– Да ничего он не хотел! Разве только пустить пыль в глаза, продемонстрировать, какой он щедрый. Расхвастался всем друзьям, а когда просили показать, наврал, что пришлось вернуть в магазин: якобы я не ношу мех из принципа! Эдвард промолчал. Они ехали через Уайтхолл; полиция направляла грузовики с песком на Даунинг-стрит и к дверям правительственных учреждений. Других машин на дороге не было. – И разумеется, – отчаянно продолжала Диана – ее уже несло, – за Фергюса я не получила ничего. И за Джейми тоже, между прочим! Это просто глупо, думала она. Зачем я циклюсь на мелких, неприятных пустяках? Ей стало страшно. – Эдвард… – Раз уж ты подняла эту тему – довольно странно с твоей стороны раздражаться из-за ребенка Вилли, когда ты сама же спишь со своим мужем! – А я не утверждала, что не сплю с ним! И я говорила, что мне совсем этого не хотелось! К тому же с Джейми все было иначе… Он не стал углубляться в подробности. – Не припомню, чтобы я утверждал, будто не сплю с Вилли. Я просто не упоминал об этом потому… – Ну? – Потому что об этом не принято говорить. – Может выйти неловко? – Да, – упрямо гнул он свою линию, – может. Перед вокзалом Ватерлоо скопилась очередь автобусов с детьми. Проезжая мимо, они услышали пронзительные детские голоса, распевающие популярную песенку. – Бедняжки, – пробормотал Эдвард. – Наверняка многие из них едут за город впервые в жизни. Замечание тронуло Диану, и она положила руку ему на колено. – Милый, я сама не знаю, что на меня нашло! Такая тоска навалилась, ведь мы расстаемся надолго. Тебя пошлют куда-нибудь, и я тебя больше не увижу! Глупо ссориться, когда все так ужасно… – Милая! На, возьми мой платок. Ты же знаешь, я не выношу, когда ты плачешь. Конечно, мы не будем ссориться. И я обещаю тебе… Она вытащила нос из роскошного платка, восхитительно пахнущего ливанским кедром. – Что? – Куда бы меня ни занесло, я найду способ повидаться – и дикие лошади не удержат! Диана высморкалась и припудрила нос. – Оставь себе платок. – Ты поощряешь мои истерики, – пошутила она. На душе стало легко, как бывает после ссоры. – Ты всегда оставляешь свои замечательные платки – у меня уже целая коллекция. – Правда? Вот и хорошо, мне приятно. После этого обсуждали нейтральные темы, договаривались о будущих встречах. Диана нашла в деревне девушку, готовую присмотреть за Джейми. Если он позвонит и нарвется на Айлу, то пусть притворится старым другом ее отца – овдовев, тот жил теперь на острове Мэн в обществе гигантского игрушечного поезда, в который играл целыми днями. – Хотя, пожалуй, «старым» не надо, – поправилась Диана. – Папе семьдесят два, и ты вряд ли сойдешь по голосу за его ровесника – лучше сыном старого друга. Эдвард попытался сымитировать пожилой голос, но Диана сказала, что он звучит ровно на сорок два года, как и на самом деле. И с чего бы сыну друга ей названивать? Они придумали оригинальную, но совершенно неубедительную легенду и окончательно развеселились. – И потом, мы ведь можем писать друг другу, – предложила Диана, однако Эдвард скорчил гримасу и заявил, что писанина не по его части. – Меня так много заставляли переписывать в школе, – пояснил он, – что я даже изобрел приспособление: связал вместе десять ручек – не пучком, а в ряд, чтобы можно было писать десять строк одновременно. Правда, меня поймали, и пришлось переписывать еще больше. – Не представляю тебя школьником. – Я сам не представляю. Ненавидел каждую минуту, вечно попадал в истории. Они расстались у ворот коттеджа: торопливые объятья в машине. – Береги себя, – велел он. – И ты. Храни тебя Бог, – добавила Диана, чувствуя, как в горле набухает комок. У ворот она обернулась, и он послал ей воздушный поцелуй. Первым порывом было метнуться к машине, но она лишь храбро улыбнулась, помахала рукой и направилась к дому. Эдвард завел машину и отъехал. У крыльца Диана остановилась, прислушиваясь к затихающему звуку мотора. Я люблю его, сказала она сама себе. Люблю. Его. Это может случиться с кем угодно, и как только случается, у нас уже нет выбора… * * * Субботним вечером все взрослые из Грушевого коттеджа – то есть Вилли с Эдвардом (который опаздывал), Сибил с Хью, Джессика с Реймондом и леди Райдал – ужинали дома, так распорядился Бриг. Лишь мисс Миллимент оставили обедать со старшими детьми. К приезду Эдварда взрослые уже приступили к жареной телятине с восхитительными тефтельками, тонюсенькими ломтиками лимона, пюре и фасолью. За круглым столом собралось пятнадцать человек (пришлось раздвинуть), а Айлин рекрутировала Берту помочь с овощами. Сид, единственная посторонняя в семейном кругу – не в первый раз, – оглядывала присутствующих с нежностью и даже некоторым благоговением, смешанным с привычной иронией. Целый день все работали не покладая рук, готовясь к войне, однако теперь выглядели – а также разговаривали и вообще вели себя – так, будто ничего особенного не происходит, обычный вечер. Бриг рассказывал леди Райдал об Индии; та бесконечно его прерывала, поскольку оба считали себя экспертами в данном вопросе: он – в силу того, что пробыл в стране три месяца в начале двадцатых, она же там родилась – так называемое «дитя восстания». – …тогда няня вынесла меня в сад и двое суток прятала в хижине садовника, и тем самым спасла мне жизнь. Так что, мистер Казалет, я не могу считать всех индийцев ненадежными, хотя вполне допускаю, что люди, не сведущие в этом вопросе, склонны к заблуждению. И, – добавила она, нанося завершающий мазок на полотно щедрости, – я не верю, что человеческую натуру можно изменить. Они проявляли трогательную преданность. Например, мой отец, обладавший бесценным опытом, всегда говорил, что доверяет своим сипаям как собственному брату. Тут Вилли с Джессикой исподтишка обменялись ироничными взглядами: лишь они знали, что отец леди Райдал разругался со своим братом в пух и прах, и они не разговаривали лет сорок. Бриг не преминул воспользоваться подвернувшейся возможностью. Уцепившись за мельчайшую деталь, он легко умел перехватывать разговор: забавно, что она упомянула сипаев – на пароходе он встретил одну примечательную личность… Сид перевела взгляд на тетушек, сидящих рядом в своих крепдешиновых платьях с длинным рукавом: те методично сортировали еду на тарелке. Долли считала тефтели трудно перевариваемой пищей, а Фло терпеть не могла жир; при этом каждая осуждала привередливость другой. – В последнюю войну мы были благодарны за любую еду, – заметила Фло. Долли ехидно возразила: – Не припомню, чтобы ты отличалась особой благодарностью: даже когда папа устроил тебе поездку в Бродстерс после госпиталя, ты его не поблагодарила. Из Фло никудышная медсестра – совсем не переносит вида крови, – заметила она громче, обращаясь к остальным. – Все заканчивалось тем, что за ней самой приходилось ухаживать, а это совсем не то, чего хотели доктора… Сибил в довольно бесформенном крепдешиновом платье – после рождения Уиллса она набрала вес – делилась со свекровью своими переживаниями. – Это всего лишь стадия, – спокойно отвечала та. – Помню, Эдвард часто плевался, когда выходил из себя. У него случались неконтролируемые приступы гнева, и я, разумеется, переживала. У детей это бывает. – Она сидела во главе стола с идеально прямой спиной; как всегда, в шелковой блузке с крестиком из сапфиров и перламутра на аккуратной груди; твердый взгляд, полный чувства собственного достоинства, устремлен на невестку. – Эдвард вообще был самый непослушный из всех детей, – засмеялась она, вспоминая. – Когда ему было лет десять, он собрал в саду все до единого нарциссы, связал их в пучки, утащив ленты у сестры, и продавал у дороги. Рядом поставил табличку с надписью «Помогите бедным», и знаешь, кого он имел в виду? Себя! За предыдущую провинность мы лишили его карманных денег, а он хотел какой-то особенный волчок. – Она вытащила из-за браслета золотых часов кружевной платок и промокнула глаза. – И как, получил? – Ну что ты! Я заставила его отнести все деньги в церковь на пожертвования. Ну и, конечно же, его отшлепали. – Вы, наверное, обо мне говорите, – вмешался Эдвард, сидящий напротив. – Да, милый. – Я и в школе был невыносим, – признался Эдвард. – Не понимаю, как вы все меня терпите! Нужно быть очень уверенным в себе, чтобы такое выдать, подумала Сид, но тут ее мысли прервала Джессика. – Вот бы Кристоферу послушать – он чувствует себя таким неудачником в школе. – А он и есть, – заметил ее муж. – В жизни не видел, чтобы парень упускал столько возможностей! – Ему хорошо дается латынь, – поспешно возразила Джессика. – Потому что ему нравится латынь, вот и все. Он должен преодолевать трудности и работать над собой даже там, где неинтересно. – И естествознание. Он хорошо разбирается в зверях и птицах. – Вряд ли кто-то и вправду работает над собой там, где скучно, – заметила Вилли. – Взять хоть Луизу: все годы обучения с мисс Миллимент она только и делала, что читала пьесы да романы. У нее едва зачаточные знания математики и латыни. Или греческого. – Мисс Миллимент учит их греческому? – удивился Руперт. – Она просто прелесть! Интересно, кто обучал ее саму? Она чертовски хорошо разбирается в живописи. – Подозреваю, она занималась самообразованием. Мама, ты, наверное, в курсе? – Вилли повернулась к леди Райдал; та взглянула на нее озадаченно. – Понятия не имею. Она родом из почтенной семьи, и леди Конвей рекомендовала ее для девочек. Разумеется, я не интересовалась ее личной жизнью. – Мне кажется, девочкам лучше обучаться дома, – вставил Хью. – Рейч, ты ведь тоже ненавидела свой пансионат, помнишь? И Сид заметила, как та болезненно сморщилась при этом воспоминании. – Да, было, зато учеба пошла мне на пользу. Она так устала – даже есть не может, отметила Сид. Ей хотелось сказать: «Милая, иди ложись, я принесу тебе что-нибудь», но ведь она не у себя дома! К тому же ей не полагается любить Рейчел открыто; по сути, у нее вообще нет никаких прав… После этого она уже не сводила глаз с Рейчел. Хозяйка дома обращала внимание присутствующих на цветы, красиво оформленные в центре стола – по-видимому, работа Зоуи, однако Сид видела лишь Рейчел. В семье полагалось съедать все до конца – Дюши не любила выбрасывать еду, – и Рейчел с явным усилием клевала телятину, кроша хлеб на маленькие кусочки и запивая водой. Сейчас ей приходилось не только разбираться с бесконечными проблемами детского приюта, но и сносить бремя родительского конфликта на эту тему, хотя в прошлом году все было значительно хуже, учитывая, что размещать деток совсем негде, кроме теннисного павильона. Практические соображения нисколько не повлияли – как, впрочем, и всегда – на патриархальную щедрость Брига, однако задели – и до некоторой степени до сих пор задевали – чувства матери, имевшей свои представления о благоразумии и приличии. Рейчел не выносила конфликтов, однако именно ей выпала незавидная участь посредника между родителями: приходилось смягчать деспотичные, размашистые планы отца и щекотливые, не имеющие ответа вопросы матери, что, похоже, устраивало обе стороны: Бриг не выносил вмешательства в его распоряжения, а Дюши никогда не противостояла ему открыто. Таким образом, дочь в роли буфера позволяла им продолжать дружелюбные отношения на публике. Однако такой расклад – как и многое другое в ее дочерней жизни – достигался за счет самой Рейчел. В данном случае на кону стояла ее благотворительность, и ей приходилось прогибаться подо всех.