«Нет, – подумал Юханссон, когда час спустя отложил в сторону книгу. – Пусть я даже лежал бы на смертном одре». Голова больше не болела. Он чувствовал только усталость. «Интересно, с чем парень столкнулся в детском доме?» – подумал Юханссон, прежде чем сон заключил его в свои объятия. Когда он проснулся, Пия сидела рядом. – Я уже начала волноваться, – сказала она. – Ты вообще представляешь, как долго спал? – Да, – сказал Юханссон. «Надо сходить в туалет», – подумал он. Давление в мочевом пузыре было великовато даже для настоящего мужика. – Не хочешь пообедать с опозданием на три часа? – спросила Пия и сделала попытку подняться. – Мне надо сходить в туалет, – сказал Юханссон. – Посиди, – добавил он. – Я хотел бы поговорить с тобой об одном деле. Никаких вопросов. Она только кивнула и села. – Я слушаю, – сказала она, как только он вернулся. – Я нашел его, – сообщил Юханссон и кивнул в сторону коробок с бумагами, стоявших на полу в его кабинете. – Он жив? – спросила Пия. – Да, – подтвердил Юханссон. – Жив и, мне кажется, даже особо не переживает по поводу того, что сделал с Жасмин. – Боже праведный, это же ужасно. Уму непостижимо. Что это за человек, который способен сотворить подобное и жить дальше как ни в чем не бывало? – Да, – согласился Юханссон. – Не самая поучительная история. – А кто-нибудь еще знает? – поинтересовалась Пия. – Я рассказал Бу. «А самый сильный в мире детдомовский мальчишка уже сам все просчитал. Пожалуй, и Матильда тоже, – подумал он. – Плюс все бывшие коллеги, которые сделают это. Рано или поздно, и как только им станет ясно, что он находится в их старых картонных коробках, затаился в своей норке, пока все ищейки рыскали над его головой». – И что ты собираешься делать? – Не знаю и поэтому ищу совета у моей любимой супруги, – сказал Юханссон и слабо улыбнулся. «Почему я сказал так? – подумал он. – Чтобы остановиться на полпути, сделать то, с чем, пожалуй, стало бы невыносимо жить дальше?» – Ты ведь не можешь оставить все, как есть. Это было бы ужасно. Не похоже на тебя, Ларс. – В формальном смысле я не могу ничего поделать. Он уже месяц свободен как птица. Срок давности по убийству Жасмин истек 21 июня. Тогда прошло двадцать пять лет с тех пор, как нашли ее тело. Остается надеяться, что на нем еще есть грехи, за которые его можно посадить. Но, честно говоря, я особо не верю в это. – А если ты обратишься в средства массовой информации? – Если я обращусь к ним, то он покойник. Думаю, он даже не успеет привлечь меня к суду, прежде чем какой-нибудь идиот убьет его. Человек вне закона, – сказал Юханссон и криво усмехнулся. – Ты знаешь, кто ее отец? – спросила Пия. – Отец Жасмин, я имею в виду. – Да, – произнес Юханссон удивленно. – Но я и представить не мог, что тебе это известно. – Ну, я знаю. Все, кто связан с финансами, в курсе, кто такой Йозеф Саймон. Поняв, чем ты занимаешься, я залезла в Интернет и освежила мои знания. Это ведь совершенно отвратительная история. – Любопытная Варвара, моя собственная любопытная Варвара, – сказал Юханссон, и, когда он произнес это, у него возникло ощущение, что его попытка найти оправдание для себя отчасти удалась. – И как ты собираешься поступить? – Я не знаю. Но не хочу, чтобы кровь этого дьявола осталась на моих руках, не могу замараться таким образом. – Я не могу как-то помочь тебе с… – Боюсь, нет, – перебил жену Юханссон. – Мне надо подумать, – добавил он и покачал головой. – Только бы это не убило тебя самого. – Нет, – сказал Юханссон. – О чем ты? Потом он обнял ее. Правой рукой, которая, несмотря на давление в груди и боль в голове, явно набирала силу день ото дня. – Будет день, и будет пища. 72 Утро понедельника 9 августа 2010 года Утром понедельника бодрая Матильда вошла в его кабинет еще до того, как он успел позавтракать. – Этот Йозеф Саймон, – сказала она, – которого шеф просил меня погуглить. – Да, – сказал Юханссон. – Что там относительно его? «Погуглить – это ж надо так выразиться». – У него была жена, мать Жасмин, значит. Ее звали Мариам Эрмеган. Она также приехала из Ирана. Они развелись в 1986-м, через год после того, как Жасмин убили. – Я в курсе, – сказал Юханссон. – И что там с ней? – Я погуглила и ее тоже. В выходные не нашла занятия лучше. – Рассказывай, – велел Юханссон. Через несколько лет после смерти дочери Мариам Эрмеган приняла ислам. Она написала несколько статей в шведские газеты, оправдывая взгляд на женщин в своей новой религии. Противопоставляла его либеральному, западному отношению к представительницам слабого пола с его потребительской позицией в эмоциональном и сексуальном плане и освобождением женщины от мужа и семьи. Утверждала, что здесь и речи нет о равноправии полов, просто в результате женщины становятся более легкой добычей западных мужчин. Всех представителей сильного пола вообще независимо от веры и морали, истории и степени родства. И в своем творчестве она снова и снова использовала судьбу дочери в качестве примера того, что подобное никогда не могло бы случиться с девочкой на ее старой родине, в Иране. Осенью 1995 года, через десять лет после смерти Жасмин, она приняла участие в полемической программе на телевидении, где обсуждалась судьба женщин в исламе, их угнетение, обычай носить хиджаб, женское обрезание, убийства чести и все иное между небом и землей, что возможно или даже точно не имело никакого отношения к делу. Мариам устроила скандал уже в прямом эфире, а как только камеры выключили, вцепилась в волосы христианке, которая вела передачу. Естественно, на следующий день в газетах это преподнесли как сенсацию. – Она словно обезумела, запросто могла убить меня, – поведала «шокированная» телеведущая репортеру «Экспрессен». Месяц спустя Мариам оставила свою новую родину и вернулась в Иран. Еще через полгода газета «Дагенс нюхетер» отправила своих журналиста и фотографа сделать репортаж о ее новой жизни. Но им не удалось связаться с ней, казалось, она бесследно исчезла, именно об этом и шла речь в статье. Пряталась ли она по доброй воле, или непримиримый тоталитарный режим просто-напросто устранил ее? Ни шведское министерство иностранных дел, ни посольство в Иране не смогли пролить свет на это дело. Так как она отказалась от шведского гражданства, прежде чем покинула Швецию, во внешнеполитическом ведомстве в Стокгольме только покачали головой. Мариам Эрмеган стала для них «закрытой темой, поскольку находилась вне шведской юрисдикции», а шведский посол в Тегеране вообще не стал комментировать вопросы, полученные о ней. Вполне естественно, ведь Мариам Эрмеган «в силу своего гражданства являлась внутренним делом Ирана и иранских властей». – По-твоему, они убили ее? – спросила Матильда. – Все эти аятоллы? – Я не знаю, – ответил Юханссон. – Хотя какая в принципе разница? Ведь жизнь Мариам, по сути, закончилась утром 22 июня 1985 года, когда полиция Сольны позвонила в ее дверь и сообщила, что они нашли ее дочь. Мертвую и, скорее всего, убитую. От остальных деталей ее избавили. Однако вечерние газеты оказались не столь деликатными. – Ты не знаешь, – повторила за ним Матильда. – Как это? Ее судьба просто не волнует тебя, не так ли? – Нет, – возразил Юханссон. – Волнует дальше некуда. Но прежде всего меня интересует то, что произошло раньше. А вообще Мариам Эрмеган имеет право на обычную человеческую жизнь. «И на то, чтобы с ней не случилось ничего такого, чего она и в мыслях не пожелала бы никому другому», – подумал он. Такого, от чего ему и его коллегам требовалось ее защищать. Или, по крайней мере, обеспечить для нее правосудие. – Я понимаю, куда ты клонишь, – сказала Матильда. – Ей и так досталось через край. Я смогла бы убить этого дьявола, когда думаю об этом. – Один вопрос, из любопытства. С тобой случайно не происходило ничего похожего, пока ты росла? – Подобное происходит со всеми девочками, – призналась Матильда, явно удивленная его вопросом. – Ну, возможно, не со всеми, но с большинством. И со всеми вроде меня, во всяком случае. – Рассказывай, – буркнул Юханссон. – Много лет назад, будучи еще совсем наивной девчонкой, я оказалась на празднике с друзьями. И тогда парень, ходивший в один класс со мной, друг фактически, хотя между нами никогда ничего не было, просто свихнулся, затащил меня в какую-то комнату и поимел в рот. Пригрозил убить, если я ему не уступлю. – И ты подчинилась, – констатировал Юханссон. – Да, – подтвердила Матильда и пожала плечами. – К тому же была почти такая же пьяная, как и он. И вдвое слабее его. – И что ты сделала потом?