно всего лишь в Юргордене в Стокгольме. – Ты выглядишь бодрым, Ларс. – Ярнебринг дружески похлопал друга по плечу. – Я знаю, – ответил Юханссон. «Меня не обманешь». Юханссон заказал закуски, горячее и десерт, главным образом, с целью позлить своих сотрапезников. Макс обеспокоенно закрутился на месте, однако ему хватило ума промолчать, но его лучший друг не сдержался. – Порой мне кажется, ты старательно загоняешь себя в гроб, – сказал Ярнебринг и кивнул в сторону тарелок с закусками. – О чем ты? – спросил Юханссон с невинной миной, намазывая горчичный соус на жареный хлеб с малосольным лососем. – Красная рыба дело хорошее, но майонез чистая смерть для таких, как ты. Что происходит с твоей памятью, Ларс? Всего месяц назад ты чуть не отправился на тот свет, поскольку жрешь всякую дрянь и предпочитаешь сидячий образ жизни. – Месяц назад никто не спрашивал меня, как я себя чувствую, и не комментировал мои пристрастия в еде, – парировал Юханссон. – Сейчас я только об этом и слышу. Со мной разговаривают, словно я ребенок. Потом он откусил приличный кусок от своего бутерброда, вытер остатки соуса из уголков рта указательным пальцем и облизнул его, прежде чем отпил половину водки из своей рюмки и запил ее глотком пива. – На чем мы остановились? – спросил он и предостерегающе поднял руку, прежде чем Ярнебринг успел произнести хоть слово. – Да, если вы, господа, не в состоянии относиться ко мне как к взрослому человеку, я предлагаю вам забрать ваши чертовы салаты и мясо и поискать для себя другой столик, чтобы я смог поесть в тишине и покое. Макс, казалось, был полностью поглощен едой и довольствовался лишь кивком, Ярнебринг же пожал плечами и явно решил сменить тему. – Послушай, Макс, – сказал он. – Эверт говорит мне, что ты подумываешь стать полицейским. Сколько тебе лет? – Двадцать три, – ответил Макс. – Тогда самое время. Нам с Ларсом было двадцать один, когда мы поступили в школу полиции. – Но у меня нет гимназии за плечами, – сообщил Макс. – Я завязал с учебой после девятого класса. – Ничего страшного, – сказал Юханссон. Его самого приняли за спортивные заслуги и несмотря на плохие отметки в народной школе, где он после восьми лет поставил крест на учебе. – Наверное, – согласился Макс. – Но не в этом проблема. – Я понимаю, что ты имеешь в виду, – сказал Ярнебринг. – Мне самому случалось дать тому или другому придурку по морде. И чаще всего до того, как я стал полицейским. – Но ты никогда не сидел в колонии для несовершеннолетних, – возразил Макс. – Нет, – согласился Ярнебринг. – Однако я прекрасно умею отличать плохих людей от хороших. Ты – хороший человек, Макс. Это видно невооруженным глазом. – Что за дурацкие разговоры, – вмешался в их диалог Юханссон. – В этом мире правят главным образом всякие уроды, равнодушные к чужим бедам. Лучше расскажи о себе, Макс. Поведай самое существенное, с твоей точки зрения. Кто ты, Макс? Расскажи мне. – И с чего начать? – спросил Макс с еле заметной улыбкой, положив свои большие руки на поверхность стола. – Начни с самого начала, – предложил Юханссон. – А ты, Бу, постарайся помолчать. – О’кей, – сказал Макс и улыбнулся. – Итак, меня зовут Максим Макаров, и я никакая не родня великому Сергею. Максим Макаров родился в 1987 году в том самом Ленинграде, которому четыре года спустя вернули его исходное название из царской России, Санкт-Петербург. – Мама работала врачом, отец трудился водителем и охранником у одного из местных партийных боссов. Он зарабатывал в четыре-пять раз больше чем мама, кстати. В СССР в те времена профессия врача относилась к низкооплачиваемым. Такой порядок, по-моему, сохранился и сейчас, кстати. Если ты не принадлежал к партийной верхушке и не сумел хапнуть себе какую-нибудь больничку, когда рухнул коммунистический строй. – Да, знаешь, – сказал Ярнебринг. – Тебе не стоит зацикливаться на учебе. – Помолчи, Бу, – перебил его Юханссон. – Продолжай, я слушаю, – добавил он и кивнул Максу. * * * Родители Макса разошлись почти сразу после того, как он родился. Когда ему было два года (а осенью 1989-го советская империя уже начала трещать по швам), его мать поехала на врачебную конференцию в Таллин. Оттуда эстонские друзья помогли ей перебраться в Финляндию, а там о ней позаботились другие знакомые и посадили ее на паром, идущий в Швецию, где через двое суток после того, как оставила Ленинград и своего маленького сына у его бабушки и дедушки, она попросила политическое убежище. – Так я остался у бабушки и дедушки, – сказал Макс. – А твой отец? – не удержался от вопроса Ярнебринг, несмотря на предостерегающий взгляд Юханссона. Макс покачал головой: – С ним я, пожалуй, встречался не более десяти раз. И даже не помню его лица. Кроме того, он погиб, когда мне было четыре года. Ему требовалось забрать своего босса из дома, и когда они вышли из подъезда, их застрелили. Отца, его босса и водителя. В те времена в Ленинграде шла настоящая война. – Да, хорошего мало, – заметил Ярнебринг, хотя его лучший друг выглядел так, словно он собирался громко простонать. – На мне это никак не отразилось, – признался Макс. – Даже выглядело как-то захватывающе, что твоего отца застрелили. Но в принципе ничего не поменялось. Бабушка была хорошей женщиной. Дед тоже нормальным человеком. Но потом жизнь моя круто изменилась. – И что случилось? – спросил Юханссон. – Сначала умер дед. Он был старый, участвовал в Великой Отечественной войне, вышел на пенсию еще до моего рождения. Умер от инфаркта, скоропостижно. Тогда мне было пять. А год спустя, в тот день, когда мне исполнилось шесть, поэтому я хорошо помню дату, за ним последовала бабушка. Тоже инфаркт. Упала на кухне, куда пошла за моим праздничным тортом. В результате я попал в детский дом. И пробыл там четыре года. Приехал в Швецию в возрасте десяти лет.