– А что он такого сказал? – взвилась Валя. В прошлом веке Валя обязательно была бы комсомольским вожаком. Она очень правильная, и всё у неё в меру: длина юбки, косметика на лице, хорошие оценки. – Понял, – коротко ответил Лёва, повернувшись к ней. А потом ко всем обратился, прибавив в голосе громкости и стали: – Надеюсь, все поняли, что тундра в Заполярье? Между прочим, классное место. Красоты там не меньше, чем у вас. Только она другая. – Вот и оставался бы там, в своём красивом местечке, – добавила Валя. – Сразу драться, подумаешь, супермен. – Я с вами, девушка, в следующий раз обязательно посоветуюсь, – лучезарно улыбаясь, ответил Лёва. Прозвенел звонок, и на пороге вместе с учителем истории появился Тимофей. Носик у него немножко распух, но выглядел он очень живым. Когда мы встретились с ним взглядами, он мне даже слегка подмигнул. Говорю же – Тимка не злой, не злопамятный, просто иногда глупый. Последним уроком парням поставили физкультуру. У нас с ними она в разные дни, и даже преподаватели у нас разные. Я задержалась в школе – меняла учебник литературы в библиотеке, в полученном накануне почему-то не хватало полусотни страниц. Мимо школьного стадиона я почти что плелась, высматривая фигуру Захара. Стадион в окружении деревьев и кустов: боярышника с одной стороны и шиповника – с другой. И тот и другой сейчас были обсыпаны красными ягодами. Зимой их склюют свиристели. Лето у нас продолжалось и даже ещё не перешло в бабье, и солнце слепило глаза. В углу стадиона под большой берёзой, на скамейке и прямо в траве, были свалены вещи ребят – ветровки, рюкзаки. Хорошо, что тепло, можно раздеваться не в зале. На краю скамьи, завязывая кроссовки, сидел Тимка Певченко. Завязал. Зачем-то полез в кучу рюкзаков, отыскал один и, размахнувшись, швырнул в заросли шиповника. Вот те раз! Это же Лёвкин рюкзак! Во Тимка даёт! Ведь Капитонов вообще не нашёл бы рюкзака своего! Вот те на! А я думала, Певченко не злопамятный… Отомстил, значит… Ну-ну… Тимка направился к физруку, который объяснял что-то мальчишкам, а я пошла в кусты и вернула на место рюкзак Лёвы. Из кармана одной из ветровок была видна макушка сотового телефона. Как он ещё не выпал? Ничего себе так телефончик, новенький смартфон. Я сунула его в карман поглубже. Кажется, это была куртка Серёги Пяльцева. Пусть Серёга скажет мне «спасибо», спасла его сотик. Сумка Тимочки лежала на краю скамейки, напоминая нищенскую суму, только на молнии. Я взяла её спокойненько и отнесла в кусты, кинула в гущу шиповника… Ничего, догадается, где искать… Мне даже смешно стало: представила Тимкину физиономию, когда он не найдёт своей сумки на привычном месте. «Вот мистика!» – подумает. Физрук Виталий Николаевич с секундомером в руке и красным свистком на груди убрал с беговой дорожки сухую ветку, и у линии старта встала первая пара – Андрей Айпин и Володя Абрикосов. Парни готовились бежать стометровку. Остальные одноклассники в чёрных шортах и красных футболках ждали своей очереди. Захар разговаривал с Тимкой в общей толпе, Лёва в одиночестве стоял сбоку дорожки в наполеоновской позе, скрестив руки на груди, и смотрел на бегущих. У него одного футболка белая с надписью «CUBA». Физрук поднял руку, свистнул – и новая пара рванула по беговой дорожке. Вот Лёвка бежит – высокий, стройный, волнистые волосы ветер откидывает назад. А вот Захар. Он от Лёвки немного отстал, хотя у него такие же длинные ноги. Тёмные прямые волосы до плеч. Крепкие волосатые ноги. Сейчас они завязаны в хвост. Как странно, что они попали в одну пару. Ах да, у них обоих фамилии на «К». Физрук вызывает всех по журналу. Лёвка симпатичнее Захара в двести двадцать пять раз. Кажется, он даже красивый. Но почему-то Капитонов не волнует меня, а Захар проник во все печёнки. Почему бы мне не влюбиться в Лёву. Перезагрузить сердце. Перезагрузка – разве это сложно? Нажал кнопку… Ох… Жалко, что сердце не компьютер. Вместе со мной на парней любовалась рыжая псина. Интересно, что её привлекло? Косточек на стадионе никаких не валялось. Поведение животных загадочно, как поведение людей. У людей есть хотя бы мотивация, а у псины что? Я, например, любуюсь Захаром, а псина кем? Собака почесала задней лапой ухо, оскалив белые зубы. Поймала на лету осеннюю муху, клацнув зубами. Внимательно поглядела на меня – на что я смотрю, ведь ничего интересного, по её мнению, не было. Умчалась. – Ветка, приветка! – Аня Водонаева со своей всегдашней приветливой улыбкой сбежала со школьного крыльца и махала рукой. Анька прямо-таки лучезарная девушка. Волосы красит в рыжий цвет. Ей нравится быть рыжей, яркой, солнечной. Тоже задержалась в школе. Домой отправились вместе. Нам по пути, её девятиэтажка напротив моего дома, с другой стороны от дуба-ветерана. – Ваши парни бегают, да? Ну, и как? Ты на кого смотришь? На Захара, на новенького? Мы медленно бредём по тротуару. С одной стороны в так называемом «школьном» парке тусовались тощие берёзки, робко трогая друг друга ветвями. Эти деревца уже лет пять высаживали выпускники перед тем, как навсегда покинуть школу, на некоторых даже фанерные бирки сохранились – «Саша Колегов», «Михаил Колымагин». Через два года новую партию деревьев посадим мы. Ни за что не назову дерево своим именем. Или просто напишу: «Ветка». Самое подходящее для дерева имя: Ветка. С другой стороны был школьный стадион, где сейчас соревновались патлатые парни из десятого «А», будущие олимпийцы. – На обоих смотрю. На Захара, на Лёву. – Ты жадна, мать. С кем-нибудь одним определись. Два парня – один другого лучше. Девчонкам это не понравится. – А у меня, Ань, вообще зверские аппетиты. Я подсчитала, что со мной могли бы дружить четверо недурных собой и не глупых юношей. – Ого! Четверо! Где ты столько нарыла? – Разреши не конкретизировать, ага? Я ведь не только со школьными парнями общаюсь. Я фанатка слов, дурочка я. Я люблю то, чего нет и что не нужно. Два года назад я хотела дружить с человеком слов. Там, в редакции «Юности города». Хотела быть с ним рядом, слышать его, читать его, он был моим братом по словесному измерению. Но он сказал: «Нет». Наверное, это правильно. Нельзя быть вместе двум людям, которые пишут стихи. Чтобы лучше слышать себя. – Вот потому девчонки в классе с тобой и не дружат… Всех парней заграбастала. – О, Анют, ты не знаешь… На самом деле, много девиц хотели бы дружить со мной. Я с ними сама не дружу. Дружба – это не то, что мне нужно, этого слишком мало. Я, Ань, от сильного пола жду только любви, от слабого – только поклонения, понимаешь, да? А дружат пусть с домашними собачками и соседями. – Ты мизантроп. – Может быть. Я ненавижу… нет, я просто презираю тихо и снисходительно практически всех. – Никогда бы этого про тебя не сказала, – Аня лучезарно улыбнулась, пожала плечами. – Но я не показываю этого… – продолжала я, медленно ступая по осенним листьям. – Я тактична и добра, всем подряд улыбаюсь, но такое мощное презрение не может не почувствовать любое живое существо. Чувствуют и наши девчонки. И мне от них не только любви не дождаться, но даже лёгкого приятия, Анют. Просто замкнутый круг. Я хочу отгородиться от них, закрыться, исчезнуть, спрятаться куда-нибудь. Чтобы не видеть их красивые бессмысленные физии, их одежду, их сумки, их причёски, туфли, помаду… Ветер гнал перед нами сухие листики, автобусные билеты. Встретились два малыша с рюкзаками за спиной, уплетавшие бананы. Шли в школу ко второй смене и подкреплялись перед уроками. Один бросил банановую шкурку в кучу сухих листьев, которую смёл дворник. – Меня ты тоже презираешь? – Аня, всё так же улыбаясь, глядела на меня, и в её улыбке и взгляде я прочитала лёгкую снисходительность ко мне, независимой, а в сущности, больной манией величия дурочке. – Ты, Анют, исключение. Ты независимая девушка, такие мне нравятся. И тряпки тебя интересуют в меньшей степени, чем наших девчонок. – Интересуют, интересуют, ещё как, ты не знаешь. – Но единственно, что меня по-настоящему волнует – я сама, – я несла эту чушь и не могла остановиться. Бывает, что я завожусь просто так, ни с чего. Это, наверное, потому происходило, что в классе я действительно чувствовала отчуждённость со стороны одноклассниц и всеми силами старалась показать, что мне самой они по барабану. – Да, ты сложная штучка. Соответствуешь своему имени – Виолетта Покровская. Моё имя Аня произнесла как со сцены – торжественно, по-театральному выставив руку вперёд. Ещё и ногой притопнула. И опять мне показалось, что она надо мной издевается. – Только, Анют, не говори никому, ага? Меня закидают камнями. – Ладно. Так и быть, не скажу. – Только вот что я знаю, Анют. Когда мне стукнет тридцать, я буду стоять в огромном жёлто-зелёном продуктовом магазине, вспомню этот разговор за одну секунду, и пойму, что ничегошеньки в жизни не сделала. Вот это будет закономерно. А всё остальное – путь к этому. – Хватит, Ветка, философствовать. Мне становится скучно. Встретимся в тридцать лет… в этом… жёлто-зелёном продуктовом, – Анька хихикнула, – поговорим. Скажи лучше – на пляж сегодня пойдёшь? – Если Лёва пойдёт, и я пойду. – Вот и познакомишь меня с ним. – Ты хочешь с ним познакомиться? – А что в этом странного? Интересный. Красавчик. Все наши девчонки его заметили. – Я об этом подумаю, Ань. Ты особа видная. Лёвка может в тебя влюбиться. – Ну, так пусть влюбится! – Нет. – Ты, Покровская, знаешь кто? – Знаю, но всё же скажи. – Ты самая настоящая собака на сене. Пляж больше не состоялся, увы… Отменился сам собой. Резко задуло с севера, поднялась листвяная буря, листья с деревьев в панике полетели вниз, как будто началась их эвакуация на землю под натиском вражеского северного ветра. Тучи преградили выход солнца на небесную арену. Началась рыжая осень, капризная, как большинство рыжих девушек. Неуютно стало на лоджиях, а тем более на балконах, открытых всем ветрам. Дверь общения с Лёвой захлопнулась. И это было ужасно. Когда я с ним разговаривала, немного забывался Захар. Даже нет, не так… Захар, конечно, всегда жил в моей памяти, но тут он как бы отходил на второй план, не жил там, а существовал. А когда без Лёвы, он всегда передо мной. В классе общаться с Кислициным не удавалось, он избегал меня, и может быть, Капитонов был тому причиной. Конечно, я не могла поверить такому счастью, что он меня ревновал. Он как будто не хотел мешать моей личной жизни. В школе началась рутина. Все знают про школьную рутину. Она затягивает с головой, и дни становятся похожими друг на друга, как запятые. Одни и те же уроки, перемены, тот же класс, кабинеты, учителя, одноклассники. Иногда кажется, что изо дня в день ты одинаково мыслишь. Наверное, это потому, что не меняется окружение. Изо дня в день ни одного нового лица. Иногда ловлю себя на мысли, что боюсь отупеть. Тогда я чувствую себя полной кретинкой. Вижу, что никому неинтересна. Сижу на своём положенном месте тихо, как серая мышка, само собой, не дохлая, но и не слишком-то живая. Во всём классе для меня было лишь одно яркое пятно. Захар любит этот синий пушистый свитер, наверное, знает, что брюнетам идёт синий цвет. Мы с ним перекидывались ничего не значащими фразами, да и то не каждый день. Как, собственно, и с Лёвой. С Лёвой, конечно, больше удавалось посудачить – соседство по парте и по лестничной площадке обязывало. Мы разговаривали по дороге в школу, да и на уроках парой фраз перекинешься. Скажешь что-то типа: «Вот, ёлки, ручка не пишет, паста кончилась». «Возьми мою», – Капитонов протягивает запасную ручку. С Лёвкой тоже особенно не пообщаешься – у него музыка на первом плане. Даже когда мы шли в школу, у него одно ухо наушником заткнуто. И когда в нашем разговоре возникала пауза, он и вторым наушником от меня отгораживался. Слушал он странную музыку – симфонии всякие. Один раз я у него наушник попросила. Мы шли и вместе слушали музыку. Это было что-то! Что-то жёлтое, как осень. И в то же время прозрачное, как лунный свет сквозь рваные ночные облака. – Что это, Лёв? – спросила я. – Дебюсси, лунный свет, – ответил он. – Не шутишь? Правда, лунный свет? – Да, – он удивлённо посмотрел на меня. – А в чём ты увидела шутку, Рябинка? Иногда он так меня называл, и я от этого имени просто таяла. – Дело в том, что я и подумала на этот вот свет. Лунный. Как будто луна сквозь облака пробирается. Осень, ночь, лунный свет. – Точно! – сказал Лёва и взглянул на меня с уважением. – Ну ты даёшь! Ты – художник, Рябинка. Не удивляюсь, что ты стихи пишешь. Да, я сообщила ему, что занимаюсь рифмоплётством. И даже прочла одно стихотворение. С балкона, когда ещё тепло было. Другому балкону понравилось. – Так кто же я всё-таки? Художник или поэт? – я хотела ясности. – Художник – это не только тот, кто рисует. Художник занимается любым творчеством, – Лёва остановился посреди тротуара и обвёл себя руками, – любым. Рисует, пишет стихи, музыку, строит красивый дом, вышивает икону… Возвращаюсь домой всегда одна. Иногда с Аней Водонаевой стыкуюсь. С одноклассницами взаимно не желаю. С ними я сосуществую на грани «привет-пока-кто последний» (в столовой). Ни малейшего желания эту грань переходить. Но мечта о дружбе у меня была. Я мечтала, чтобы подружились парни. Лёва и Захар. Чтобы болтали на переменках, обсуждали фильмы Захара, чтобы Лёва его просвещал. Капитонов знал кучу всего! Например, рассказал мне вчера, что жизнь на Земле началась с комет. Кометы, падая на Землю миллионы лет назад, занесли в безжизненный земной океан микроорганизмы. Какой-то микробчик с хвоста кометы свалился в океан: «Ой, тут тепло, хорошо» и давай плодиться! А с другой кометы – другой микроб: «Ой, мне тут тоже понравилось! Давай дружить!» Вот так мы и зародились… И что от тех же комет Земля может погибнуть. А щитом от комет нашей планете служит Юпитер.