Дверь резко распахнулась. В комнату заглянул Расмус. В руке он сжимал папку с профайлом и историю болезни пациента, из чего Кира сделала вывод, что доктор не нашел в своих записях зацепки и решил уделить документам пристальное внимание в своем кабинете. – Едем домой, здесь я закончил. Сото прожег Киру надменным взглядом, спрыгнул с комода, направился к двери и с ехидцей подметил: – Как жаль, Расмус, что я не снял на видео разыгравшуюся здесь монодраму. Митяева решила поиграть в профайлера. Выдала за свои умозаключения то, что сказал ей обо мне бывший напарник, да еще с такой патетикой… – A communi observantia non est recedendum6, – отмахнулся от него Бирк. – Кстати, она думает, что я ищу убийцу своих родителей, поэтому вынужден терпеть ваш вздорный характер и взамен на обучение заниматься нелюбимым делом. Если ее не остановить, новоиспеченный профайлер начнет читать лекции об основных инструментах психоанализа. Боюсь предположить, к чьим трудам она может еще примазаться. – Если дело дойдет до лекций, я вмешаюсь, – усмехнулся Бирк. Но Сото не умолкал: – Роберт Ресслер? Томас Мюллер? Он хоть и был учеником Ресслера, но прославился на всю Европу. Каков ваш прогноз? Бирк ответил что-то вполголоса, от чего Сото разразился заносчивым смехом. Через распахнутую дверь Митяева наблюдала, как две разноростные фигуры прошли через вестибюль и вышли на улицу. От мысли, что Сото каким-то образом подслушал ее разговор с Яковлевым, Кира густо покраснела. Вместо того чтобы наладить отношения с помощником доктора, она вызвала насмешку и от этого испытала стыд, горечь и досаду. Первым желанием было уехать к сестре и остаться у нее на ночь. Но Бирк прислал СМС: «Поторопитесь». Кира, поджав губы, двинулась к выходу. ††† Массивные ворота со скрипом разъехались в стороны. «БМВ» остановился перед главным входом. Когда помощник доктора поспешно скрылся за парадной дверью коттеджа, Кира пожелала доктору спокойной ночи и направилась к гостевому домику. Настроение после стычки с Сото было подавленным, спать не хотелось, и она решила, что просмотрит все известные картины Караваджо, чтобы попытаться уловить особенности его живописи. – По бокалу вина перед сном? – спросил ее Бирк. Кира связала это приглашение со своей жалкой попыткой вывести Сото на разговор. Наверняка Бирк после очередного постулата в психологии вскользь даст совет не переступать черту профессиональных отношений с его помощником и объяснит ранимость и озлобленность Сото детской травмой. – Валяй, вбивай последний гвоздь в крышку гроба, – пробурчала она и покорно пошла за доктором. Он сделал вид, что не расслышал. – Выпьем в кабинете, – предложил он, с трудом преодолевая ступеньку за ступенькой. Кивком он здоровался с обслуживающим персоналом. Кабинет располагался в другом крыле здания, в личных апартаментах Бирка, напоминающих бункер. «Рабочее крыло», как называл его сам доктор, отделяла от основной части дома дверь, похожая на вход в банковское хранилище, перед которым круглосуточно дежурил охранник. Магнитный ключ и набранный пароль разблокировали дверь, Бирк щелкнул выключателем, кабинет залило холодным белым светом. Открыв дверцу письменного стола, он вынул тоненькую пластиковую папку и протянул Кире. В папке оказались копии документов, датированные 1988 годом. Она сразу поняла, о чем пойдет речь, и огляделась в поисках выпивки. Теперь допинг понадобился ей. – Где тут у тебя бар? – спросила она и почувствовала, как нервная дрожь пробежала по позвоночнику. Бирк указал на зеркальный комод. – Мне тоже можешь налить. – Вино или виски? – Что и себе… Расмус со стоном опустился в кресло и вытянул на пуфик разболевшуюся ногу. Трость с набалдашником в виде черепа легла вдоль ноги. Кира вернулась к нему с двумя бокалами белого вина. – Ты, наверное, решила, что я забыл о нашей договоренности, но, как видишь, это не так. – Бирк дрожащей рукой взял протянутый бокал. – Висяк двадцатилетней давности будет нелегко раскрыть, но мы постараемся. Кира просматривала документы, а Бирк комментировал то, что считал важным. Он плохо скрывал волнение. Кира поняла, что порученное ею дело его зацепило. Последним документом в папке были ее собственные показания. С трепетом она перевернула первую страницу протокола допроса и погрузилась в чтение. – Ты проходила по делу ключевым свидетелем, поэтому я уделил твоим показаниям максимум внимания. У меня сложилось стойкое ощущение, что ты не все сказала следователям. – Я плохо помню события тех дней, – пространно ответила Кира, дочитывая показания. – Помню все в деталях до похищения друга, но потом словно провал. – Мозг блокировал часть самых болезненных воспоминаний. – Врач, который осматривал меня в Москве, тоже так сказал, – Кира взглянула на Расмуса и спросила: – Что предлагаешь? – Гипноз, – коротко ответил Бирк и мелкими глотками осушил бокал вина. – Но для начала просто расскажи, что помнишь. Мне нужно понять, в каком направлении двигаться. Кира сделала большой глоток вина и погрузилась в прошлое. Обрывочные воспоминания не передавали полной картины, но могли дать старт началу расследования. Цепкий взгляд Бирка подметил ее угловатые, резкие движения, дрожание губ и испарину на лбу. Это был не просто стресс, пережитый в детстве. По всем внешним признакам майор страдала от ПТСР7, только в ее случае полностью отсутствовали психопатологические репереживания8, либо она их тщательно скрывала, что он и попытается сегодня выяснить. – Не могу сказать, что я была несчастна. – Она прочистила горло. – Родилась и выросла в гармоничной семье, где все друг друга уважали, заботились и ценили личное пространство. Но когда я встретила в лагере Михкеля, только тогда начала жить в полную силу, словно мое ощущение себя самой разделилось на «до» и «после» знакомства с ним. Это – как чувствовать безграничную свободу и быть ответственным за свои поступки. Стать по-настоящему взрослым по духу, а не по возрасту. Доктор подметил, что майор рассказывала о друге не свойственным ей тихим и вкрадчивым голосом. Говорила с теплотой, глаза при этом блестели, будто она боролась с подступающими слезами. – Имя Михкель сверстникам было трудно запомнить, поэтому мы называли его Мишей. Он не возражал. Его внешность была совсем не привлекательной: толстые стекла очков, низкий рост, сутулая спина, среди девчонок он не пользовался популярностью. Ко всему прочему он постоянно умничал, что раздражало всех, даже вожатых. Митяева размяла пальцы и покрутила кольцо, подаренное сестрой на тридцатилетие. Бирк поставил пустой бокал на паркет и сложил руки домиком. Его пристальный взгляд улавливал, а мозг на автомате анализировал каждое изменение ее интонации и мимики. – Казалось, он знал все: алгебра, квантовая механика, электрохимия, атомная физика, психология – его знаниям не было предела. Гений в коротеньких синеньких штанишках и голубой пилотке. Все его уважали и хотели дружить, а он общался только со мной. Не знаю, почему я удостоилась такой чести, но была польщена. – Что ты знаешь о его семье? – Родители развелись. Старший брат уехал с матерью в другой город, он был от другого отца. С братом он не был близок из-за большой разницы в возрасте, Миша его почти не вспоминал. А вот мать… – из груди Киры вырвался тяжелый вздох, – по матери он безумно скучал. На его столике стояла ее фотография, правда, там она была еще совсем юной школьницей. Не знаю, почему он выбрал именно этот снимок. – А что он рассказывал о своем отце? – Ничего конкретного, он не любил о нем говорить. Помню только, что отец Миши был каким-то ученым, но не помню, в какой области. По обрывкам фраз я поняла, что инициатором развода была мать. Как только я начинала рассказывать о своих родителях, Миша невольно сравнивал отношения в семьях, и это его огорчало. С отцом у него были сложные отношения. Трудно было понять, любят они друг друга или нет. Но он ждал отца, часто сбегал из отряда на автобусную остановку и всматривался в лица выходящих из транспорта пассажиров. Как я уже сказала, об отце он почти не говорил. Охотнее рассказывал об их домработнице. Кажется, ее звали Эльза или Ильза, а может, Илза… точно не помню. Бирк сделал запись в блокноте и поднял на нее глаза. Кира отставила бокал с вином, ей не хватало воздуха. Она расстегнула верхнюю пуговицу на блузке и поднялась с кресла. Заложив руки за спину, стала медленно расхаживать по кабинету, пристально разглядывая предметы на стеллажах. – Ты беседовала с его матерью и братом? После обнаружения фотографий брата в альбоме Киры Бирк детально вспомнил их единственную встречу, но ему хотелось знать, что из тех событий помнила она. – Это нельзя было назвать беседой, скорее они выразили моим родителям сочувствие, что трагическое событие с Мишей негативно отразилось на моей психике, и сразу ушли. Я даже не помню, как они выглядели и во что были одеты. Старший брат Миши поддерживал мать под руку. Она постоянно плакала. Помню, что они быстро уехали, даже не остались ночевать в Ялте. Кира не знала, что Расмус отправил мать к отчиму в Тарту, сам же остался в Крыму и вел свое расследование, пока похитители не вышли на связь с отцом Михкеля. – Как звали старшего брата? – Бирк напрягся, если эта информация лежала в ее сознании на поверхности, то она с легкостью соединит все концы и вспомнит его. Кира задумалась. Воцарилось минутное молчание. – Не помню… – помотала она головой и чуть не разрыдалась. Бирк с облегчением выдохнул. – Как часто Михкель сидел один на остановке? – Почти каждый день. Исключения составляли дни, когда наш отряд уходил в поход или репетировал перед концертом. Он наизусть знал расписание и приходил на остановку за десять минут до прибытия рейсового автобуса. – Он замечал что-то странное, пока сидел на остановке? Может, к нему кто-то проявлял интерес, или он стал свидетелем какого-то необычного события? Кира задумалась, затем покачала головой. – Ничего такого не припомню… – Он не рассказывал о людях, которые сидели с ним на остановке? Может, кто-то попадался ему чаще остальных? Кира резко обернулась, между бровями залегла глубокая складка, она вспомнила то, чему ранее не придавала значения. – Была одна женщина… все считали ее сумасшедшей… – Кира вернулась в кресло и закинула ногу на ногу. – Она часто сидела на остановке с куклой в руках. Кто-то из вожатых рассказал нам ее историю, в пожаре она потеряла дочь и от горя сошла с ума. Бирк поддался корпусом вперед. – Опиши ее внешность! – Среднего роста, черные, взъерошенные волосы, правую сторону лица ближе к уху, – Кира провела указательным пальцем по щеке, – покрывал уродливый шрам от ожога. – Так… так… – подбодрил ее Бирк, – что еще? – На ней было чудаковатое платье, по фасону похожее на детское, но большого размера. У тряпичной куклы вместо глаз и носа были пришиты пуговицы. Она будто прибыла из прошлого. Говорила странно… архаизмами, – Кира нахмурилась, пытаясь вспомнить детали разговора. – «Горница запалилась», «загодя дивилась», «челядь я» – так она всем представлялась. Миша сказал, что она до пожара работала прачкой. С акцентом говорила, русский язык явно ей неродной. Внешне больше похожа на еврейку или молдаванку. Бирк резко вскочил, от чего Кира вздрогнула и устремила на него вопросительный взгляд. Он вынул из выдвижного ящика стола ксерокопии документов. – Это одна из версий, которую я отрабатываю. – С этими словами он протянул ей фотографию женщины лет тридцати. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять: Кира ее узнала. Руки задрожали, она подняла на него глаза и сдавленным голосом произнесла: – Это точно она. На фото нет шрама и волосы короткие, но пронзающие, как иголки, глаза я никогда не забуду.