Рядом с домиком, с другой его стороны, прямо под фонарём, лежала верблюдица и задумчиво жевала жвачку. А может, это не верблюдица была, а верблюд, но кому охота разбираться? – Что это? – удивлённо спросила я Захара, – слушай, я, кажется, совсем с катушек слетела. Я вижу… Слушай, ты почему верблюда вспомнил? Я его вижу! – Кого, Покровская? – Верблюда же! Мы вообще случайно не в Казахстане? А может, я вообще уже сплю и вижу сон? Захарыч, меня ущипни. – Точно! Я тоже сон вижу. Во ёлки! Реально верблюд. Откуда? Не, Казахстан от нас далеко, Китай ближе. – Я знала, что тут лошади живут. Вон их загон. Спят. Ну, помнишь, они на площади работают? – А… Помню. – А теперь верблюд… Каждый выходной лошадки рысью бежали в город. Верхом на них сидели девчонки лет пятнадцати. На площади Макарова лошадки степенно катали малышей. Наездницы шли рядом, держа в руках поводья. Счастливые сияющие детишки проезжали по площади круг или два и валились в руки родителей. Я однажды разговорилась с одной девчонкой-наездницей, мне показалось, что её белая лошадь прихрамывает, и я ей об этом сказала. Мне сильно не понравилось, что они заставляют работать больную лошадь. Дело было зимой, и шапка у девчонки была чудная – сзади болтался пук вязанных «сосулек». – Это у Авроры походка такая, – объяснила девчонка, погладив лошадь по морде. Аврора стояла смирно и белёсыми ресницами смахивала снежинки. Ресницы были длинные, почти как у Кислицина. Тогда я из любопытства спросила, много ли они зарабатывают прокатом лошадок. Девчонка поправила смешную шапку и ответила, что заработка хватает только на прокорм лошадям. И правда, за прокат они брали совсем небольшие деньги. – Теперь на верблюдах будут катать. – На верблюде. Где ты видишь второго? – спросила я. – Может, покатаемся бесплатно? Мы подошли к верблюду. Он спокойно лежал и жевал. – Он привязан, Захар… – Понятно, привязан. Если бы не привязь, ушёл бы к себе в пустыню. Слышь, наверное, ему несладко в краю лесов. – Ага, верблюжьей колючки нет, любимого тортика. – Пусть ёлками питается, та же колючка. Верблюд позволил погладить себя. У него была спутанная, но мягкая шерсть в колючках и колтунах. – Верблюжье одеяло… Я попробовала залезть между горбов, а верблюд вдруг решил, что уже достаточно полежал и что надо уже подняться. Я не успела ещё устроиться между его мягких холмов, и стала боком сползать на землю. – Ой-ой, эй-эй, как тебя, стой! Я валялась на земле вверх тормашками, а рядом хохотал Захар. – Вовремя ты свалилась! Если бы он встал, сама спуститься ты бы не смогла. – Правда, что ли? – Мне мать рассказывала. В Египте садишься на верблюда бесплатно, а чтобы слезть – плати. Только тогда бедуины помогут слезть. Реально. – А если не заплатишь? – Всю жизнь будешь на верблюде кататься. – Так это ж хорошо! Посмеялись. Захар подал руку и помог мне подняться. Через час я была дома, чем несказанно удивила родителей. Они уже спали, когда я ввалилась в квартиру, открыв дверь своим ключом. Я старалась раздеваться как можно тише, но мама всё равно услышала. – Виолетта! Ты! Ночью! Что случилось? – мама выскочила из спальни в прихожую в ночной рубашке. – Я. Конечно, я, кто же ещё! Бросили меня во время всемирного потопа, – упрекнула я и чмокнула маму в щёку вместо приветствия. – Мы звонили много раз, у тебя телефон был выключен. – Естественно, выключен. Зарядка кончилась, он же у меня не вечный двигатель. Иди, мам, спи, я тоже сваливаюсь, устала до чёртиков и спать хочу, мы пешком пришли. – Боже мой! Пешком! С кем? – С Захаром Кислициным. У нас денег на автобус не было. – Ужас! Бедные дети! Надо было дождаться выходных. – Мам! У нас поесть что-нибудь найдётся? Я такая голодная! – Всё в холодильнике. Поищи что-нибудь. С тех пор прошёл год. Девятый класс как верблюд языком слизнул. Что-то и правда случилось со мной во время летнего прошлогоднего путешествия. Кто-то или что-то связало меня с этим дурацким Захаром, мне всё время хотелось быть с ним. С ним куда-то идти. Учить уроки. С ним орать песни. Ну да, я об этом написала в стихах. На школьных дискотеках для меня существовал только он. Меня приглашали парни из других классов, но он меня не приглашал никогда. А я, как только объявляли белый танец, летела к нему. Даже и не в белый танец летела. Мы танцевали, и я спрашивала Захара, когда он снова поедет на дачу и даже сама предложила ему один раз поехать вдвоём и встретить там Новый год. Он отказался. А в этом году Кислицины дачу продали и купили другой участок, там не шесть, а целых пятнадцать соток. Совсем в незнакомом месте. Так что теперь Захару есть где развернуться и стучать молотком, они строят большой дом. На этих летних каникулах я на даче не оставалась. Мне было там дико скучно без Кислицина. Я помогала маме в выходные, а в понедельник мы возвращались в город всей семьёй. И даже когда родители проводили на «фазенде» отпуск, я жила в городе. Одна. Своё отношение к Захару я вижу с двух сторон. Самая благополучная, талантливая, умная, оригинальная девушка любит незаурядного, тонко чувствующего, интересного человека. Всё это здорово и прекрасно. Другое отношение: самая противная, самая вредная, самая плохая девушка любит чёрт знает кого чёрт знает зачем. Кто такая я? Пятнадцатилетняя дурочка, любящая стихи. Кто такой Захар? Пятнадцатилетний парень, не по возрасту высокий и смазливый, любящий рыбалку и огород, ну, а в общем – никто. Никаких особых заслуг ни у него, ни у меня. На олимпиадах мы не побеждаем. Спортом не увлекаемся. Господин NN и госпожа NN-ша. Пара серых мышей. Вот и всё про меня и него. Назавтра мы с Лёвой шли в школу уже как дружные брат и сестра. И на нас снова смотрели, но уже как бы привычно – а, это вы! – Ветка, приветка! – Аня промчалась мимо меня, успев подмигнуть. Около школьного крыльца я заметила вчерашнего обиженного малыша. Он шёл в том же нарядном костюмчике один, без взрослых. Споткнулся о нижнюю ступеньку и чуть не растянулся на асфальте. – Осторожнее! – я придержала его сзади за ворот. – Как настроение, господин школьник? – Хорошее! – мальчик оглянулся и, узнав меня, улыбнулся. Спереди у него не хватало двух зубов, и это придавало ему потешный вид. – А как цветы поживают? – Они у учительницы. Она их больше не выкидывала, в воду поставила. В банку. – Отлично! А зовут тебя как? – Жорик. – Пока, Жорик, смотри, больше не плачь! – последнее я, наклонившись, прошептала ему прямо в ухо. – Ага! Хорошо! Не буду! – Хо, Тундра явился! – воскликнул Тимка, едва мы вошли в класс. – Привет, Тундра! Тимка сидит в последнем ряду у дверей. У него симпатичная физиономия, но, по-моему, на голове не хватает рожек, потому что это настоящий чертёнок. Не чёрт – Тимка невысокий, и голос у него до сих пор тонковатый, – чертёнок, понимаете, да? И не сказать, что он дурак или дебил, он нормальный, только временами тупой. И не обладает чувством самосохранения. Лёва снял с плеча рюкзак и молча передал мне. Подошёл к этому, без рогов, и дал в лоб. Знаете, смотреть, как дают в лоб, сильно неприятно. Тимка резко откинул голову, из носу показалась кровь. Девчонки ахнули. А Лёва, как ни в чём не бывало, забрал у меня рюкзак, и мы двинули к своей парте. Как будто вообще ничего не произошло. Тимка выскочил в коридор, зажимая нос ладонью. Теперь Лёву никто не будет называть Тундрой. Молодец. Мальчик умеет за себя постоять. Я бы так же поступила на его месте. – Ты, новенький, руки-то не распускай, – в полной тишине негромко сказала Валя Агеева. – У нас это не принято. – А язык распускать, как – принято? – спросила я.