Я прогуливалась мимо 10 «Б» и, понятное дело, кого мне до жути хотелось встретить. Пусть Лёва посмотрит, что я могу быть другой. Могу быть девушкой, женщиной. Может, тогда он изменит своё отношение и простит меня всё-таки? Перекинулась двумя словами с Водонаевой – речь шла о моём наряде, конечно. Она тоже посоветовала джинсы отправить на свалку. Говорила я с Аней, а сама всё поглядывала в проём открытой двери соседнего класса – ну где там Лёвка-то, где? Для кого я сюрприз приготовила, где Капитонов. – Ты Капитонова высматриваешь? – догадалась Аня. – Его нет. – А где же он? – Не знаю. А тебе, что, без него скучно? – Не знаю. Кажется… – я вздохнула и взглянула на Аню почти виновато. – А Захар? Ты больше не любишь Захара? – Аня оттащила меня к подоконнику, поставила перед собой и посмотрела на меня с ужасом, как на преступницу. – Ань, я не знаю, – я отвела взгляд. – Может быть, нет? Как будто она могла ответить! – Шутишь? – Не могу в себе разобраться. – Ну ты и штучка, Покровская! – Аня покрутила головой. – Зайди после школы к Капитонову, спроси, в чём дело, вы же соседи. И мне сообщи в «Контакте». Мне тоже интересно, почему отличники прогуливают. Слушай, может он в 10 «В» перешёл? – Аня рассмеялась. – Не могу зайти. Я стесняюсь его, Аня. Анька расхохоталась: – В тебе стеснения, Ветка, как во мне – африканской крови. Вот напрасно она так думает. Только, может, это не стеснение, а что-то другое? Лёвы нет в школе. Значит и музыки не будет, ясное дело, но после уроков я всё-таки подёргала дверь музыкального кабинета. Вдруг он прячется от меня здесь? Заперто. И его сердце заперто. Но музыку слушать буду! Сидеть под дверью буду! Кто запретит? Стоп! А может, он заболел? Вот я тупая: вчера в лифте он кутался в шарф. И кашлянул два раза. Эта мысль меня неожиданно успокоила. Я ухватилась за неё, как за соломинку. Простуда – это не страшно. Пройдёт дня три-четыре, и я его снова увижу. Переживу как-нибудь. Ох, как же это долго – четыре дня. К нему домой зайти, справиться о здоровье? Нет, не пойду. Я с Захаром унижалась, с Лёвой – не буду. Пролетело не три, не четыре дня. Неделя. Лёвы по-прежнему не было в школе. С Захаром мы теперь запросто ходили в буфет. Пили чай с булками. Сидели за одной партой. Ему понравилось со мной сидеть. Я снабжала его запасной ручкой, потому что он свою то забывал, то она не писала; учебниками – ему было лень их таскать; мелкой денежкой – на пирожки. На уроках наши локти соприкасались. Мы иногда толкались локтями. Иногда своей лапой в зимней кроссовке он наступал мне на ногу. Как будто невзначай. То есть он со мной не сильно, но заигрывал. К моему ужасу мой локоть оставался глухим. И нога просто выползала из-под его кроссовки. Ничто меня больше не жгло. Электричества между нами не пробегало. Мы стали просто друзьями. Но что случилось? Почему он перестал меня волновать? Ведь он же прежний – его лицо с тёмными глазами и чёлкой, спадающей на лоб – такое же смазливое, нежное, без всяких юношеских прыщей. Такие же спутанные длинные ресничища, как чёрные пушистые снежинки. Всё прежнее! Я даже могу подёргать его за ресницы, как тогда, в детском саду, скорее всего, он мне разрешит это проделать. Но… никакого желания! Что же такое любовь? Нечто недостижимое? Вот я достигла своей цели, и Захар, который раньше не особо-то глядел на меня, сидит со мной, таскает мой рюкзак из кабинета в кабинет, открывает передо мной двери, а я… стала глуха. Мне не интересно с ним, я скучаю, теперь меня влечёт музыка и… и… другой человек. Что ж, у меня появилась иная цель? Капитонов? Но разве это правильно, разве честно? Или – произошла перезагрузка сердца, чего я так хотела в начале учебного года? Меня кто-то услышал там, наверху? Перезагрузил? Сейчас у меня полное затмение сердца[8]. Капитонова нет в школе, и мне плохо. Тоскливо. Одиноко. – Ветка, ты задачку по геометрии решила? – спрашивает Захар. – Скатать дай чё ли! Я скучно подаю ему тетрадь. Вот что самое интересное. Мы живём с Лёвой на одной лестничной площадке. И что мне стоит выйти, стукнуть в двери, а Лёва возникнет на пороге. Даже больной, с перевязанным шарфом горлом, он выйдет. Спрашивай его тогда о чём угодно. Он ответит! Пусть даже официально, но на поставленные вопросы ответит – он ведь вежливый и воспитанный молодой человек. Но откуда-то на палочке прискакала гордость. Талдычит: не смей! Нельзя! Ты девушка, он парень, не ходи к нему, слышишь? А позвонить? И этого дама с задранным носом не разрешает. Позволила мне лишь смс кинуть. И то раздумывала два часа. Поправляйся! «Поправляйся» – беспроигрышный вариант. Если бы я ошибалась, он бы ответил: «Я здоров». Если болен: «Хорошо». Или что-то похожее. Но ответом было молчание. Это молчание звучало громче всего. Это была катастрофа. Он не ответил, и нет мне теперь навеки покоя. А гордость моя так и пышет негодованием. Мне теперь ничего не остаётся делать, как стучать в двери. Чтобы он что-то всё же сказал. Иначе я просто умру от стыда. Засунув гордость в карман, я решительно вышла на лестничную площадку. Позвонила в семьдесят седьмую квартиру. Я просто узнаю из первых уст, в чём дело. И всё. Гордость, заткнись в кармане! За дверью тишина. Дома Лёвы нет. Звоню через час. Тишина. Я вся извелась, пока раз пять бегала через площадку трезвонить в соседские двери. Может быть, теперь он перешёл вообще в другую школу? В седьмом часу вечера мне открыла Лёвина мама. Она только что вернулась с работы. Один её сапожок был снят с ноги, а на другом расстёгнута молния. – Здравствуйте, тётя Вика. А можно Лёву? – А его нет, Виолетта. – А где он? – Он теперь допоздна задерживается, курс нагоняет. – Что-что нагоняет? Где? – Ты что, не знаешь? Он тебе не сказал? Он в музыкальный колледж перевёлся. Долго этого добивался. – В колледж? – мне опять дали под дых. – Он перешёл в колледж? – Да, в музыкальный. Что-то ему передать? – Нет, не надо, спасибо. До свиданья. – До свиданья, Виолетта. Заходи. Тётя Вика, Лёвина мама, тихонько закрыла дверь за моей спиной. Я вся потухла, уже потухшая. Притихла, уже притихшая. – А Светлана Евгеньевна? – спросила я, перед тем как войти в нашу квартиру. Некого было спрашивать. – Это я так. Извините, – сказала я никому. Она тоже работает в колледже. Мне ведь уже доложили. Ничего я не понимаю. Скоро новый год. Вырастает снег. Растёт и растёт. На земле, на деревьях. И земля и деревья толстеют не по дням, по часам. Стало светло и чисто. А деревья обрадовались! Принарядились в белые меха с бриллиантами. Согрелись, ветви уже не дрожат. Застыли в тепле, разомлели. Дуб за моим окном один чернел и от стужи тряс ветками. Как старик-богатырь хорохорился: мне не холодно и бриллианты мне ни к чему. И отгонял от себя снежинок. Прочь. Не нужны. Я брожу под окнами музыкального колледжа. Он тонет в звуках. Просто музыкальный какой-то улей. Фортепьяно, скрипка, труба, флейта, поющие голоса. Я возвращаюсь к «фортепьянному» окну. Оно на третьем этаже, рядом с водосточной трубой. Может, это Лёва играет? Что за музыка такая чудесно-прекрасная, такая искристая, созвучная скрипящему снегу – не знаю. Двери колледжа распахнулись. Крыльцо светлое – фонарь нацелен прямо на него. В конусе голубого прохладного света порхают снежинки. Казалось, что все они, летящие с неба, стараются попасть в него, чтобы показать весь свой модельный ряд. Из дверей показались двое. Парень придержал дверь и пропустил вперёд девушку. Он. Тот, кого я ждала. Он не один. Они. Я их так боялась увидеть вдвоём.